АЛЕКСАНДРА. Большой мальчик... как летит время...
Смех за стеной в соседней комнате.
(Громко.) Спать, девочки, спать! Все разговоры на завтра!
Гул артиллерии.
Слышишь? Это уже будто в городе... И девочки – совсем взрослые... Все быстро. Как сон... Анастасия прелесть, но толстушка.
НИКОЛАЙ. Впрочем, как раньше Мария.
АЛЕКСАНДРА. Но ноги у нее коротковаты, хотя, надеюсь, вырастут. Ольга, наоборот, уж очень стала худая... Татьяна тоже. Но Татьяна чудо как хороша... И Маленький поправляется. Нет, нет, слава Богу... все как-то образуется.
НИКОЛАЙ. И еще комендант сказал доктору, что очень скоро они переведут нас в Москву.
АЛЕКСАНДРА. Как мне не нравятся их заботы! Ты помнишь, не так давно они уже хотели перевести нас в Москву. И тогда тоже они говорили об анархистах. Когда же это было? Почему-то сегодня целый день что-то вспоминаю...
НИКОЛАЙ. Я могу сказать точно. Это было 31 мая... У меня записано.
АЛЕКСАНДРА. Записано?!
НИКОЛАЙ. В дневнике.
АЛЕКСАНДРА. Зачем? Я просила, Ваше Величество, ничего серьезного в дневники не записывать.
Он молча пожал плечами.
Когда Вы уходите на прогулку, эти ужасные люди способны читать Ваш дневник.
НИКОЛАЙ. Не стоит менять заданную привычку все записывать в дневник. Следует быть похожим на самого себя. К тому же эти записи понадобятся нашим внукам... и всем, кто придет после нас.
АЛЕКСАНДРА. Я давно не записываю в дневник ничего серьезного. Потом, когда весь этот ужас минет, мы все подробно запишем.
НИКОЛАЙ. Я не помню: мы пили сегодня чай?
АЛЕКСАНДРА. Боже мой, ну конечно! Как раз пришли они и забрали бедного поваренка.
НИКОЛАЙ. Да, да, конечно, я пил чай.
АЛЕКСАНДРА. Как мне это все не нравится.
НИКОЛАЙ. Почему? Они объяснили: его дядя...
АЛЕКСАНДРА. Я не верю ни единому их слову, Ваше Величество, вы пытаетесь жить в прежнем мире, где людям следовало доверять. Но этот мир исчез. И оттого, что в дневнике вы придерживаетесь старого исчисления дней, он не вернется вновь.
НИКОЛАЙ. Эти странные люди в дни хаоса решили ввести новый календарь. Хаоса будет еще больше, но это их дело. Мой отец, моя империя жили по старому календарю. И я доживу свой век по нему.
АЛЕКСАНДРА. Итак, что вы записали тогда, Ваше Величество, по старому календарю?
Николай (обстоятельно ищет). Так, это было 31 мая... (Находит.) «31 мая... 31 мая сего года по старому календарю. Пришел комендант... По его словам, опасаются выступления анархистов, и поэтому, может быть, нам предстоит скорый отъезд, вероятно, в Москву. Он просил подготовиться к отбытию. Немедленно начали укладываться».
АЛЕКСАНДРА. И дальше, Ники.
НИКОЛАЙ. «После ужина комендант объявил, что анархисты схвачены, и что опасность миновала, и наш отъезд отменен».
АЛЕКСАНДРА. Согласись: все-таки это было очень странно! Вдруг эти жестокие люди встревожились о нашей безопасности. И даже решили выпустить нас в Москву.
НИКОЛАЙ. Среди них есть разные люди. Возможно, испугались за детей... Они должны заботиться... Мы им поручены.
АЛЕКСАНДРА. Мой добрый мальчик, они не знают слова «заботиться", это – другие люди... Раскалывается голова и нельзя открыть окно. Мерзавцы! Скорее бы ночь – такая духота!
НИКОЛАЙ. Комендант объяснил, что специальная комиссия изучит необходимость открытия окна. Не нарушит ли это тюремный режим.
АЛЕКСАНДРА. Но на днях уже была какая-то комиссия.
НИКОЛАЙ. Это будет новая. И тоже будет изучать. Этой странной власти надобно тысячу комиссий, чтобы просто открыть окно.
АЛЕКСАНДРА. Раньше мы сражались с императором Вильгельмом, теперь – с комендантом за право открыть окно.
