— Со старым неплохо, но с новым будет во сто крат лучше. Не рубите сгоряча, отцы, подумайте.
— Подумать, конечно, не мешает, — заметил Дингир-Дангарчу. Он был тогда еще жив и новое в глубине души своей приветствовал. — Всех подробностей мы пока не знаем.
— Я одно знаю, старики, что дело это не одного, не двух лет, на это потребуется время.
— А мы будем жаловаться! — заявил Амирхан, шумно высморкавшись в платок. — Я только что построил свою новую саклю и, значит, должен бросить ее? Кто мне возместит расходы?
— Построят новый аул, и каждой семье будет предоставлен бесплатно новый дом.
— И Мухтадиру?
— Да, и ему и всем.
— У меня новая сакля — мне новый дом, у него старая сакля, и ему тоже новый дом? Это же несправедливо, — не унимался Амирхан, — я все равно буду жаловаться.
— Ты на меня хочешь жаловаться? — сказал, гладя локтем свою шапку-ушанку, Мухтадир. — И не стыдно тебе будет бумагу марать? Вот не думал… — И, надев свою шапку, он пристально посмотрел на Амирхана, будто хотел узнать, насколько соответствует его решимость только что высказанной угрозе. По его разумению, мужичина вообще никогда не должен жаловаться.
— Ну а если будут жалобы и веские на то причины, я думаю, все учтется, в этом и я вам помогу. Интересы людей превыше всего, — говорит парторг Мустафа, поднимаясь с места и давая понять, что собирается уходить.
Спокойный, доверительный тон в разговоре парторга со стариками утихомирил почтенных, и их категоричности поубавилось. Как видно, ни та, ни другая сторона еще глубоко не осознала всех сложностей предстоящих событий. К тому же таким уступчивым, как сегодня, никогда ранее не казался сельчанам Мустафа. Нелегкую ношу взвалили на его плечи, избрав парторгом, сам Мустафа, признаться, не очень этого хотел. Тогда, во время выборов, кто-то ему язвительно заметил, что, мол, соглашайся: кто становится парторгом, часто перестраивает или строит новую саклю, и ты построишь себе, у вас ведь сакля совершенно старая. И об этом с иронической усмешкой вспомнил на гудекане Мустафа, подумав про себя: «Вот и не придется строить новую саклю, государство само построит в Новом Чиркее».
ДОРОГА — ЭТО ПЕСНЯБеспокойными были у чиркейцев сны в эту и последующие ночи. Еще бы, грозил нарушиться их многовековой уклад. Предстоящим переменам радовался лишь один человек, муж Султанат — Хасрет, который, конечно же, при нынешнем положении не мог в полной мере употребить своих инженерных знаний. К тому же родился он не здесь и единственное, что связывало его с аулом, — любовь к своей Султанат, чувство, которое он, как горец, нигде не подчеркивал и даже позволял себе иногда при случае демонстрировать этакое свое превосходство над женой и подчеркивать ее обязанность быть покорной. Вот, мол, какая послушная она у меня, хотя для вас она и сельсовет. Султанат и в самом деле исполняла все его желания.
И вот однажды в хмурое, неприветливое утро глянули чиркейцы на то место, где стояли палатки «странных» людей, и не нашли их. Не было палаток, не было людей, только следы костров и мокрая от моросящего дождя зола говорили о том, что здесь некогда обитала живая душа. В тот же день исчез из аула и Кайтмас, сын Мухтадира. Машина, на которой он работал, сиротливо стояла в колхозном гараже. «Да, вот какие времена настали в горах, девушки в брюках похищают из аула джигитов!» — сказал кто-то на гудекане, на что Мухтадир, горько усмехнувшись, ответил: «Голова о камень или камень в голову, какая разница! Вот не думал, что Кайтмас сваляет такого дурака».
