— Поговорить… о чем?
— Для начала о вашем патенте. И о других вещах.
— Кто вы?
— Инспектор полиции Себ Сорож. Посторонитесь, я войду.
Незнакомец сделал резкое движение. Он был так близко к перегородке фургона, что, казалось, собирался пройти сквозь нее.
— Я сожалею, — ответил Гвидо. — Но вы не можете войти.
— В самом деле? Это почему?
— Здесь находится человек, пришедший ко мне за советом. А все мои клиенты уверены в моей скромности… Я не могу допустить, чтобы вы встретились.
Через некоторое время вновь послышался голос инспектора:
— В таком случае, выйдите на дорогу. Мы прекрасно побеседуем и здесь. Вы присядете на ствол этого дерева, а я — на ступеньки фургона. Ваш клиент уйдет после меня.
— Извините, — заметил Гвидо. — Он, возможно, спешит, и мы не можем помешать ему…
— Тем хуже для него! — оборвал властный голос. — Если он дорожит своим инкогнито, пусть задержится. Я тоже не могу терять времени…
— Подождите одну минуту. Я поставлю лампу и выйду к вам.
Гвидо вернулся в фургон, прикрыв за собой дверь.
— Вы слышали? — спросил он.
— Да.
— Вы не сможете уйти некоторое время. Разве что вам безразлично…
Незнакомец покачал головой.
— Я подожду, пока он не уйдет.
— Как вам угодно.
Цыган поставил лампу на стол и обернулся на ходу:
— Это, конечно, из-за убийств… Я постараюсь закончить с ним как можно быстрее.
Не получив ответа, он вышел и закрыл дверь.
Незнакомец остался в одиночестве. Глубоко вздохнув, он чуть дрожащей рукой прикрутил начавшую коптить лампу. Его взгляд упал на старую книгу в зеленом переплете, лежавшую на столе.
Он взял ее, открыл наугад и, приблизив к свету, начал читать:
«Когда пробьет полночь, на перекрестке двух дорог ты рассечешь надвое тело черной курицы, ни разу не снесшей яйца…»
XIII. Себ Сорож дает совет
Подняв очки на лоб, неизвестный облокотился на стол и вернулся к началу страницы:
«Когда пробьет полночь, на перекрестке двух дорог ты рассечешь надвое тело черной курицы, ни разу не снесшей яйца. — И ты произнесешь магические слова: «Элоим, Эссаим, фругативи эт аппеллари», которые вызовут нечистый дух. — И он явится, одетый в алое одеяние с галунами, в желтую куртку и водянисто-зеленые штаны. — И его голова, похожая на собачью с ослиными ушами, будет увенчана двумя рогами; а его ноги и ступни будут, как у коровы. — И он спросит о твоих повелениях…»
Незнакомец поднял голову, прислушался, отер рукой вспотевший лоб.
«И ты отдашь их как сочтешь нужным, ибо не сможет он отказать тебе в повиновении. — И ты сможешь стать самым богатым, а значит, самым счастливым из людей».
Мужчина перевернул страницу.
«Рука Славы. — Ты возьмешь волос гнедой кобылы. — И зароешь в горшок со свежей землей. — И воскликнешь: «Ата Атер Ата». — И тотчас же народится маленькая змейка, и ты будешь кормить ее отрубями. — И в ночь полнолуния ты положишь ее в коробку с некоторой суммой денег. — И в полночь ты воскликнешь: «Я принимаю договор». — И три часа спустя ты откроешь коробку. — Сумма денег удвоится».
Мужчина прочитал дальше: «И следи внимательно за соблюдением всех условий, так как в этом деле не может быть шуток». Захлопнув книгу, незнакомец встал. Стоя, он почти касался головой потолка и походил на опасливого, настороженного фламинго или цаплю. А когда он двинулся к двери, сходство это усилилось…
Прислонившись к створке, он прислушался. В ночной тишине слова инспектора Сорожа и Гвидо доходили до него ясно и отчетливо.
Слушая, незнакомец нервно потер руки. Пот по-прежнему стекал по его лбу. Машинально он снял с перегородки цветной платок и лихорадочно смял его.
Инспектор Сорож наклонился над Гвидо, прямо посмотрел ему в лицо и четким голосом задал наконец вопрос, ради которого он и явился к цыгану:
— Когда, вы говорите, устроили здесь свою стоянку?
Гвидо неуловимо поколебался, прежде чем ответить:
— Десятого днем.
Себ Сорож пожал плечами, его острый взгляд заметил колебания собеседника.
— Неправда, Гвидо! Это не десятого, а одиннадцатого днем вы остановились здесь… И одиннадцатого ночью коммивояжер был убит.