НИКОЛАЙ. Раньше мы не знали, что право открыть окно – это тоже счастье. Как много счастья в жизни... И ночью аромат цветущих садов долетает в форточку...
АЛЕКСАНДРА. Мне не понравилась эта комиссия... и физиономия этого страшного мужика через решетку... и то, что забрали поваренка... и то, что комендант утром переписал наши драгоценности. Как хорошо, что я успела спрятать... (Замолчала).
НИКОЛАЙ. Что спрятать?
АЛЕКСАНДРА. Вот этого, Ники, я не скажу. Потому что Ваше Величество тотчас все аккуратно запишет в дневник по старому календарю. Прости, я нервна. Душно – они пытают нас этой жарой.
НИКОЛАЙ. Скоро ночь и прохлада.
АЛЕКСАНДРА (берет его брюки). Брюки Вашего Величества страшно заштопаны, и более их штопать невозможно.
НИКОЛАЙ. К сожалению, других брюк...
АЛЕКСАНДРА. Да, других брюк у Вашего Величества нет. Впрочем, и у их Высочеств все рубашки в дырах и тоже невозможны для починки. Хорошо, бабушка, королева Виктория, научила меня шить и вязать. Она всегда говорила: «Неизвестно – всегда ли ты будешь императрицей, но вязать ты сможешь всегда». И, как видите, все своим людям сама делаю. Заканчиваю Маленькому носки на зиму...
НИКОЛАЙ. Зимой вы будете свободны.
АЛЕКСАНДРА. Я думаю, что носки и на свободе пригодятся. Кстати, вам, Ваше Величество, я тоже вяжу носки.
НИКОЛАЙ. На зиму?
АЛЕКСАНДРА. Как странно ты улыбнулся. Что означает эта улыбка, Ники?
НИКОЛАЙ. Я просто люблю, когда ты шьешь. В этом – что-то мирное... доброе... истинно семейное.
АЛЕКСАНДРА. Поклянись мне, Ники, что ты не запишешь в дневник. (Шепчет.) Я зашила девочкам в корсеты бриллианты. И Маленькому – в одежду. Причем очень умело это сделала – спасибо бабушке! Кстати, Ваше Величество заметили, как великолепно я стелю постель? Это – искусство: надо по-особому взбивать подушки. Русские женщины не умеют этого делать. И этому тоже научила бабушка. Ты должен ценить, Ники: сегодня тебя ждет кровать в стиле королевы Виктории. Помню, в первую ночь после ареста Анастасия пришла ко мне спать – они боялись оставлять меня одну. И я учила ее взбивать подушки, когда мы услышали шаги под дверью. Это были шаги часового. Впервые в жизни меня сторожили. Такая была луна...
НИКОЛАЙ. Не стоит об этом.
АЛЕКСАНДРА. Ты прав. Какой он бледный... Утром добрый доктор повезет его на прогулку в моем кресле. Но я хочу, чтобы он попытался ходить сам... Где-то был карандаш, я запишу в дневник.
НИКОЛАЙ (расхаживая по комнате). Карандаш в моем дневнике.
АЛЕКСАНДРА (берет его дневник). Здесь что-то вложено... Боже мой, Ники! Но это... (Замолчала в ужасе.)
НИКОЛАЙ (спокойно). Да, это – письма.
АЛЕКСАНДРА. Это те письма!
НИКОЛАЙ (так же ровно). Это те письма! И черновик моего ответа. Я решил сохранить на память.
АЛЕКСАНДРА. Ники!
НИКОЛАЙ. Они пишут на таком смешном французском... Это очень забавно. И текст мне понравился, он совершенно в стиле романов месье Дюма. Мне было жаль это уничтожить. (Читает.) «Мы назначили ваше похищение на завтра»... Похищение! « В случае если маленький цесаревич не сможет идти, дело сильно осложнится... Нельзя ли было бы на час или два усыпить его каким-нибудь наркотиком? Пусть решит это доктор»...
АЛЕКСАНДРА. Боже мой... но здесь не только их письма! Николай. И его! Это также презабавнейшее сочинение... И заслуживает быть сохраненным. Я описал здесь подробно наше заточение. (Читает несколько иронично, как кусок из романа.) Комната рядом занята комендантом и его помощниками, которые составляют в данный момент внутреннюю охрану. Их тринадцать человек, вооруженных ружьями, револьверами и бомбами... Комендант и его помощник входят к нам, когда захотят. Дежурный делает обход дома ночью два раза в час... На балконе стоит один пулемет, а под балконом другой – на случай тревоги... От каждого сторожевого поста проведен звонок к коменданту и провода в помещение охраны и другие пункты»... Бывший Верховный главнокомандующий отправляет диспозицию заговорщикам в бутылке из-под молока.