Со временем горцы успокоились, тревоги улеглись, как туман, что исчезает по утрам в складках ущелий, привычные заботы их размеренной жизни заставляли забыть о многом. Продавали и покупали сакли, строили новые, сажали на своих маленьких участках деревья. В семьях рождались дети, умирали старики, все шло своим чередом, все было как всегда. Постененно затеплилась надежда: раз так внезапно исчезли «палаточные» люди, то, может быть, им показались неприемлемыми эти места для осуществления их планов, и они ищут теперь новые где-нибудь в других районах, на полноводном Тереке, у Кизляра или на реке Самур. Да, что-то ведь в газетах писали о намечающихся больших преобразованиях в дельте Самура.
Год-полтора после исчезновения палаточного стойбища на его месте никто не объявлялся, и мало-помалу об этой истории стали забывать. И если затевали разговор, то с насмешкой — от души хохотали, вспоминая о готовившейся стройке как о чистейшей выдумке.
— Эй, Мухтадир, не утонул ли случайно твой сын в том море, что над нами, а? — загадочно прищурив глаза, спрашивал на гудекане Амирхан.
— Как там Новый Чиркей рождается? Головой вперед или ногами?
— Где был? В новом белом городе в горах Чика-Сизул-Меэр? Ха-ха-ха!
— А плотину видели? А белые паруса, а? Эй, Дингир-Дангарчу, не ты ли в лодке на рыбалку вышел спозаранку?
— Кому шашлык из гидробарана? — Мухтадир злобно косился на Амирхана, но общее настроение поддерживал: — Гидробаран… вот не думал, что я так скажу.
— Вкусно, правда?
— Жирно. Ха-ха-ха!
Но их насмешки, выдумки и остроты оказались, к их глубокому сожалению, преждевременными, им пришлось вскоре понять свою оплошность. Ай-ай! Разве достойно так ошибаться почтенным! Надо же, как подвело их здравомыслие, проницательность. Неловко, некрасиво получилось. Все это спокойно прошедшее время оказалось лишь затишьем перед хорошо подготовленным и по-деловому серьезным штурмом освоения диких мест гидростроителями… И вот в одно обычное летнее утро всю округу в горах Чика-Сизул-Меэр огласил рокот десятков тяжелых машин. Сюда с завершенной стройки Чир-Юрта перебрасывали мощную технику, первые вагоны-времянки. От этого гула дрожала земля, звенели стекла в саклях, перед ним даже притих шум Ак-су и Сулака. Были разбужены, растревожены склоны остроконечных вершин, унылые каменистые склоны с полями-лоскутками, с ржавой травой.
Сконфузились старики: какая все-таки досада, им пришлось, как говорят, закусить удила на подъеме. А время торопило решение первоочередных проблем, важных и насущных, которые не терпели отлагательств. В первую очередь нужна здесь дорога. Дорога в первую очередь. А что такое дорога в горах? Сорок тысяч рублей — всего один километр… Ну и что же? Мы строители! Плохая дорога укорачивает жизнь. Жизнь — это дорога, а дорога — жизнь.
Дайте дорогу, новая жизнь идет в горы.
— Куда путь держишь?
— В Чиркей.
Из горных аулов, из долинных поселков и городов стекаются сюда, как чистые ручейки, отряды молодых энтузиастов — стройка объявлена ударной, комсомольско-молодежной… Вот он, уже раскинулся палаточный городок, а рядом строятся времянки-бараки. Городок называется «Дружба». Неужели другого названия не могли придумать романтики? А зачем? Именно «Дружба»! Но это такое избитое название. Нет, только «Дружба»! Спроси ты их, молодых, загорелых, с комсомольскими значками на груди, кто они и откуда. Представители не одного, а десятков народов, это они и назвали так свой новый городок, а эмблемой избрали крепко сжатые руки. Зачем же подчеркивать то, что есть, что само собой подразумевается и не вызывает сомнений? Потому что такое слово что клятва — от повторения не стареет, не стирается, оно становится еще ярче и чище.
И слышатся разноголосые выкрики:
— Где отдел кадров?
