Илья Иосифович поправил по очереди беретку, очки, галстук и почесал седую академическую бородку. Доходы от самостоятельной хозяйственной деятельности вовсе не росли, как хотелось бы, они скорее скакали как блошки. Но подскакивали все реже и реже и все ниже и ниже. В двери появилась секретарь.
— Илья Иосифович, к вам просится Кантарович.
Рунге посмотрел поверх очков на девушку и пожевал воздух вставными челюстями.
— Ну-ну. Приглашайте. И вот что… сделайте мне… нет, нам, чайку. Гостю можно без сахара. А мне положите и размешайте три… нет, два куска, — академик Рунге тоже не отличался расточительностью.
Через минуту секретарь внесла два стакана чая. Один хрустальный в серебряном подстаканнике, другой — обычный, с алюминиевой ложкой внутри, но без сахара. Вслед за ней в кабинет просочился и взволнованный Алек Кантарович. Он почтительно поклонился и тут же подсел к столу. Положил на стол папочку с бумагами и затараторил, не давая старику перевести дух:
— Илья Иосифович, доброго здоровья! Скажу вам честно и откровенно, это просто гениально. Ге-ни-аль-но! Ваша работа — украшение науки!
Рунге растерялся; последний свой труд он опубликовал в конце 1982 года. С тех пор так и не сподобился.
— О чем вы? — заинтересованно прокряхтел он. — Какая работа?..
— Как же, Илья Иосифович? — поднял брови Кантарович. — Ваш труд по охлаждению ракетных двигателей!
Рунге закряхтел и пожевал воздух. Новый зубной протез никак не хотел вставать на место и все еще притирался к челюстям. Он чмокнул.
— Да-да. Как же, как же. Помню. Ах, если бы не смерть вождя… — он мечтательно закатил глаза.
— Вождя?
Ректор вздохнул, оглядел кабинет и обнаружил стакан чая.
— Да-да… — Он потянулся и сладко хлебнул чайку.
— А какого вождя вы имеете в виду? — попытался поддержать беседу Кантарович.
Рунге досадливо покачал головой:
— Эх, молодой человек, я уже пережил всех до единого вождей! Владимира Ильича, Льва Давидовича, Иосифа Виссарионовича, Лаврентия Павловича, Георгия Максимилиановича, Никиту Сергеевича и, конечно же, Леонида Ильича. А после него вождей-то и не было. Так, не пойми что…
Академик опасливо оглянулся.
— Ну, разве что Юрий Владимирович что-то попытался…
На самом деле Рунге считал, что это была попытка с негодными средствами. Вместо крайне важной уже тогда либерализации науке и ему лично засекретили большинство тем и проектов. До сей поры разгребать приходится. Но говорить все, что он думает, вслух было необязательно.
— Но и Андропов со своей манией дисциплины палку перегнул… — сказал он главное, — явно перегнул…
Алек закивал головой:
— Вы совершенно правы, Илья Иосифович! Но ведь и сейчас — полное безобразие. Вот был я сегодня у Черкасова…
При одном упоминании имени зама по режиму старик насупился и стал машинально причмокивать неудобным протезом. Борис Васильевич, фактически навязанный ему министерством и Лубянкой, регулярно пытался вмешаться в научную деятельность института. Это раздражало.
— Что там еще? — поморщился он. — Бойцы невидимого фронта продолжают классовую борьбу?
Алек закивал и принялся объяснять:
— Что-то вроде этого. У нас горит план на следующий год. Необходимо утвердить. Точнее даже — подтвердить, — тут же поправился Алек.
Рунге поджал губы. Алек Савельевич очень своевременно поправил себя. Академик хоть и был почти в маразматическом состоянии, но четко знал, что утверждать имеет право только научный совет и он, бессменный ректор института. Любая попытка присвоения этих полномочий расценивалась им как недружественный шаг. Со всеми вытекающими…
— Так, — сурово прокашлялся он, — и что же вы хотели подтвердить?
— Всего лишь план публикаций на следующие три квартала, — пожал плечами Алек и приготовился открыть картонную папку.
— А что сказал ученый совет? — поправил очки Рунге. — Напомните.
— Ученый совет, прошедший… — Алек открыл папку и сверил дату, — две недели назад, утвердил план издания и переиздания работ по представленному списку. Вот, кстати, и списочек.
Алек пододвинул ему папку, раскрытую на нужном месте, и Рунге надвинул очки. Глянул в бумаги и тут же отпрянул, упершись трехкратно увеличенными глазами в Кантаровича. Губы отчаянно задвигались.
