— Нет, капитан. Это произошло по воле Бога.
— Вы смелая и красивая.
С минуту она шла молча. «Никто и никогда не называл меня раньше красивой, никто, — подумала она. — Я не смелая и не красивая, мечи красивы, честь красива».
— Мужество красиво, и вы имеете его в избытке.
Марико не ответила. Она вспоминала это утро и все дьявольские слова и дьявольские мысли. Как человек может быть таким смелым и таким глупым, таким мягким и таким жестоким, таким сердечным и таким отвратительным — все в одно и то же время? Анджин-сан был безгранично смел, когда отвлекал внимание Ишидо от паланкина, очень умен, когда притворялся сумасшедшим, и таким образом вытащил Торанагу из этой западни. Как умно со стороны Торанаги скрыться таким образом! «Но будь осторожна, Марико, — предупреждала она себя. — Думай о Торанаге, а не об этом незнакомце. Помни, что он дьявол, и останови эту влажную теплоту в бедрах, которой у тебя раньше никогда не появлялось, об этой теплоте говорят куртизанки, ее описывают иллюстрированные порнографические книжки».
— А, — сказала она. — Мужество красиво, и вы имеете его в избытке. — Тут она опять перешла на португальский. — Латынь такой утомительный язык.
— Вы учили его в школе?
— Нет, Анджин-сан, это было позднее. После замужества я жила далеко на севере довольно долгое время. Я была одна, если не считать служанок и крестьян, и единственные книги, которые у меня были, это на португальском и латыни — грамматика и религиозные книги, а также Библия. За изучением языков очень быстро проходит время, оно хорошо занимало ум. Я была очень счастлива.
— А где был ваш муж?
— На войне.
— Сколько времени вы были одна?
— Мы говорим, что время не имеет единой меры, это время может быть как заморозок, или молния, или слеза, или осада, или шторм, или заход солнца, или даже как скала.
— Это очень умно сказано, — заметил он. Потом добавил: — Ваш португальский очень хорош, сеньора. И ваша латынь. Лучше, чем у меня.
— У вас медоточивый язык, Анджин-сан!
— Это хонто!
— «Хонто» хорошее слово. Хонто — это то, что однажды в деревню забрел святой отец. Мы были похожи на две потерявшиеся души. Он оставался четыре года и очень помог мне. Я рада, что я могу свободно говорить, — сказала она без жеманства. — Мой отец хотел, чтобы я выучила языки. Он считал, что мы должны знать дьявола, с которым нам придется иметь дело.
— Он был мудрый человек.
— Нет. Не мудрый.
— Почему?
— Когда-нибудь я расскажу вам его историю. Она печальная.
— Почему вы были одна целую скалу времени?
— Почему вы не отдыхаете? Нам еще предстоит долгий путь.
— Вы хотите в паланкин? — Он снова собрался встать, но она покачала головой.
— Нет, спасибо. Пожалуйста, оставайтесь где сидите. Мне нравится идти пешком.
— Хорошо. Но вы не хотите больше поговорить?
— Если вам хочется, мы можем поговорить. Что бы вы хотели узнать?
— Почему вы были одна целую скалу времени?
— Меня отослал мой муж. Мое присутствие раздражало его. Он имел полное право так сделать. Он оказал мне честь, не разведясь со мной. Потом он оказал мне даже еще большую честь, приняв обратно меня и моего сына. — Марико взглянула на него. — Моему сыну уже пятнадцать лет. Я уже старая дама.
— Я не верю вам, сеньора.
— Это хонто.
— Сколько вам было лет, когда вы вышли замуж?
— Много, Анджин-сан. Очень много. Мы говорим: возраст подобен заморозку, или осаде, или заходу солнца, иногда даже скале. — Она засмеялась.
«В ней все так изящно», — подумал он, зачарованный ею.
— О, почтенная госпожа, старость выглядит миловидно.
— Женщин, Анджин-сан, большой возраст никогда не красит.
— Вы мудры так же, как и красивы. — Латынь пришла легко, и хотя она звучала более формально и более возвышенно, но была и более интимна. «Следи за собой», — подумал он.
«Никто не называл меня красивой раньше, — повторила она про себя. — Я хотела бы, чтобы это было правдой».
— Здесь не принято обращать внимание на женщин, принадлежащих другим мужчинам, — сказала она. — Наши обычаи очень строги. Например, если замужнюю женщину застанут наедине с мужчиной в комнате с закрытой дверью — тем более, если они одни ведут интимную беседу, — по закону ее муж, или его брат, или его отец имеют право сразу же убить ее. Если девушка незамужняя, отец может в любой момент сделать с ней все, что захочет.