— Вон в той палатке.
— Ваши документы, кто вы и откуда? С аттестатом — это хорошо.
— Национальность?
— Русский!
— Лезгин!
— Украинец!
— Татарин!
— Даргинец!
— Таджик!
— Осетин!
— Латыш!
— Специальность есть?
— Нет!
— Ничего, получите здесь. Нам нужны будут ребята всех профессий: каменщики, плотники, водители, сварщики, скалолазы, механики, бетонщики, арматурщики, крановщики, штукатуры, маляры… Молодые, сильные, здоровые.
— Вот вам палатка, поживите пока, а там…
— Вам ордер на квартиру. Не забывайте, уходя гасить свет, закрыть краны, с газом надо обращаться осторожно, детям не давайте играть со спичками.
— Крупная стройка, всякое может быть, страхуйте жизнь!
— Брак хотите зарегистрировать? Пожалуйста.
— Свадьбу, давай свадьбу, первую свадьбу.
— Сын родился? Поздравляю, какое имя ты дал ему?.
— Разве дело в имени?
— И хорошее имя неплохо.
— Икбал!
— Что это значит?
— Удача.
— Подходящее имя, да будет он удачлив!
— Трактор сорвался в пропасть, погиб человек.
— Хороший был человек, добрый. Говорят, у него семья осталась.
— Надо помочь! Где профком?
— В партию хочешь вступить? Передовик?
— Нет.
— Тогда рано еще! Пусть о тебе другие заговорят.
— Где бригадир?
— Какой бригадир?
— Где бригадир?
— Какой бригадир?
— Наш бригадир!
— А я ищу своего!
— Камни подавай, эй!
— А кирпичи?
— Можно и кирпичи, но говорят, дом из кирпичей стоит восемьсот лет, а из камня — вечно.
— Расчет правильный, прицел дальний, если мы не будем живы, будут жить наследники.
— Нам положена премия!
— Положено? Получай!
— Безобразие. Магазины наши пустые, почему не подвозят новые товары? Подавай нам все добротное, все хорошее, что есть.
— Тут начальству не хватает…
— Начальство подождет. Мы рабочие.
— Сегодня май! Да здравствует Его Величество рабочий класс! Ура, товарищи! В колоннах соблюдайте порядок. А где же песни? Давайте песню!
— Какую песню?
— «Наманганские яблочки».
— «Подмосковные вечера».
— «Сулико».
— «Я люблю тебя, жизнь…»
— А кто ее не любит?
— По горным дорогам…
— Днепр широкий…
— А Сулак глубокий.
— Эй, кто там шумит, мешает песне. Это ты? Ты пьян, иди отоспись.
— Гражданин, пройдемте.
— Кто вы и почему вы хватаете меня за руки?
— Мы народные дружинники. Но, но, осторожно…
— Ребята, простите меня, прошу вас, простите, я выпил…
— Ум не пропивай, ты человек, а не скотина,
— А скотина разве пьет?
— Вот именно.
— Простите меня…
Жизнь закипела, забурлила в горах Чика-Сизул-Меэр. Непривычны горцы к такому шуму, к таким темпам — все нарушено и расстроено. Все затыкают уши, нет покоя ни днем, ни ночью. Что это, конец света? Нет, это начало! Люди механизируют землю, и, говорят, скоро незачем будет летать к иным мирам на ракетах, они будут управлять движением Земли, и на этой же Земле, как на гигантском корабле, они будут бороздить вселенную. Хотят потерять солнце? Нет, они рождают свое солнце на Земле. Но все равно от солнца уходить нельзя. Все возможно, все может быть в этом шуме. Говорят, в больших городах от шума люди скорее умирают, говорят, через десять — двадцать лет в Токио невозможно будет жить, говорят, уже сейчас существуют автоматы, которые за деньги чистый воздух продают.
— Слышали? Кайтмас вернулся со своей женой в брюках.
— Не может быть!