— Что это значит?! Это как понимать?! — ткнул он пальцем в красные линии и кресты: художества зама по режиму превратили серьезный документ в карикатуру.
— Как видите, — Алек изобразил отчаяние, обиду и беспомощность. — Такое вот отношение к делу…
Академик налился пунцовой краской и ткнул пальцем в визу ученого совета, которая была почему-то обведена красной линией, а рядом нахальной дугой изогнулся знак вопроса.
— Кто это сделал?!
Лицо Алека Савельевича стало сухим и отстраненным.
— Борис Васильевич Черкасов. Ваш заместитель по режиму.
Игрушки
Алек видел, что Рунге растерялся. Он, конечно же, имел право отменить любое решение своего зама, даже по режиму. Но, с другой стороны, он определенно побаивался, и даже не столько прямой ссоры, сколько возможных последствий жалобы Черкасова своим «другим» начальникам. Слово «Лубянка» никогда академику не нравилось.
«Пора», — понял Кантарович и аккуратно пришел на помощь:
— Насколько я понял из нашей беседы, Черкасов не против указанных публикаций в целом…
— Правда? — Взгляд ректора вспыхнул явной надеждой на благополучное разрешение назревающего конфликта.
— Да-да. Он сказал, что очень прислушивается к вашему мнению и уважает решение ученого совета, — безбожно врал Алек.
Старый академик залился краской и удовлетворенно причмокнул.
— Это хорошо. Правильно.
Алек убедился, что ничего более сказано не будет, и перешел к решающей фазе своего плана:
— Но он, как и всякий неспециалист, не совсем понимает отдельные значения и термины. И тем более не знает по сути многих работ.
Алек подтащил картонную папку к себе и ткнул пальцем в густо перечеркнутую красным строку.
— Например, учебник Смирнова 1972 года и ваш труд «Охлаждение ракетных двигателей» 1981-го…
Академик презрительно фыркнул.
— Откуда он их может помнить? Он тогда еще под стол пешком ходил! Мальчишка.
Алек замер: пока все шло как надо. А Рунге тем временем сделал большой глоток чая и вытер бородку, на которую попали капли.
— Я уверен, что Черкасов и не видел ни одной из моих работ, — подытожил академик, — а тем более работ Смирнова.
— Мне тоже так кажется, — кивнул Алек. — А между тем сейчас на наше издательство выходят западные корпорации по производству бытовой и спасательной техники и детских игрушек.
— Игрушек? — вскинул брови Рунге; он явно был возмущен таким занижением значения его научных работ.
Алек замахал руками:
— Нет-нет! Вы не думайте, Илья Иосифович. Это не просто игрушки. Даже совсем не игрушки. Представьте себе настоящий военный корабль, подводную лодку, самолет вертикального взлета, крылатую ракету…
Академик насупился:
— Ну, и?..
— Так вот, все это в масштабе один к ста. Или один к пятидесяти. И даже один к двадцати. Все эти модели реально строятся в этих, с позволения сказать, «игрушечных корпорациях». Они да-а-алеко не игрушечные. И главное! Дают не игрушечные деньги.
Услышав слово «деньги», академик оживился:
— Хм. Весьма, весьма любопытно. Значит, говорите, масштабные действующие модели? Любопытно.
Рунге задумчиво прокашлялся и погрузился в себя. Его профессионально богатое воображение наверняка уже нарисовало целую баталию между игрушечными кораблями и подводными лодками с участием самолетов и крылатых ракет. Алек снова вовремя звякнул ложечкой, и старик встрепенулся:
— Да-да? Что такое?
— Так вот я и говорю, Илья Иосифович, — напомнил Алек, — они платят очень приличные деньги всего лишь за возможность производить востребованную продукцию. Настоящие игрушки для взрослых. Но Черкасову на это плевать.
— И что же делать? — опечалился академик.
Он мысленно жалел детишек, лишенных безжалостным Черкасовым радости пустить в своего соседа торпеду или ракету.
Алек откинулся на спинку стула.
— Не мне советовать ректору и вице-президенту Академии наук. Но если бы вы сочли возможным утвердить данный список публикаций не только как ректор, но и провести решение через президиум Академии… — Алек замер.
Теперь решалась судьба всего предприятия. Старик решительно кашлянул, шлепнул рукой по столу и выдернул из подставки длинную ручку, стилизованную под гусиное перо. Ради детей он готов был на все. Тем более за это платили валютой.
— Где поставить визу?
Теперь решалась судьба всего предприятия. Старик решительно кашлянул, шлепнул рукой по столу и выдернул из подставки длинную ручку, стилизованную под гусиное перо. Ради детей он готов был на все. Тем более за это платили валютой.