АЛЕКСАНДРА. И думаешь, после этого отважные люди могли уцелеть?
НИКОЛАЙ. На пари: они все в живых.
АЛЕКСАНДРА. Тогда почему вдруг они замолчали?
НИКОЛАЙ. Я повторяю, Аликс: уверен – мы никому не причинили вреда.
АЛЕКСАНДРА. Не понимаю. Неизвестные люди. Рискуя жизнью, налаживают с нами переписку. Тайную. А вы это оказывается вот так – открыто храните! И при этом уверяете, что они в безопасности?! Надеюсь, Ваше Величество, хотя бы в свой дневник вы ничего о них не записали?
НИКОЛАЙ. Почему же, все записал. Я уже сказал: не стоит менять привычек.
АЛЕКСАНДРА. О, Ники! Что ты записал?
Николай (находит, читает). «Провели тревожную ночь и бодрствовали одетые. Все это произошло оттого, что на днях мы получили два письма одно за другим, в которых нам сообщали, чтобы мы приготовились быть похищенными какими-то преданными людьми».
АЛЕКСАНДРА. Боже мой!
НИКОЛАЙ. «Но дни проходили – ничего не случилось, а ожидание и неуверенность были мучительны...»
АЛЕКСАНДРА. Теперь понимаю, почему решетки на окнах. И куда вдруг исчезли эти несчастные люди. Я не сплю. Вслушиваюсь в ночь. Жду! А их схватили! Мы погубили преданных людей.
НИКОЛАЙ. Я могу только повторить: читали мой дневник или не читали – но я никого не погубил.
АЛЕКСАНДРА. Как понимать это, Ваше Величество?
АЛЕКСАНДРА. Как понимать это, Ваше Величество?
НИКОЛАЙ. Уверен: они все живы. И надеюсь, в будущем сумеют получше изучить французский.
АЛЕКСАНДРА. Значит, ты не верил в эти письма?
Он молча расхаживает по комнате.
Да, там дурной французский, потому что писали простые люди. Но где знатные, Ники? Можно по пальцам перечесть тех, кто не предал своего государя.
Молчание.
Хорошо, но если ты им не верил – почему ты им отвечал?
НИКОЛАЙ. Когда-нибудь... после... я обещаю объяснить и это.
В подвале: расхаживает ЮРОВСКИЙ, входит МАРАТОВ.
ЮРОВСКИЙ. Первый час... Грузовика все нет.
МАРАТОВ. Приедет.
ЮРОВСКИЙ. Я звонил в совет Белобородову.
МАРАТОВ. И что?
ЮРОВСКИЙ. Говорят – жди. Я спрашиваю: почему опаздывает? А он: жди!
МАРАТОВ. Команда?
ЮРОВСКИЙ. Команда собралась, но есть сюрпризы. Двое латышей не пришли – не хотят стрелять в девиц. Что за народ пошел – вчера все распределили. Каждый взял себе по Романову... все вроде были довольны! А сегодня, видите ли... Ты перед началом команде речь скажи – чувствую, надо укрепить революционный дух. Что наверху?
МАРАТОВ. Все тихо.
ЮРОВСКИЙ. Девицы?
МАРАТОВ. Улеглись.
ЮРОВСКИЙ. Сама?
МАРАТОВ. Сидит у зеркала. Лицо кремом мажет – ко сну готовится.
ЮРОВСКИЙ. Ну, мажь, мажь. Парень?
МАРАТОВ. Уже спит. В их комнате. Ванну ему на ночь делали.
ЮРОВСКИЙ. И о чем же они говорят?
Маратов (усмехнулся). Она ему выговаривает: в дневник все записываешь. Боится, что мы читаем.
ЮРОВСКИЙ. Догадались все-таки. Напоследок.
МАРАТОВ. Потом вспоминали день... когда им объявили, что в Москву их повезем...
ЮРОВСКИЙ. Надо же! Как кстати! И я давно хочу поговорить с тобой об этом дне. Здорово тогда все было придумано, да? В Москву будто везем – а по дороге прикончить всю семейку! И никаких хлопот. И не надо было держать при них столько штыков... когда враг – у города.