— Это нечестно и нецивилизованно, — сказал он, но минуту спустя пожалел об этом.
— Мы считаем себя вполне цивилизованными, Анджин-сан. — Марико была рада, что ее обидели, так как это разрушало охватившее ее очарование этим человеком и рассеивало всю возникшую между ними теплоту. — Наши законы очень мудры. Есть достаточно много женщин, свободных и незанятых, которые встречаются повсюду, чтобы мужчина мог выбрать себе любую. Это, правда, защита для женщин. Обязанности жены — только по отношению к мужу. Будьте терпеливым, вы еще увидите, как мы цивилизованны и развиты. У женщин свое место, у мужчин свое. Мужчина может иметь только одну законную жену одновременно и, конечно, много наложниц, но женщины у нас имеют намного больше свободы, чем испанские или португальские дамы — судя по тому, что мне рассказывали. Мы можем свободно ходить, куда захотим и когда захотим. Мы можем оставить наших мужей, и если захотим, — развестись с ними. Мы можем отказаться выйти замуж, если захотим. Мы владеем собственным состоянием и имуществом, нашими телами и нашим духом. Мы имеем большие полномочия, если захотим. Кто следит за вашим состоянием, за деньгами в вашем доме?
— Я, естественно.
— Здесь жена присматривает за всем. Деньги для самурая ничто. Настоящий мужчина их презирает. Я веду все дела моего мужа. Он принимает все решения. Я только выполняю его желания и оплачиваю его счета. Это оставляет его абсолютно свободным для выполнения долга перед господином, что является его единственной обязанностью. О да, Анджин-сан, вы должны быть очень терпеливы, прежде чем сможете начать критиковать.
— Это была не критика, сеньора. Просто мы верим в священность жизни: никто не может так просто убить человека, без решения законного суда — суда по законам королевы.
Она не позволила себе смягчиться.
— Вы говорите много вещей, которые я не понимаю, Анджин-сан. Разве вы не сказали «нечестно и нецивилизованно»?
— Да.
— Тогда это как раз и есть критика, не так ли? Господин Торанага просил меня сказать вам, что нехорошо критиковать не зная. Вы должны помнить о нашей цивилизации, нашей культуре, которым уже тысячи лет. Три тысячи из них подтверждены документами. О да, мы древний народ. Такой же древний, как тот, что населяет Китай. На сколько веков назад уходит ваша культура?
— Не так на много, сеньора.
— Наш император, Го-Нидзи, сто седьмой представитель одной непрерывной династии, прямо восходит к Джимму-Тенно, первому обитателю земли, который был потомком пяти поколений земных духов и перед ними семи поколений небесных духов, которые произошли от Ку-Куни-токо-таси-нох-Микото — самого первого духа, который появился, когда небо откололось от небес. Даже Китай не может сказать, что у него такая история. Сколько поколений нынешние ваши короли правят вами?
— Наша королева третья из династии Тюдоров, сеньора. Но она старая и бездетная, так что эта династия прекращается.
— Сто семь поколений до богов, Анджин-сан, — гордо повторила она.
— Если вы верите в это, как вы можете при этом говорить, что вы католичка? — Он увидел, как она вскинула голову, потом пожала плечами.
— Я только десять лет христианка и, следовательно, новичок, хотя и верю в христианского Бога, в Бога-отца, и Сына, и Святого Духа, всем своим сердцем, но наш император выше всего. Да, я христианка, но прежде всего я японка.
«Не ключ ли это ко всем вам? Что прежде всего вы японцы? — спросил он себя. Он смотрел на нее, удивленный тем, что она сказала. — Их обычаи безумны! Деньги ничего не значат для настоящего мужчины? Это объясняет, почему Торанага был так презрителен, когда я упомянул о деньгах при первой встрече. Сто семь поколений? Невозможно! Немедленная смерть только за то, что ты без всяких задних мыслей побыл в закрытой комнате с женщиной? Это варварство — открытое приглашение к убийству. Они защищают и восхищаются убийцей! Разве это не то, что сказал Родригес? А то, что сделал Оми-сан? Разве он не так убил того крестьянина? Клянусь кровью Христа, я не думал об Оми все эти дни. И о деревне, и о погребе, и как я стоял перед ним на коленях. Забыть его, послушаться ее, быть терпеливым, как она сказала, расспрашивать ее, так как она поможет найти, чем можно привлечь Торанагу для исполнения твоего плана. Теперь Торанага абсолютно у тебя в долгу. Ты спас его. Он знает это, все знают это. Разве она не благодарила тебя за его спасение, не за свое?»
Колонна двигалась к морю через город. Он заметил, как шагает Ябу, и моментально вспомнил крики Пьетерсуна. «Всему свое время», — пробормотал он, больше для себя.