— Где поставить визу?
Алек моментально подался вперед, убрал исчерканный список и положил на стол другую копию, также заверенную ученым советом, но без хамских отметок Черкасова, и указал:
— Здесь и здесь. Как ректор и как вице-президент. И хорошо бы печать приложить…
Рунге кивнул и размашисто расписался.
— Хорошо. Итак… — посмотрел, наклонившись на лист, — мило. Печаточку приложим, вы не волнуйтесь. К вечеру получите в лучшем виде.
Академик сгреб листы в папку и поднялся из-за стола.
— А за Черкасова не волнуйтесь. Я сам с ним все улажу. Смирнова издавайте. Но и мои… скромные труды… уж, само собой… не забудьте.
Старик замялся, смутился, поправил академический беретик и галстук-бабочку, тяжело поднялся из-за стола и зашагал, опираясь на массивную трость — подарок к восьмидесятилетию.
Как и подстаканник, она пригодилась. Старые суставы нуждаются в надежной опоре. Заслуженные академики тоже.
Дровосек
Артем Павлов начал утро, как обычно в не самые загруженные дни. Изучил почту, сделал с десяток необходимых звонков, проверил, как дела у стажеров, ну и, само собой, выяснил, что произошло с пропавшим двадцать лет назад Юрой Соломиным.
В целом с Юрой оказался полный порядок: долгая работа за рубежом позволила ему обрасти такими связями, коих обычно хватает до конца жизни — даже если не работать. После столь внезапно и красноречиво оборвавшейся командировки Юра все-таки попал не в дорожные регулировщики, а в самую настоящую контрразведку, причем не на самую слабую должность.
«Нет, Юра действительно — железный человек… — заулыбался Артем, — в огне не горит, в воде не тонет!»
Соломинский характер проявился в «Вышке» довольно быстро, но вот кличка приросла к нему далеко не сразу: Железный Феликс, Железный Дровосек, Матрос Железняк… а в конце концов утряслась на простом и понятном словосочетании Железный Юрик. Он и теперь наверняка оставался таким же — прямым и настырным.
«Нет, не буду первым звонить, — еще раз взвесив все обстоятельства, решил Артем, — Юрка сам должен решить, кто ему будет ко двору…»
И, напротив, с Алеком Кантаровичем все оказалось просто и понятно. В пять минут Артем нашел все его координаты и, отметив, что даже самая сонливая девушка в это время должна уже проснуться, набрал свой домашний номер.
— Артемий Андреевич? — взяла трубку домработница Катерина, — мы тут с Соней вашими плюшками балуемся… не возражаете?
— Не возражаю, — улыбнулся Артем, — только запишите сразу телефон и адрес. Это для Софии…
Катерина быстро записала все, что велели, затем у трубки оказалась Соня, и Артем не без вздохов вычеркнул из рабочего дня четверть часа жизни.
— Спасибо, Артемий Андреевич, я немедленно с ним созвонюсь, — заверяла Соня, и время все шло и шло, а Артем только слушал и время от времени соглашался:
— Да-да, это будет разумно.
— Я вообще не привыкла сидеть без работы!
— Что ж, прекрасное качество…
— Прямо сейчас и позвоню.
И никто не торопился первым оборвать этот необязательный разговор, и, странное дело, когда разговор все-таки был окончен, Артем почувствовал острый укол сожаления.
Энциклопедия
Уже через полчаса Алек вернулся на свой чердак и принялся любовно раскладывать так называемые гранки — только что отпечатанные листы, когда отдельные части книги еще не сверстаны брошюрками и есть возможность насладиться запахом типографской краски. Алек особенно любил эти моменты и требовал обязательно приносить только-только вышедший из-под печатного станка экземпляр, и часто, слишком часто, мастер или печатник забывал и это вовремя сделать.
Это была одна из основных причин, по которой Алек стремился создать собственные мощности. Он очень хотел не зависеть ни от кого: не спрашивать, что можно печатать, а что нет; не клянчить визы и разрешения, не обивать пороги кабинетов старых чудаков и чванливых дураков, а печатать, печатать на полную мощь станка.