МАРАТОВ. Это все ты придумал тогда?
ЮРОВСКИЙ. Это Белобородов. Вождь Красного Урала лично готовил всю операцию. Но и я дополнил. Я предложил в ту же ночь покончить в Перми с братцем Михаилом. В одну ночь завершить всю историю Романовых. Но не вышло. Кто-то напугал Белобородова. И отменили в последний момент истребление семейки. Ограничились Михаилом. И вот у меня вопрос...
МАРАТОВ. Да?
ЮРОВСКИЙ. Чекист, который в ту ночь ликвидировал Михаила, недавно все рассказал мне: как пришли они в гостиницу к Михаилу. И объявили: «Есть сведения – на вас нападут анархисты... так что вывозим вас в Москву». Но Михаил оказался похитрее братца Николая – не поверил. Ни в какую уходить не хотел. Тогда они взяли его за шиворот... Интересно, да? Великого князя – за шиворот – это и есть Революция! И увели с секретарем-англичанином. И за складами постреляли как бешеную собаку. Князь, когда расстреливали, бросился с растопыренными руками. Просил проститься перед смертью с секретарем – а они ему пулю. В царственную морду... Да, без страха Михаил смерть встретил. Интересно, да? Но самое интересное в конце. Чекист рассказал мне, кто напугал Белобородова, кто отменил расстрел семейки... Когда сказал, я ушам своим не поверил. И дочь Римму попросил узнать...
МАРАТОВ. Красавица у тебя дочь...
ЮРОВСКИЙ. И вождь комсомола в Екатеринбурге. Так что проверить ей нетрудно было: председатель ЧК товарищ Маратов. Ты уговорил Белобородова отменить расстрел.
МАРАТОВ. Что ж, правду дочь тебе рассказала.
ЮРОВСКИЙ. И почему же? Уж прости, что спрашиваю. Ты руководитель ЧК, но я руководитель расстрела. И должен все знать о людях, которые сегодня в деле участвуют.
МАРАТОВ. А сам как думаешь?
ЮРОВСКИЙ. Сплетни про тебя в последнее время: Младшенькая... Анастасия тебе сильно нравится... Видели, как в коридоре все невзначай столкнуться с ней пытаешься... под дверью поджидаешь. Не перебивай, сынок. Нет, я тебя понимаю. После всей нашей грязи, расстрелов – красивые, невинные девушки, образованные... ты ведь сам образованный... Но ты не просто молодой человек. Ты – член нашей партии, председатель ЧК Федор Николаевич Лукоянов, взявший себе кличку «Маратов» – имя беспощадного Марата. И когда я узнал, что это ты отменил расстрел... мне очень захотелось дать тебе «пинок под зад». Ты не знаешь это наше выражение – ты у нас человек новый. В прежнем, тесном помещении ЧК, когда мы ставили человека к стенке и спускали курок – мы старались успеть дать ему легонечко под зад, чтобы не забрызгало кровью гимнастерку.
Движение МАРАТОВА – рука в кармане.
Ишь ты! Сразу – за револьвер. Молодой, горячий. Нет, нельзя нам ссориться в такой великий день. Сколько жизней революционеров отдано было, чтобы уничтожить Романовых! И вот сегодня нам с тобой выпала эта честь, а мы... Ты лучше все объясни мне по-хорошему, сынок.
Маратов (помолчав). Ладно... Уже тогда было ясно: город мы не удержим. И куда нам бежать? По всей стране рушилась наша власть. Значит, только туда – в Москву! И разве можно было в этих обстоятельствах без согласия Москвы царскую семью прикончить? Не имея веского повода, который оправдал бы расстрел! Вот почему я предложил повременить и найти такой повод. И у них хватило ума согласиться. Как видишь, я оказался прав: мы все бежим в Москву.
ЮРОВСКИЙ. Да, далеко мыслишь, я так не умею.
МАРАТОВ. И мы нашли повод! А кто его придумал? Кто предложил писать царю письма будто от заговорщиков? Кто каждый день читал его дневник – и понял его привычку все записывать?
ЮРОВСКИЙ. Да, ты... Ты – хитер.
МАРАТОВ. И имея доказательство заговора, мы смогли уверенно предложить Москве этот расстрел. И Ленин радостно согласился. Какие еще вопросы?
