Ей вспоминалась другая библиотека, бруклинская, и тот день, когда она вошла в лифт. С тех пор она все время падала, как будто ступила в пустую шахту, но сегодняшний день обещал приземление. Она уже и забыла, что это значит — быть своей, жить по ту же сторону зеркала, что и все остальные.
Дверь в Библиотеку Джулия уже как-то пробовала, но та не открылась, а взламывающие чары она применять не стала — надоело взламывать двери. Она постояла еще минуту, теребя свое легкое платье и следя за стрелкой часов в холле.
В урочный час дверь отворилась сама собой. Джулия опустила запрокинутую голову и вошла.
Все другие сидели за длинным столом. Для того, кто реставрировал ферму, Библиотека явно стала венцом трудов. Перекрытия всех трех этажей убрали, открыв стропила на высоте тридцати футов. В высокие узкие окна лазером било солнце. Книжные полки на стенах тянулись до самого верха, что было бы непрактично без дубовых висячих платформ, готовых поднять читателя на любую потребную ему высоту.
Когда Джулия вошла, все умолкли, и девять лиц обратились к ней. Перед некоторыми стояли пюпитры с заметками — прямо заседание правления, ООО «Гениопсих». Царап сидел во главе, на противоположном конце имелось одно свободное место.
Джулия робко отодвинула стул и села. Ишь уставились — можно подумать, это комиссия по условному освобождению. Ладно. Она их требования выполнила, теперь их черед. Карты на стол: выкладывайте свои и рыдайте.
— Так чем же мы тут занимаемся? — спросила она.
— А ты чего бы хотела? — Вопрос задал не Царап — Гаммиджи. Сама скажи, чуть не ответила Джулия, ты у нас экстрасенс. У Гаммиджи, сложенной как модель, высокой и тощей, лицо было слишком длинное и строгое, чтобы считаться красивым. Джулия затруднялась определить ее национальную принадлежность — не персиянка ли?
— Того, что следует по порядку. Что там у нас — уровень двести пятьдесят первый?
— С чего ты взяла, что есть такой уровень?
— Наверно, с того, что есть уровни с первого по двести пятидесятый, — сузила глаза Джулия.
— Но двести пятьдесят первого нет.
Джулия обвела взглядом Царапа, Фолстафа и Асмодею. Асмо утвердительно кивнула.
— Как же его может не быть?
— Да вот так, — сказал Царап. — Новые чары, конечно, можно разучивать, мы это все время делаем, но все строительные кубики ты уже получила. Остальное — это так, пермутации. После двести пятидесятого ты просто выходишь на магическое плато и перестраиваешь пары нуклеотидов в двойной спирали.
Джулия испытала чувство невесомости — не то чтобы неприятное, просто ее словно подрезали на лету. Вот, значит, как. Ошибка в программе, грозящая отключением всей системы.
— Так это все? И ничего больше нет?
— Ничего. Это потолок.
Ну что ж. С тем, что у нее есть, тоже многое можно сделать. У нее уже появились кое-какие идеи относительно экстремальных температур и экстремальных состояний материи. Плазма, конденсаты Бозе-Эйнштейна и прочее. С этим вроде никто еще не работал. Может, Царап даст ей денег на оборудование?
— Значит, вот чем вы здесь занимаетесь. Пермутациями.
— Нет. Не этим.
— Хотя и проделали чертову уйму пермутаций, — сказала Асмо и продолжила: — Убедившись, что прогресс представляет собой бесконечную серию пошаговых продвижений, мы стали думать, нет ли способа сломать этот цикл. Сделать кривую мощности нелинейной.
— Нелинейной, — медленно повторила Джулия. — Вы ищете что-то вроде магической сингулярности.
— Именно. — Асмо обратила чеширскую ухмылку к Царапу: что я, мол, тебе говорила? — Сингулярность. Радикальный прогресс, который переведет нас в лигу с экспоненциально увеличившейся энергией.
— Мы полагаем, что магия может больше, чем казалось нам до сих пор, — включился Царап. — Гораздо больше. Пока что мы играли по маленькой, но есть источники, прямиком ведущие к большим ставкам — если попасть в нужную энергосистему.
— Значит, вы ищете доступ в большую энергосистему.
Джулия повторяла за ними, пытаясь осмыслить, что это, собственно, означает. Магия может дать больше… Странно, но ей было легче, когда она думала, что это все и ничего больше нет.
Магическую науку, которую иной за всю жизнь не постигнет, она втиснула в последние четыре года, пренебрегая той своей частью, что не имела отношения к волшебству. Она не возражала бы наверстать упущенное, пожив на французской ферме в кругу близких друзей. Большие энергии могли бы и подождать, но друзья ждать не хотели, и Джулия соглашалась примкнуть к ним, потому что (это звучало так сентиментально, что она так не говорила даже себе самой)… потому что любила их. Другой семьи у нее больше не было. Итак, к новым далям, вперед и вверх.