Испуганный Гвидо покачал головой.
— Вы ошибаетесь, — начал он, — я…
Сорож оборвал возражения:
— Пятеро свидетелей готовы показать под присягой, что десятого в Сент-Круа не видели никакой цыганской стоянки…
Он блефовал, свидетели были плодом его воображения, но упоминание о них окончательно сбило Гвидо с толку.
— В самом деле, — глухо произнес тот. — Теперь, когда вы обратили на это мое внимание, господин инспектор, я припоминаю, что действительно прибыл сюда одиннадцатого утром…
Себ Сорож кивнул:
— Мне кажется, вы опять заблуждаетесь! Не одиннадцатого утром, а одиннадцатого после полудня…
— После полудня, — повторил цыган. — Честное слово, вы правы.
— А вы, честное слово, вы мне солгали! — ответил инспектор.
Он окинул собеседника оценивающим взглядом:
— Сколько судимостей?
Гвидо вздрогнул.
— Ни одной.
— Сколько?
Цыган опустил голову.
— Ну, говори!
— Ладно… одна.
— Только? А причина?.. Бродяжничество?
Голос Гвидо совсем упал:
— Незаконное врачевание.
Оба помолчали.
— Твой патент?
— Он в порядке.
— Покажи.
Гвидо вскинул голову.
— Он там, внутри… — пальцем указав на повозку.
— Принеси.
Гвидо торопливо поднялся по деревянным ступенькам. В фургоне он столкнулся со своим странным клиентом.
— У вас неприятности? — тихо спросил последний, но не получил ответа.
Когда цыган вышел, незнакомец снова занял наблюдательный пост у двери. В то же время он думал: «Интересно, почему Гвидо солгал. В этом же не было никакого смысла. Ничего нет проще, чем проверить его слова. Похоже, из удовольствия навлечь подозрения на себя… Хотелось бы все же знать, зачем он так поступил».
Краем глаза изучая инспектора, Гвидо задавался тем же вопросом. Он поддался порыву. Человек, однажды не поделивший что-то с правосудием, больше любого другого склонен пытаться обмануть его представителей, особенно если, как сейчас, он против воли чувствует себя более или менее скомпрометированным. Услышав вопрос, Гвидо подумал «одиннадцатого» и ответил «десятого», как если бы подумал — «десятого», так же естественно ответил бы «одиннадцатого». Рефлексивная реакция, обычно выдающая того, кто ей подчиняется.
— Возьмите, — сказал Себ Сорож.
Он небрежно протягивал цыгану пресловутый патент, изученный во всех подробностях.
Упершись руками о колени, инспектор поднялся со ствола дерева, на котором сидел, и бросил на Гвидо острый взгляд.
— Дороги, — медленно произнес он, — ночью свободны. Воздух прохладный, приятно пройтись пешком. Здесь благодаря тебе каждый знает больше, чем достаточно, о будущем своем и своих близких. На твоем месте я бы отправился дальше…
Гвидо склонил голову к плечу:
— Это совет, господин инспектор?
Себ Сорож уже повернулся к нему спиной.
— Именно. А завтра может оказаться…
— …приказом, — закончил вместо него Гвидо. — Я понял.
И добавил:
— С вашего позволения, господин инспектор, я подожду приказа.
Себ Сорож не ответил. Неизвестно, услышал ли он. Большими шагами он скрылся в ночи.
Спустя десять минут косая тень выскользнула из повозки. Не оборачиваясь, она направилась к деревне.
Между тем, если бы незнакомец обернулся на первом же повороте дороги, то, без сомнения, заметил бы, как некто, вынырнув из-за ближайших елей, последовал за ним: Себ Сорож просто не мог решиться пойти спать, не выяснив личность таинственного клиента Гвидо.
Так, следуя один за другим, инспектор и незнакомец достигли первых домов на Центральной улице. Сорож сверился с часами. «Девять», — прошептал он. Там и тут в окнах светились огоньки.
Инспектор увидел открытую в освещенный вестибюль дверь, послышался женский голос, и грациозная тень сделала шаг навстречу преследуемому им человеку:
— Добрый вечер, господин Маскаре.
Сорож забился в ближайший дверной проем и вытянул шею.
— Добрый вечер, Эдме, — смущенно ответил учитель.
Девушка разразилась веселым смехом.
— Я вас поймала, господин мой воздыхатель, на том, что вы кружите возле моего дома!.. — воскликнула она. — Значит, вы не боитесь попасть под руку таинственному убийце, запугавшему всю нашу бедную маленькую деревню и всех живущих в ней бедных маленьких девочек?
Маскаре снял шляпу и шагнул в сторону дочери доктора Хие.