ЮРОВСКИЙ. Слишком хитер – может, поэтому мы тебе не верим до конца. И, конечно, девка. Подобное и со мной было, до того, как ты к нам пришел... Мы тогда в тюрьму свезли дочерей местной аристократии. Отцов шлепнули, ну а дочек куда деть? Как враждебный элемент – в тюрьму... Одна была раскрасавица. Дал слабину. И наша публика начала меня поддразнивать. Чувствую, авторитет падает. Но придумал: велел ночью уголовников к девицам в камеры пустить. Чтобы поозорничали с ними. И спесь с них сбили. А к моей сам впустил – в первую очередь.
МАРАТОВ. Что ты хочешь?
ЮРОВСКИЙ. Вчера утром, когда в ЧК распределяли Романовых, мы все боролись за право убить царя. Все мечтали пустить свою пулю в тирана. Кроме тебя. Руководитель ЧК скромно выбрал себе царского камердинера. Это плохо, товарищ Маратов. И вот сегодня судьба предоставляет тебе счастливый случай: я уже сказал – команда без двух человек приехала.
МАРАТОВ. Я понял.
ЮРОВСКИЙ. Именно. Надо кому-то взять Татьяну. И Анастасию. Кому, как не нам – руководителям? Татьяну, допустим, я... А вот ты...
МАРАТОВ. Младшенькую!
ЮРОВСКИЙ. Надо доказать товарищам революционную стойкость.
МАРАТОВ. Ты все забываешь, что я председатель ЧК. И то, что ты узнал только сейчас, я знаю с утра. Я позаботился. Вместе с грузовиком для трупов приедут трое новых исполнителей.
ЮРОВСКИЙ. Не понял. Почему трое?
МАРАТОВ. Двое вместо латышей. А третий... (Усмехнулся.) Не успел рассказать тебе. Вчера Белобородов принял решение: немедленно эвакуировать архив ЧК. Город падет с часу на час – там списки наших сотрудников. Сотни жизней.
ЮРОВСКИЙ. Понятно.
МАРАТОВ. Архив буду вывозить я. Так что я с вами, только пока не придет грузовик. Вместо меня в расстреле примет участие венгр из Интернациональной бригады – товарищ Надь. Он и возьмет Младшенькую.
ЮРОВСКИЙ. Сбежал!
Маратов (рука на револьвере). Я второй раз сдержался, товарищ. Третий не сумею.
В комнате наверху: Она сидит у трюмо – заполняет дневник. Он по-прежнему расхаживает. И по-прежнему из соседней комнаты слышны голоса и смех девочек.
АЛЕКСАНДРА. Ветерок в форточке. Боже мой! Счастье!
НИКОЛАЙ. Приходит, приходит ночная прохлада.
АЛЕКСАНДРА. Жаль, что они исчезли: так нравилась мысль о побеге. Ночь... Спускаться из окна... Люди с лошадьми... Впрочем... будто все это со мной уже было.
НИКОЛАЙ. Это твоя кровь.
АЛЕКСАНДРА. О да! Темная кровь Марии Стюарт. Я о ней часто думаю. Она превосходно вышивала. И перед казнью вышила удивительные слова: «В моем конце мое начало».
НИКОЛАЙ. «В моем конце мое начало...». (Усмехнулся. Расхаживает, бормоча.) «В моем конце мое начало...».
АЛЕКСАНДРА. И все-таки: когда ты откроешь мне свои загадки? Я просто умираю от любопытства. Вообще, не могу чего-нибудь не знать про тебя.
НИКОЛАЙ. Скоро... все узнаешь... (Расхаживая.) Аромат садов.
АЛЕКСАНДРА. Ну вот закончила описывать наше 16-е число... Кстати, Ваше Величество: чтобы мне не волноваться, впредь будем читать дневники вслух друг другу. Что вы записали сегодня?
НИКОЛАЙ. Прости, но сегодня я ничего не писал.
АЛЕКСАНДРА. А вчера?
НИКОЛАЙ. Вчера – тоже... Последний раз писал три дня назад. Нечего записывать. Последнее, что произошло, была эта решетка.
АЛЕКСАНДРА. Бэби каждый день пишет одну фразу: «Все то же». Пиши, как Бэби. И мне будет спокойнее. Как он тихо спит. Очень бледненький... непременно – завтра гулять! И все-таки прочти мне свою последнюю запись. Николай. Чувствую, ты будешь строгим цензором. (Читает.) «Утром, около десяти тридцати, к открытому окну подошли... подняли тяжелую решетку и прикрепили ее снаружи рамы без предупреждения со стороны Юровского. Этот тип нам нравится все менее!»