— Да, это самое мы и делаем. — Царап закинул руки за голову — под мышками у него, несмотря на ранний час, проступили пятна от пота. — Если у тебя нет лучших идей.
Все смотрели на Джулию.
— Лучших нет, — сказала она. — Показывайте, что сделали на этот момент.
Я открываю карты — рыдайте.
ГЛАВА 21
Квентин, Джош и Элиот внесли Бенедикта по сходням. Смерть налила мальчишечье тело тяжестью, и носильщики спотыкались самым неподобающим образом. Стрела в горле, которую никто не осмелился вынуть, качалась туда-сюда.
Квентин принес из каюты одеяло и укрыл им сложенного на палубу Бенедикта. Бок пульсировал в такт с биением сердца, но Квентин только приветствовал боль.
Стрелу в конце концов извлек Бингл, отломив оперение. Пошел дождь; капли стучали по застывшему лицу Бенедикта, и юношу перенесли в лазарет, хотя никакой лекарь уже не помог бы ему.
— Снимаемся, — проронил Квентин, непонятно к кому обращаясь.
— Ночью-то? — сказал Элиот.
— Не хочу больше здесь оставаться. Ветер попутный — снимаемся.
Квентина не заботило, что официально здесь командует Элиот. Корабль принадлежал ему, и задерживаться на этом острове он не желал. Когда кому-то всаживают в горло стрелу, становится не до игр.
— А пленные? — спросил кто-то.
— Да кому они нужны, отпустите.
— А курс? — поинтересовался Элиот.
— Не знаю, просто хочу убраться отсюда! А ты?
Элиот признался, что тоже не прочь.
Мог ли Квентин лечь в теплую постель теперь, когда Бенедикта уже ничто не могло согреть? Да и к отплытию следовало готовиться. Квентин чуть ли не злился на Бенедикта за то, что тот взял и погиб — ведь как хорошо все было. Но делать нечего: чтобы герой победил, где-то на заднем плане должны пасть тысячи пехотинцев. Арифметика, как сказал тот мертвец в замке. Подбиваешь итог, и все.
Поэтому Квентин, король Волшебников и воинский начальник, помог согнать пленных в кучу и отрядил команду за водой и провизией, хотя стояла темная ночь и лил дождь. Курс без Бенедикта предстояло прокладывать кому-то другому, но это не имело значения, поскольку они все равно не знали, куда идти. Квентин вообще не видел больше смысла продолжать это плавание. Да, им удалось достать шесть волшебных ключей, но поможет ли это Джулии? Восстановит ли Нигделандию? Прекратит ли бурю, качающую часовые деревья? Какая от них польза, от этих ключей? Квентин все время видел перед собой Бенедикта, свернувшегося калачиком, как пытающийся согреться ребенок.
Всю ночь они трудились не покладая рук. Джулия сидела с покойником; человеческий облик медленно возвращался к ней, и траурное платье в кои веки пришлось как раз кстати. Бингл, чья всегдашняя мрачность тоже соответствовала случаю, нес караул на носу «Мунтжака», съежившись под плащом, как подбитая птица.
Квентин, совершая обход, услышал, как он бормочет:
— Нет, хватит. Надо уходить, чтоб никому вреда больше не было. — И счел за благо оставить Бингла в покое.
Когда ненастное небо стало бледнеть, Квентин, промерзший и смертельно усталый, вышел на площадь. Должно быть, живой труп в библиотеке чувствовал себя точно так же. Он еще ни разу не делал того, что ему предстояло, но поручить это не мог никому. С молотком и долотом, взятыми у корабельного плотника, он встал на одно колено у обелиска.
Можно было бы применить чары, но он сейчас не помнил, как это делается, и к магии не хотел прибегать. Хотел сделать это собственными руками. Он приставил долото к камню и начал долбить. Плодом его трудов стали два корявых, но разборчивых слова:
ОСТРОВ БЕНЕДИКТА
На корабле он отдал приказ идти на восток, что и так всем было ясно. Уже в каюте он услышал, как выбирают якорь. Мир накренился, закачался, и Квентин наконец-то уснул.
«Мунтжак» бежал, подгоняемый ледяным шквалом, через пустой океан. Паруса, поддаваясь напору ветра, лишь ускоряли бег, изумрудно-зеленые валы подталкивали корабль под днище, точно им не терпелось наконец избавиться от него. Раньше, если верить Элиоту, чудесные острова попадались на пути чуть ли не ежедневно, теперь ничто не обещало тайн и чудес.
Может быть, острова просто разбегались с дороги, не желая, чтобы неприкасаемые их оскверняли. С корабля ни разу не видели землю — пустота, великая пустота.