— Эдме, — сдерживаясь, сказал он, — я уже просил вас не разговаривать со мной таким образом. Вам двадцать лет, вы уже не ребенок, а я… Я не ваш воздыхатель!
Он сделал еще шаг и добавил тише:
— Разговаривайте так, если хотите, с господином Пеллерианом…
Он кашлянул.
— Вы собираетесь обручиться с ним?
Девушка взглянула в глаза собеседника:
— Почему вы спрашиваете об этом?
— Просто так.
— А! — и добавила, — я думала, потому, что вы интересуетесь мною?
Учитель, казалось, колебался.
— Да, верно, — с усилием выдавил он. — Я спросил потому, что интересуюсь вами.
Эдме улыбнулась и положила ладонь на руку учителю:
— Какой вы странный… Оливье!
При этих словах щеки Маскаре внезапно залила жгучая краска.
— Не называйте меня так! — глухо сказал он.
— Почему? У вас красивое имя…
Но тот, не отвечая, удалился большими шагами.
Эдме смотрела ему вслед, пока он не исчез из виду, потом вернулась в дом.
Закрыв за собой дверь, она повернула ключ и долго стояла, прислонившись к створке.
— Оливье… — прошептала она.
XIV. С сердцем, полным любви
Себ Сорож добрался до общинной управы в половине десятого. В коридоре он столкнулся с Аноном, кое-как причесанным, застегнутым наперекосяк и чем-то озабоченным.
— А, вы наконец! — воскликнул тот. — Ну, они арестованы?
— Кто?
— Лабар с сестрой.
— Не знаю… Я…
Оба бросились по лестнице.
— За мной пришли в гостиницу, — задыхался Анон. — Кажется, их поймали на вокзале в Брюгге.
Действительно, именно на вокзале в Брюгге двое инспекторов задержали портного и его сестру. Де Миль в сопровождении двух полицейских явившийся к Лабару, застал дом опустевшим; видимо, портной или его сестра поднялись в спальню красавицы Жюли и, увидев пустую кровать, догадались, куда бежала молодая женщина и каковы будут для них последствия ее бегства. Собрав второпях кое-какое тряпье, эти двое тоже бежали… Куда? Де Миль не задавался долго этим вопросом; бросившись к телефону, он обзвонил полицейские посты соседних городов. Из Брюгге ему вскоре сообщили, что Лабар с сестрой задержаны. Их незамедлительно доставили на полицейской машине в Сент-Круа, а Эрали, по одному из его излюбленных выражений, «взял на себя получение».
Лабар с сестрой сидели в наручниках у окна, внушительного вида полицейский наблюдал за ними краем глаза. С опущенными головами, хмурыми тяжелыми взглядами, оба казались подавленными.
— Наконец-то! — воскликнул Эрали, вставая навстречу заместителю королевского прокурора и инспектору. — Где вы пропадали? — обратился он к Сорожу.
— Думаю, если я вам скажу, что ходил за тем, что обычно называют «предсказанием судьбы», — улыбаясь, ответил тот, — вы мне не поверите. Между тем это абсолютная правда, я вопрошал оракула, и он мне ответил…
Судебный следователь пожал плечами: манеры инспектора действовали ему на нервы.
— Что ж, тем временем, — заметил он не без язвительности, — мои люди (он усиленно выделил местоимение) задержали в Брюгге этих презренных, когда они собирались сесть в поезд на Брюссель. Они…
Жестом прервав собеседника, Сорож приблизился к нему и тихо спросил:
— Вы их допросили?
— Нет, как раз собирался это сделать… В любом случае, нельзя дать им опомниться… Начну с Лабара…
Он повысил голос:
— Бурдо, не могли бы вы увести женщину в соседнюю комнату? Приведете ее ко мне, когда я вас позову.
— Хорошо, господин следователь.
Полицейский схватил Берту Лабар за руку и увел.
Воцарилась тишина. Антуан Лабар даже головы не повернул, когда его сестра вышла из комнаты. Анон освободился от пальто и шляпы и приняв излюбленную позу — слегка расставив ноги и заложив руки за проймы жилета, — расположился за спиной маленькогто Де Миля, перед которым уже лежал белый лист бумаги.
Эрали благовоспитанно кашлянул, обменялся взглядом с заместителем генерального прокурора, сощурил веки и задал первый вопрос:
— Антуан Лабар, признаете ли вы себя виновным в смерти Аристида Виру?..
Портной поднял голову и снизошел до ответа лишь после того, как судебный следователь предельно раздраженным тоном повторил вопрос в третий раз.
— Нет, — глухо произнес он.
— Что! — воскликнул Эрали. — Уж не собираетесь ли вы теперь отпираться? Вы заявили жене, что убили Виру. Ее свидетельство на сей счет совершенно определенно.