— Да, — говорила Марико. — Вам, должно быть, очень трудно. Наш мир так отличается от вашего. Очень отличается, но очень мудро устроен. — Она смутно видела фигуру Торанаги в паланкине и снова поблагодарила Бога за его спасение. Как объяснить чужеземцу, как поблагодарить его за мужество? Торанага приказал ей объясниться, но как?
— Позвольте мне рассказать вам свою историю, Анджин-сан. Когда я была молодой, мой отец был генералом у дайме по имени Города. В то время господин Города был не великим диктатором, а дайме, все еще борющимся за власть. Мой отец пригласил этого Городу и его главных вассалов на пиршество. У него никогда не было так, чтобы не было денег для покупки продуктов, саке, лаковой посуды и татами, которых требовал такой визит согласно обычаю. Если вы думаете, что моя мать была плохо воспитана, то это не так. Каждая крупинка доходов моего отца шла на его вассальных самураев, и хотя официально ему полагалось содержать всего лишь четыре тысячи самураев, ужимаясь, экономя и манипулируя, мать добивалась того, что он выставлял на войну пять тысяч триста воинов, к славе своего сеньора. Мы, его семья, — мать, наложницы отца, братья и сестры, — питались очень скудно. Но что из того? Мой отец и его люди имели самое лучшее оружие и самых хороших лошадей и самое лучшее отдавали их хозяину.
Да, для этого пиршества денег не хватало, поэтому моя мать поехала к мастерам по парикам в Киото и продала свои волосы. Я помню, что они, как расплавленная черная лава, свисали до копчика. Но она продала их. Парикмахеры тут же срезали все волосы, а ей дали дешевый парик, и она купила все необходимое и спасла честь моего отца. Ее обязанностью было оплачивать счета, и она платила. Она выполнила свои обязанности. Для нас наш долг очень важен.
— А что сказал он, ваш отец, когда обнаружил это?
— Что он мог сказать, кроме как поблагодарить ее? Ее обязанность была найти деньги. Спасти его честь.
— Она, видимо, очень любила его.
— Любовь — христианское слово, Анджин-сан. Любовь — христианское понятие, христианский идеал. У нас нет слова «любовь» в вашем понимании. Обязанность, верность, честь, уважение, желание, эти слова и мысли — это то, что есть у нас и в чем мы нуждаемся. — Она взглянула на него и вопреки своим желаниям снова представила тот момент, когда он спас Торанагу, а вместе с ним и ее мужа. «Никогда не забуду, что они попались там в ловушку и погибли бы, если бы не этот человек».
Она убедилась, что вокруг никого нет.
— Почему вы это сделали?
— Не знаю. Может быть, потому… — Он остановился. Так много можно было бы сказать. «Может быть, потому, что Торанага был беспомощен, а я не хотел, чтобы меня изрубили на куски… Потому, что, если бы его обнаружили, нас бы всех в этой суматохе захватили. Потому что я знал то, чего не знал никто, кроме меня, и я должен был вести эту игру… Потому, что я не хотел умереть — слишком много нужно сделать, чтобы я мог потерять жизнь, а Торанага единственный, кто может вернуть мне корабль и свободу».
Вместо этого он ответил по-латыни:
— Отдайте Цезарю Цезарево.
— А, — сказала она и добавила на том же языке: — А, вот это и я пыталась выразить. Цезарю — Цезарево, а Богу — Богово. То же с нами. Бог есть Бог, и наш император — от Бога. И Цезарь есть Цезарь, и его надо почитать как Цезаря. Ты мудр. Иногда мне кажется, что ты понимаешь больше, чем говоришь.
«А ты не делаешь того, чего клялся никогда не делать? — спросил себя Блэксорн. — Ты не играешь в лицемера? И да, и нет. Я им ничем не обязан. Я пленник. Они украли мой корабль и мои товары, убили одного моего человека. Они варвары — ну, часть из них варвары, а остальные католики. Я ничем не обязан варварам и католикам. Но тебе хотелось бы лечь с ней в постель, и ты говорил ей комплименты, не так ли? А впрочем, к черту всякие мысли!»
Теперь море было уже гораздо ближе, в полумиле. Он мог видеть много кораблей, среди них был и португальский фрегат с ходовыми огнями. Он был идеальной добычей. «С двадцатью отчаянными ребятами я бы мог захватить его». Он повернулся к Марико. Странная женщина со странной семьей. Чем она провинилась перед Бунтаро — этим павианом? Как она могла лечь с ним в постель или выйти за него замуж? Что такое «печаль»?