На борту, впрочем, одно чудо все-таки состоялось — маленькое, но очень реальное. Через две ночи после гибели Бенедикта Поппи зашла навестить Квентина и осталась у него до утра.
Время для приятных событий было крайне неподходящее… хотя, с другой стороны, кто может это определить? Глубиной их эмоции не отличались. Квентин, застигнутый врасплох, осознал, что хочет Поппи со страшной силой. А что? Она красивая и интеллектом не уступает ему — может, и поумнее будет. И добрая, и весело с ней, когда она чуть-чуть отпускает вожжи, а ее длинные ноги чудесней всего, что Квентин наблюдал в любом из миров.
Кроме того, она обладала тем, в чем Квентин нуждался почти не меньше, чем в физическом забытьи — хотя и его, видит бог, хватило бы: чувством перспективы. Приключения не захватывали ее до конца, и на Филлори ей в глубине души тоже было плевать. В детстве она не мечтала об этой стране и чувствовала себя в ней как туристка. Квентину стало как-то легче в присутствии человека, не принимающего Филлори слишком всерьез. Секс он себе воображал только с Джулией, но ей он в этом отношении не был нужен — и ему, как выяснилось, тоже нужна была не она.
После смерти Элис он не обрекал себя на воздержание, но и не увлекался особенно. То, что он занимался этим не с Элис, делало ее еще более бесповоротно ушедшей. Это означало признать, что она никогда уже не вернется. С Поппи это сознание должно было углубиться и ранить еще больнее, но боль, как ни странно, уменьшилась.
— Может, останешься? — спросил он ее как-то раз. Они сидели на его койке с ногами и ели ланч — рыбу, само собой. — Поживешь с нами в замке. Я знаю, ты на Филлори не помешана, не то что я, но разве тебе не хочется побыть королевой?
Гипотетическое возвращение в Белый Шпиль, с последним ключом или без него, триумфа не обещало. Хорошо, если Поппи будет рядом для моральной поддержки — и аморальной тоже.
— М-мм. — Поппи, вечная сибаритка, посолила и окропила лимонным соком еще трепыхающуюся рыбку. — Романтично звучит.
— Ясное дело. Что может быть романтичнее жизни в замке.
— Ты так говоришь потому, что не жил при монархии. В Австралии вот до сих пор королева есть. Напомни как-нибудь рассказать тебе о конституционном кризисе 1975 года — ровно ничего романтичного.
— Даю слово, что в Белом Шпиле конституционного кризиса не случится. У нас и конституции, кажется, нет — а если и есть, то никто ее не читал.
— Я не знаю, Квентин, надолго ли смогу здесь остаться.
— Но почему? Зачем тебе возвращаться?
— Потому что тот мир реален. В нем вся моя жизнь, все люди, которых я знаю.
— Этот тоже реален. — Квентин прикоснулся губами к ее губам. — Вот, чувствуешь?
— Я не это имела в виду. — Она поставила тарелку на пол, попыталась лечь и стукнулась головой о стену. Койка не была рассчитана на высокого человека, тем более на двоих.
— Знаю, что не это. — Что толку спорить, все равно она не останется. Их отношения, возможно, были такими легкими как раз потому, что он заранее знал исход. Знал, что слишком тесная близость им не грозит. Играл на проигрыш. — И все-таки, что ты там забыла, если серьезно? Диссертацию по дракологии, или как ее там? Не говори только, что у тебя бойфренд есть. — Он положил ее ступню себе на колени. Поппи натерла мозоли, расхаживая по судну босой. Квентин ковырнул одну, и она отдернула ногу.
— Бойфренда нет, а диссертация есть. По драконологии. Извини, если тебе это кажется скучным — меня моя наука вполне устраивает.
— В Филлори, кажется, тоже драконы имеются… хотя не знаю. Ни одного не видел пока.
— Ты не знаешь?
— Не-а. Вот и займись поисками — имеешь шанс получить королевский грант. Твое прошение будет рассмотрено благосклонно, слово даю.
— Я уже четыре главы написала. Не хочу все начинать заново.
— И что такого страшного в нереальности? Многие убить готовы, чтобы оказаться на твоем месте.
— С тобой в постели?
Он задрал ей рубашку, поцеловал плоский, покрытый пушком живот и уточнил:
— В Филлори.
— Знаю, — искренне вздохнула она. — Жаль, что я не из их числа.
Итак, они решили, что Поппи вернется в реальный мир. Прекрасно (то есть не прекрасно, но что поделаешь) — вопрос был в том, как отправить ее туда. Можно было смело положиться на то, что Эмбер когда-нибудь ее выдворит, как всех визитеров — но это могло произойти через много недель или месяцев, а Поппи ждать не хотела. Квентин блаженствовал здесь, как в раю, она томилась, как в ссылке.