Лабар устало покачал головой.
— Я не убивал Виру.
— Но, повторяю, вы же сами сообщили жене, что сделали это! Правда?
— Это правда.
— Итак?..
Не отвечая, портной обхватил голову руками. Опять установилась тишина, на этот раз на более длительный срок, чем в первый раз. Внезапно раздался металлический голос Себа Сорожа:
— Где вы были в пятнадцатом году?
Лабар быстро поднял глаза. Лишь мгновение он поколебался, прежде чем ответить:
— В Штеенштрэте.
— В гренадерском?
— Нет. В 1-ом карабинерском.
— У вас есть еще вопросы, инспектор? — вмешался Эрали. Голос его звучал сухо — Или я могу продолжать?
Себ Сорож не смутился:
— Можете продолжать.
— Спасибо! — прошипел судебный следователь.
Он уселся поудобнее.
— Антуан Лабар, а в убийстве Артура Гитера вы признаете себя виновным?
— Великий Боже! — вскрикнул портной.
Он вскочил с места:
— Вы с ума сошли!..
Обыкновенно бледные щеки Эрали вспыхнули.
— Следите за своим языком, — взорвался он, — или он вас заведет за решетку!
Лабар снова сел.
— В конце концов, мне безразлично. Если вам это улыбается, повесьте на меня и это убийство… — Он обернулся к заместителю королевского прокурора, с интересом следившему за развитием допроса — Но… Не окажете ли мне милость?.. Я хотел бы видеть жену.
— Невозможно, — вмешался Эрали. — Во всяком случае, сейчас, когда скажете правду, всю правду… Ну, тогда посмотрим.
У Лабара вырвался резкий жест.
— Я никого не убивал, вот правда!
— В таком случае, зачем вы с сестрой бежали? Зачем было запирать жену, идти вместо нее на свидание с Виру, хвалиться перед ней, что задушили коммивояжера? Надо ли прибегать…
Эрали прикусил язык. Он чуть было не сказал: «Надо ли прибегать к очной ставке?» Но устроить ее означало осуществить желание Лабара: приходилось отказаться от очной ставки ради сохранения средства давления на последнего.
— Почему? — медленно проговорил Лабар. — Вы спрашиваете, почему я это сделал?..
Дрожь пробежала по всему его телу, он издал странный горловой звук и выдохнул:
— Я это сделал… из любви!
Себ Сорож резко отвернулся, почувствовав, что и его охватила дрожь. Как Лабар это сказал! Как хорошо он это сказал! С каким жаром, с какой сдержанной страстью! Конечно же, этот человек был способен убить, разрушить всю деревню до основания, с сердцем, полным любви. Его любовь опасней, фатальней, чем ненависть, и Сорож, со времени помолвки открывший для себя новый мир, не мог внутренне не пожалеть портного за то, что он благодаря своему сердцу обладал качествами, привлекающими женщин, и одновременно физическими изъянами, отталкивающими их.
Эрали издал короткий смешок.
— Прекрасно. Я вам верю, Лабар. Вы могли сделать это из любви… Но из тех же соображений вы могли и убить!
Мужчина понурил голову.
— Но я не убивал, — повторил он в изнеможении. — Я ведь уже предоставил вам алиби! Я…
— Ваше алиби ничего не стоит! — отрезал судебный следователь. — Ваша сестра ответит за лжесвидетельство. Я убежден, вы вполне могли убить Виру позапрошлой ночью на Центральной улице.
— Берта не солгала, — возразил Лабар. — Той ночью я выходил только в начале вечера. В одиннадцать часов я был у кровати моей жены…
Карандаш выпал из пальцев Эрали.
— А зачем, — спросил он, — вам нужно было так с ней обходиться, если не затем, чтобы помешать ей предупредить Виру о ваших преступных замыслах?
— Извините! — возразил Лабар. — Это я посвятил жену в мои «преступные замыслы», как вы говорите. Никто меня не принуждал! Если бы я в самом деле собирался убить Виру, я бы не стал предупреждать ее, как, впрочем, не стал признаваться в этом после… Мне хотелось припугнуть ее, вот и все. Я пробовал завоевать ее мягкостью… Тщетно! Тогда я подумал, что, возможно, угрозы подействуют лучше. Некоторым женщинам нравится, когда их бьют… Я также подумал на мгновение, что ее тронет глубина моей любви, если я признаюсь, что убил ради нее… Я разыгрывал комедию, когда клялся, будто задушу Виру, связывая ее в кровати, и лгал, что сделал это, обвиняя себя в убийстве при ее пробуждении… Я вообразить не мог, что она сбежит и выдаст меня…