Для этого нужно было сделать еще три-четыре удачных захода и получить необходимые деньги, и, в частности, энциклопедия, заказанная британцами, могла в этом существенно помочь. Алек мог подозревать, для чего нужна такая публикация. Открытой публикацией институты, не патентовавшие своих изобретений, фактически отказывались от многих важнейших ноу-хау ядерной энергетики — например, как изготавливать особо прочные, не боящиеся перегрева урановые стержни. Как британцы сумели это пробить, Алек не знал, он знал одно: уже первый тираж даст больше половины нужных ему денег. А там, если удачно подсуетиться и прокредитовать, то можно быстро отбить и все остальные деньги. А дальше…
Алек счастливо улыбнулся, прижал папку с планом издательства к груди, встал из-за стола и закружился по чердаку в ритме вальса — мимо стола, мимо окна, мимо двери… Он был счастлив.
Резкий толчок в дверь прервал танец и откинул Алека к шкафу, а сверху на него тут же посыпались так и не разобранные старые рукописи и прочий хлам. На пороге возник Черкасов.
Алек замер, и тут же пронзительно задребезжал его телефон.
Черкасов, тяжело ступая, прошел в центр маленькой комнаты, под неумолчную телефонную трель сел в кресло хозяина чердака, поднял и тут же опустил трубку на рычаги. Алек тряхнул головой и выскочил из оседающей на пол тучи потревоженной пыли.
— Ну, здравствуйте, ваше преподобие! — без тени улыбки поздоровался зам по режиму. — Пыль веков ворошите?
— Зд-д-дрррсссте, — дрогнувшим голосом поприветствовал его Алек: визит Черкасова не сулил ничего хорошего.
— Что такое? Заикаетесь? Может, доктора? Логопеда? Не хотите?
— Нет, — мотнул головой Алек, — не хочу.
— А проктолога?
Телефон отрывисто затрезвонил.
— Тоже нет, — поджал губы Алек и двинулся к телефону.
— А надо бы, — недобро проронил Черкасов, поднял и тут же опустил трубку на рычаги, — залезть бы тебе в задницу и выпотрошить!
Алек собрал все свои силы в комок.
— Вы о чем, Борис Васильевич? Я решительно не понимаю вас…
— Решительно? — придвинулся вперед Черкасов. — Сейчас объясню. Я тебе, как человеку, все утверждаю. Так?
— Так, — согласился Алек, хотя это было вовсе не так. Черкасов все время норовил завернуть ему как можно больше тем и публикаций.
— Вот. Правильно. Так! Сам говоришь! — Черкасов ухватил тренькнувший телефон за шнур и яростно выдернул его из розетки. — А чего же ты бежишь через мою голову к Рунге и выцыганиваешь его «добро»? Какого хера? Я тебя, Моисеич, спрашиваю?!
— Я… не Моисеич… — начал было Алек, но Черкасов грубо его прервал:
— Знаю! И не Абрамович!!! Тоже не забывай. Это ему многое позволено. Но и его время придет. Разберемся! — Черкасов погрозил огромным кулачищем куда-то в сторону Чукотки, а может быть, Кремля.
Алек сунул руки за спину, затем — в карманы, затем приосанился…
— Я не понимаю…. О чем вы…
— Не понимаешь? Сейчас поясню. Тебе что нужно? Печатать?
— В общем, да, — не понимая, к чему клонит Борис, ответил Алек.
— Ну и печатай! Какого хрена ты лезешь к ректору?
Алек на мгновение прикрыл глаза. Да, тон у Черкасова был хамский, но по сути… по сути, он только что всем своим поведением признал поражение.
— Запомни, Моисеич, — цедил Черкасов, — навсегда запомни: в этом институте право первой ночи принадлежит мне.
Он положил свои большие руки поверх бумаг Алека, и его взгляд упал на свежие гранки. Он поднял один лист и, шевеля губами, прочитал название: «The Nuclear Physic Encyclopedia». Ухмыльнулся.
— Энциклопедия ядерной физики? О-о-очень интересно! Что-то я не помню, чтобы ты у меня спрашивал совета по этому поводу. А? Моисеич?
Алек похолодел. Эти гранки вовсе не были предназначены для чужих глаз. Черкасов понимал, какой замечательный рычаг попал ему в руки, и уже двинулся в контратаку:
— Но сначала объясни-ка мне, что произошло с планом…
Наваждение
Когда Соломину принесли первые данные прослушки, он смущенно хмыкнул и перепроверил данные еще раз. Выходило так, что Алеку в последние пять минут звонили трижды с одного и того же номера и Алек трижды демонстративно поднимал и опускал трубку. Но не это было самым удивительным.
— Вы уверены, что это его телефонный номер? — переспросил он старшего смены.
— Абсолютно.
— А вы ни в чем не ошиблись? Ни в адресе, ни в годе рождения, ни…
— Исключено, — решительно оборвал его старший смены, — я за свою работу отвечаю.