Не попробовать ли ключи? Ключ с Крайнего, столь эффективно перенесший Квентина и Джулию на Землю, пропал, но остальные выглядели почти одинаково, отличаясь только размером. Для начала они вышли на палубу с самым большим, найденным на острове Бенедикта — он так и лежал в шкатулке в каюте Квентина. Укладываться не требовалось: у Поппи только и было, что на ней. Джош (Квентин полагал, что тот когда-нибудь тоже захочет вернуться) пока не спешил и договаривался о комнате, которую займет в Белом Шпиле. Вот и хорошо: с Поппи Квентин хотел расстаться в интимной обстановке, наедине.
Ключ пролежал в ларце так долго, что оставил трехзубый оттиск на красном бархате.
— Осторожно, — предупредил Квентин, предлагая его Поппи, как редкостную сигару.
— Тяжелый. — Она повертела его в пальцах, взвесила на руке. — Ух ты. Это не просто золото, это магия. Плотность гораздо больше положенной.
Они посмотрели на ключ, потом друг на друга.
— В прошлый раз я просто поводил ключом по воздуху и нашел скважину. Проще сделать, чем объяснить.
— Ясно, — кивнула Поппи.
— Погоди. — Он взял ее руки в свои. — Я ведь тебя еще не просил как следует. Останься, пожалуйста. Не хочу, чтобы ты уходила.
Она потрясла головой и легонько чмокнула его в губы.
— Не могу. Звони, как будешь в реальности.
Он знал, что она так скажет, но для очистки совести должен был попросить.
Поппи несмело потыкала ключом в воздух. Интересно, знает ли волшебный предмет, что он находится на идущем по морю корабле. Вдруг он застрянет в двери, вырвется из рук Поппи и останется вместе с дверью где-то посреди океана? Квентин наполовину надеялся, что так все и будет, но вышло иначе.
Такие нехитрые штучки древняя магия, как видно, давно отработала. Квентин не слышал щелчка, но рука Поппи встретила какое-то сопротивление в воздушной среде: ключ вошел в скважину. Не отпуская его, Поппи подарила Квентину еще один поцелуй — сладкий-пресладкий — и повернула ключ. Другая ее рука нащупала ручку двери.
Воздух хлынул в открывшуюся щель, уравновешивая давление. Солнце за дверью, как в прошлый раз, не светило — там было темно. Странно было видеть на палубе средь бела дня ломтик ночи. Квентин, стоя за Поппи, попытался что-нибудь разглядеть и ощутил морозное дуновение. Поппи оглянулась: ну как, мол, нормально пока?
Непонятно, который на Земле теперь месяц, который год. Что, если потоки времени разладились и Поппи окажется на апокалиптической Земле далекого будущего, в холодном мертвом мире, крутящемся вокруг погасшего солнца? Руки Квентина покрылись гусиной кожей, на теплой палубе таяли летящие в дверь снежинки. «Я видел сон… Не все в нем было сном».[51] Старина Байрон всегда найдет что сказать к случаю.
Поппи отпустила ключ, пригнулась под низковатой для нее притолокой, переступила через порог, поежилась — одежда на ней был летняя. Квентин увидел в щели мощенную камнем площадь, и дверь начала закрываться. Ключ, вероятно, счел нужным отправить Поппи на последнее место постоянного жительства, то есть в Венецию. Резонно; комфорт и безопасность в палаццо Джоша ей обеспечены.
Только нет… это не Венеция, и она там совсем одна. Квентин проскочил в дверь следом за ней.
Поппи взвизгнула, когда он врезался в нее сзади. Квентин обхватил ее, не дав упасть, и хотел придержать дверь, но та уже растворилась. На морозном небе пылали незнакомые звезды. Это была не Земля — Нигделандия.
На миг Квентин даже обрадовался. Он не был здесь два года, с самого их перехода в Филлори, и чувствовал легкую ностальгию. Здесь он, возможно в последний раз, испытал счастье в его чистом виде — счастье, происходящее даже не от веры, а от знания, что все теперь будет хорошо. Не на ближайшие пару недель — навсегда.
Сознавал он это секунд пять, наверно, пока Элис не двинула ему по мордам за измену. Поняв, что счастье зависит от случая и даже магия не все может исправить, он научился жить с этим, как большинство знакомых ему людей, но испытанное тогда ощущение не забылось. Такие чувства, как правило, оставляют стойкий отпечаток в мозгу.
Но памятная ему Нигделандия была теплой, мирной и сумеречной. В этой было темным-темно, стоял жестокий холод и шел снег — в углах площади образовались уже сугробы. Изменилась и линия горизонта. Дома на одной стороне площади уцелели, но на другой наполовину разрушились и чернели неровными зубцами на небе. Груды битого камня заметал снег, и за этой площадью виднелись другая и третья.