— Сеньора, — сказал он, придав своему голосу нежность, — ваша мать, должно быть, редкая женщина. Совершить такое!
— Да. Но за то, что она сделала, она будет жить вечно. Теперь она — легенда. Она была самураем, как мой отец был самураем.
— Я думал, что самураем может быть только мужчина.
— О нет, Анджин-сан. Мужчины и женщины одинаково самураи, воины с ответственностью перед своим господином. Моя мать была настоящим самураем, ее ответственность перед мужем была выше всего.
— Она теперь в вашем доме?
— Нет. Ни она, ни мой отец, никто из моих братьев, сестер или еще кто из семьи… Я последняя в моем роду.
— Это был несчастный случай?
Марико внезапно почувствовала усталость. «Я устала говорить по-латыни и на этом мерзко звучащем португальском языке и устала быть учителем, — сказала она себе. — Я не учитель. Я только женщина, которая знает свои обязанности и хочет мирно их выполнять. Я не хочу больше этой теплоты в лоне и этого мужчину, который так сильно выводит меня из равновесия. Я не хочу его».
— В некотором роде это была катастрофа, Анджин-сан. Когда-нибудь я расскажу вам о ней. — Она немного ускорила шаг и отошла от него, ближе к другому паланкину. Обе служанки нервно улыбнулись ей.
— Нам еще далеко, Марико-сан? — спросила Соно.
— Надеюсь, что не очень, — ответила она успокаивающе. Командир серых внезапно появился из темноты с другой стороны паланкина. Она прикинула, что из того, что она сказала Анджин-сану, он смог подслушать.
— Вам не хочется сесть в паланкин, Марико-сан? Вы не устали? — спросил он.
— Нет, нет, спасибо. — Она умышленно замедлила шаг, отвлекая его от паланкина Торанаги. — Я вовсе не устала.
— Как себя ведет чужеземец? Он не надоел вам?
— О нет, он вроде бы успокоился.
— О чем вы говорили?
— О разных вещах. Я пыталась объяснить ему наши законы и обычаи. — Она обернулась в сторону главной башни замка, которая высилась над ними на фоне неба. — Господин Торанага просил меня попытаться вразумить его.
— Ах да, господин Торанага, — капитан взглянул на замок, потом снова на Блэксорна. — Почему господин Торанага так заинтересован в нем, госпожа?
— Я не знаю. Думаю, что из-за его необычности.
Они завернули за угол, вышли на другую улицу с домами за садовыми стенами. Народу кругом было мало. С другой стороны были верфи и море. Мачты вырастали над домами, воздух был насыщен запахом морских водорослей.
— А о чем вы еще говорили?
— У них есть очень странные идеи. Они все время думают о деньгах.
— Говорят, у них весь народ состоит только из пиратов-торговцев. Среди них нет самураев. А что от него хочет господин Торанага?
— Извините, но я не знаю.
— Ходят слухи, что он христианин, он говорит, что он христианин. Это так?
— Но он не такой христианин, как мы. Вы христианин, капитан?
— Мой хозяин христианин, поэтому и я христианин. Мой хозяин господин Кийяма.
— Я имею честь хорошо его знать. Он оказал моему мужу честь, обручив одну из своих внучек с моим сыном.
— Да, я знаю, госпожа Тода.
— Господину Кийяме теперь лучше? Я так поняла, что доктора не позволяют ему ни с кем видеться?
— Я не видел его уже неделю. Никто из нас. Может быть, это китайский сифилис. Спаси его, Боже, от этого и прокляни всех китайцев! — Он зло посмотрел в сторону Блэксорна. — Доктора говорят, что чужеземцы принесли эту заразу в Китай, в Макао и оттуда к нашим берегам.
— Мы все в руках Бога, — сказала она по-латыни.
— Ита, амен, — ответил по-латыни капитан — и выдал себя.
* * *Блэксорн тоже заметил этот его промах, увидел вспышку гнева на лице капитана и услышал, как он что-то сквозь зубы говорит Марико. Он вышел из паланкина и подошел к ним сзади.
— Если ты говоришь по-латыни, центурион, тогда было бы очень любезно с твоей стороны немного поговорить и со мной. Я хочу побольше узнать о твоей великой стране.
— Да, я могу говорить на этом языке, иностранец.
— Это не мой язык, центурион, но это язык церкви и всех образованных людей в мире. Ты хорошо говоришь на нем. Как и когда ты научился?
Кортеж обогнал их, и все самураи, и серые и коричневые, следили за ними. Бунтаро, шедший около паланкина Торанаги, остановился и повернулся. Капитан поколебался, потом зашагал дальше, и Марико обрадовалась, что Блэксорн присоединился к ним. Они молча шли какое-то время.