— Валлахи, биллахи, таллахи, я сам видел своими глазами, как тебя вижу. Мы с ним даже перебросились несколькими фразами. Я говорю: «Это ты?», он говорит: «Это я!», я говорю: «Неужели Кайтмас?!», он говорит: «Да!» Тогда я хлопаю его по плечу и говорю: «Молодец!» А он? Он ничего не сказал и ушел на стройку. Я и с его женой за руку поздоровался, такая раскрасавица, волосы что спелая пшеница.
Вот времена. Сыновья делают все, что хотят, старших не спрашивают. Да, приуныли старики в ауле, их будто оглушили, удивив этим размахом созидания: строят Новый Чиркей, строят город Дубки для рабочих, строят гидростанцию. Фары десятков машин ночью выискивают на горных склонах места, куда дотоле не ступала нога человека. Днем гудки этих машин разносит эхо от скалы к скале. Сюда, в дикие, заброшенные горы Чика-Сизул-Меэр, протянулись самые лучшие в республике, самые надежные, широкие бетонные, асфальтированные дороги, соединяющие крупнейшую на Северном Кавказе стройку с промышленными центрами, железной дорогой и государственной трассой: со стороны города Кизил-Юрта и со стороны города Буйнакска.
Растет новый город Дубки с многоэтажными красивыми домами. Здесь уютно и светло. Правда, на этой высоте ясных дней в году бывает не очень много, и нередко горное плато обволакивается туманом. Кто-то из проектировщиков, видимо, не учел эту незначительную деталь. Но воздух здесь чистый, это тот самый воздух, которого недостает людям, тот самый воздух, от которого легкие очищаются и кожа делается румяной, как корочка чурека, тот самый воздух, от которого кровь обретает силу и сердце радостно бьется в груди, тот самый, от которого поднимаются дух и настроение…
Все, что вокруг происходит, не могло не отразиться на жизни старого Чиркея, волей-неволей и жителей аула коснулись эти головокружительные и соблазнительные темпы. После школы дети горцев получали на стройке дотоле неизвестные и неслыханные в этих местах профессии; дети чабанов и земледельцев, дети садоводов и мельников становились очевидцами, участниками уникальной стройки, оповестившей о себе весь мир. Старики и те, казалось, вошли в новый ритм жизни, уже недолгим стал их досуг на гудекане: как же, ведь теперь есть где подзаработать, чтобы положить лишний рубль на сберкнижку. Некоторые из них пристроились кто сторожем, кто водовозом, кто ночным дежурным в конторе. Все это, разумеется, расшатывало авторитет Ашурали, и его влияние на людей получило ощутимую трещину.
Старый аул, древний Чиркей, стал для приезжающих сюда строителей местом прогулок, экзотическим уголком, своеобразным музеем под открытым небом. Здесь даже есть знаменитое местечко Узунтала, где сохранились средневековые склепы. А разве сами чиркейские сакли не являются музейными экспонатами, только здесь и сохранились до наших дней плоские крыши. И не потому ли киносъемочные группы разных студий останавливают выбор именно на этом ауле. Конверты с видами этих мест летят во все края страны. Название давно позабытого аула Чиркей стало популярным. И не только в силу сохранившихся в его облике черт древности.
Чиркейгидрострой. Чиркейская плотина. Чиркейские будни. Чиркейское море.
— Был в Дагестане?
— Был.
— Что видел?
— Чиркей.
— Ну, как?
— Грандиозно!
— А что именно?
— Люди.
— В папахах?
— Нет, в строительных касках.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой рассказывается о том, как новая жизнь стала стучаться в двери и переступать пороги старых саклей и как ее встречали горцы
СУЛАК И ЧЕТЫРЕ КОЙСУА время шло неумолимо, пролетали недели и месяцы, похожие и непохожие друг на друга, насыщенные значительными событиями, героическим трудом людей, которые объединили свои усилия для покорения Сулака. Разве каждый горец с детства не мечтал схватить этот неукротимый горный поток за гриву? И вот жизнь в горах Чика-Сизул-Меэр стала необычно бурной и шумной, как сама река Сулак, которая веками неистово бьется в узкой глубокой теснине скалистых громад — в большом многометровом каньоне. В эти дни река особенно неистовствует, словно предчувствует неминуемость усмирения. Она бешено пенится, проявляя свою строптивость и нежелание сдаваться. Сулак — река необычная, питается притоками почти из тысячи ущелий, она берет свое начало с высочайших вершин Гутон, Диюльти-Даг, Алахун-Даг, с самого Кадарского перевала и хребтов Самурского, Богосского и Нукатлинского, вбирая в себя воды четырех известных рек: Казикумухская Койсу, Кара-Койсу, Андийская Койсу и Аварская Койсу.
Койсу в дословном переводе значит — оставь эту воду. А более широкий смысл таков: если хочешь сберечь жизнь, смотри не шути с этой рекой, не будь самоуверенным.
Кроме всем известных Койсу, в могучий Сулак сбегаются и десятки других безымянных рок и речушек.
Сулак — гордость Кавказа.
Сулаг; — свидетель былого, настоящего и будущего Страны гор.
Сулак — символ единства.
Сулак дает воду столице республики, орошает поля и виноградники.
Сулак будет вращать турбины. Сулак — слово из новой песни. Сулак — солнце. Да будет солнце!
Когда-то в горах Чика-Сизул-Меэр, в этих диких, сонных местах, текла размеренная, неторопливая, как беседа горцев, жизнь. Эта спокойная размеренность и неприхотливость всегда считалась отличительной чертой местных жителей. На первый взгляд казалось, что горец ленив и беспечен, что его ничто не интересует, если он уверен, что на завтра есть чурек. Время круто перевернуло устоявшееся представление, многое изменило в самом укладе жителей гор. Конечно, привыкнуть ко всему новому нелегко, как бывает нелегко усвоить привычку носить очки тому, кто никогда раньше в них не нуждался. Дни бурлят, насыщенные интересными, увлекательными делами людей, одержимых беспокойством. Горцы увидели такое, что и во сне не доводилось видеть. Удивительные машины, управляемые метростроевцами, прогрызли в гранитной скале наклонный туннель почти километровой протяженности. А когда устанавливали висячие краны над пропастью, то просто дух захватывало.
— Ты видел, как взрывали скалы?
— А ты видел, как клали первый бетон?
И этот темп новой жизни в горах, хотя и несколько своеобразно, передавался старым жителям Чиркея. Вы посмотрите, какими они стали проворными. Все, что плохо лежит на стройке, оказывается во дворе или в сакле какого-нибудь чиркейца… Вы только обратите внимание, что выкатывают со двора Мухтадира — целый автоприцеп! Зачем он ему? Но разве старик виноват, это же дети, ох, озорники. Исчезла бетономешалка на стройке. Непременно ищите во дворе Амирхана, он, говорят, собирается сделать из нее соковыжималку. Что, пропал целый мешок проволоки? А катить его можно? Можно. Ну тогда ищите у Ашурали, нет, нет, ошибся, простите, дети вкатили его во двор Хромого Усмана. Ох уж эти озорники! Знают они, что Хромой бес — мастер на все руки, и жестянщик, и лудильщик… А кому понадобились арматурные железные прутья? А кого соблазнил тяжелый железный крюк от автокрана? А кабина сгоревшей машины, а выброшенные шоферами пришедшие в негодность покрышки? Не собирается ли кто-нибудь из почетных чиркейцев открыть свою мастерскую по ремонту автомашин?.. Но стоит ли дальше перечислять все что исчезает со стройплощадки? Войдите в любой двор и вы под навесом сакли сможете найти то, чего недосчитались: шифер, доски, носилки, лопаты, ремни скалолазов, всякие баллоны. Рабадан, представьте себе, стал коллекционировать шпингалеты и дверные ручки.