Но памятная ему Нигделандия была теплой, мирной и сумеречной. В этой было темным-темно, стоял жестокий холод и шел снег — в углах площади образовались уже сугробы. Изменилась и линия горизонта. Дома на одной стороне площади уцелели, но на другой наполовину разрушились и чернели неровными зубцами на небе. Груды битого камня заметал снег, и за этой площадью виднелись другая и третья.
— Квентин, — Поппи оглядывалась вокруг в полной растерянности, — зачем ты… Где это мы? — От холода она куталась в собственные руки, но панике не поддавалась.
— Это не Земля. Нигделандия. Промежуточный мир, связующий все остальные.
— Ага. — Про Нигделандию она от него уже слышала. — Красиво, конечно, но зверски холодно. Давай выбираться.
— Я не совсем понимаю, как это сделать. Чтобы пройти куда-то через фонтан, нужна пуговица.
— Так наколдуй что-нибудь! — Голоса на морозе звучали глухо. — Почему мы вообще оказались здесь?
— Кто его знает. У этих ключей своеобразное чувство юмора. — Думать и то было холодно. Поппи побрела к фонтану, и Квентин узнал филлорийскую площадь. Вот он, Атлас, согнувшийся под тяжестью мраморной сферы.
Над каменной кромкой фонтана горбом торчал лед.
— Какого хрена, — пробормотала Поппи голосом, непохожим на свой.
До Квентина понемногу доходило, что влипли они не по-детски. Мороз тут не меньше пятнадцати-двадцати градусов, а топлива для костра нет. Пенни, помнится, говорил, что колдовать здесь нельзя; придется это проверить.
— Пошли к земному фонтану, — сказал он. — Он недалеко, через пару площадей.
— Да что толку без пуговицы.
— Ну… вдруг там кто-то есть. Я не знаю, что еще делать, а двигаться надо, не то мы окоченеем.
Поппи, шмыгнув носом, кивнула. Сейчас она боялась куда больше, чем во время боя на острове.
С шага они перешли на трусцу, пытаясь согреться. Свет давали только звезды, но их глаза уже приспособились к мраку. Стояла полная тишина. Ничего не выйдет, вертелось в голове Квентина. Плохи наши дела. Термодинамические расчеты, которые он делал в уме, говорили, что гипотермия не за горами. В запасе у них несколько часов, если не меньше.
Они пересекли мост над замерзшим каналом. Пахло снегом и ничем больше. Дурацкая оплошность будет стоить им жизни.
Земная площадь была больше филлорийской, но пребывала в таком же виде. Звезды смотрели сквозь выбитые окна одного из домов, где сохранился только фасад — все остальное рухнуло.
Фонтан, естественно, тоже замерз, большой бронзовый лотос треснул под давлением льда. Поппи поскользнулась и чуть не упала.
— Все то же самое, — сказала она. — Если выбраться нельзя, надо поискать укрытие и что-нибудь на растопку.
Ее стойкость послужила примером Квентину.
— Двери в домах выглядят как деревянные, а внутри как будто должны быть книги.
Одна из дверей, покосившийся готический монстр, еле держалась на петлях. Квентин отломил от нее щепку — да, вроде бы обыкновенное дерево, но магия в Нигделандии действует с взрывной силой. Пенни наказывал ни в коем случае ею не пользоваться.
— С какого расстояния можно разжечь огонь? — спросил он. — Лучше нам быть подальше, когда он загорится. — Застывшие губы плохо повиновались — холод делал свое дело быстрее, чем он ожидал. Долго им с Поппи не протянуть. Если они не воспользуются чарами в ближайшие пятнадцать минут — все, кранты.
— Сейчас посмотрим, — сказала Поппи, пятясь от двери. Это всего лишь остановка на пути к неизбежному, думал Квентин. Когда — если — они разведут костер, им понадобится пристанище, потом еда, а есть тут уж точно нечего. Для питья можно снег растопить, но сыт им не будешь. Разве что жевать кожаные книжные переплеты… или долбить лед и смотреть, нет ли в каналах рыбы. Даже если удастся как-то выжить (что вряд ли), разрушившая Нигделандию сила доберется когда-нибудь и до них.
— Все! — крикнула Поппи. — Иди сюда!
Квентин потрогал предполагаемое дерево. Если у них не выйдет зажечь костер за пятнадцать минут, то волшебную пуговицу они и за пятнадцать лет сделать не смогут.
В глубине дома виднелся голубой свет — звездный? Нет… он мигал!
— Погоди, — сказал он.
— Квентин! — вскричала Поппи, зажав руки под мышками. — Время идет!
— Я, кажется, что-то вижу.
Ни в перекошенную дверь, ни в окна он больше ничего не смог разглядеть. Может, с другой стороны? Позвав Поппи, он припустил через арку на соседнюю площадь.
Дом представлял собой дворец в итальянском стиле с расположенными через равные промежутки окнами. Голубой огонек, возможно, не сулил ничего хорошего, но какая разница, раз все равно помирать. Падет ли Квентин достаточно низко, чтобы перед смертью молить Эмбера о спасении? Может, и да.
С этой стороны дверей не было, но фасад на уровне второго этажа обвалился. Делать нечего, надо лезть. Ледяной ветер набирал силу. Что же здесь все-таки такое стряслось? Раньше этот мир как под стеклом сохранялся — кто позволил стихиям ворваться в него?
Квентин разбежался и запрыгнул на карниз первого этажа, благодаря Бога (Эмбера?) за барочные излишества нигделандской архитектуры. Он ободрал пальцы о камень, но ничего не почувствовал.
— Стань сюда, — попросил он Поппи. Опершись ногой на ее плечо, он перелез на выступ повыше, ухватился за лепнину под окном и подтянулся к пролому, сгибая пальцы одной силой воли.
Его взгляд упал на бледное лицо Поппи, с надеждой запрокинутое к нему. Он зацепился локтем, потом коленом и в первый раз посмотрел на Нигделандию изнутри.
Это очень напоминало фотографии разбомбленного Лондона. Крышу сорвало, почти весь второй этаж рухнул. Ветер носил по уцелевшим полам обрывки бумаги. Книги, большие и маленькие, громоздились повсюду — одни целые, другие растерзанные.
Среди аккуратных стопок, сложенных в дальнем конце помещения, стоял кто-то. Нет, не стоял — парил в футе над полом с раскинутыми руками.
Голубой свет шел от начертанных под ним рун. Либо этот деятель такой же беженец, как они, либо автор всех этих бедствий. Деваться некуда, придется рискнуть.
— Тут кто-то есть, — сообщил он Поппи и крикнул: — Эй!
Неизвестный не смотрел на него.
— Хей-хо! — Может, он филлориец?
— Квентин, — отозвалась Поппи.
— Погоди. Эй! Привет!
— Квентин, двери открываются.
Он глянул вниз — они и впрямь открывались.
— Ладно, сейчас спущусь.
Спускаться было не легче, чем лезть наверх: пальцы окончательно потеряли чувствительность. Он взял холодную руку Попии в свою. Похоже, у них остался всего один шанс.
— Идем? — Это прозвучало еще неувереннее, чем ему бы хотелось.
ГЛАВА 22
Они пробирались через щебенку, стараясь по возможности не наступать на страницы — Квентин чуть лодыжку не подвернул.
Казалось, что в висячем положении неизвестного поддерживает как раз свет, исходящий от рун. Они уже ясно видели, что ноги у него босые, волосы светлые, а голова круглая — настоящий воздушный шарик. Рядом с ним плавало около десятка книг, все раскрытые, и несколько отдельных листов — он, видимо, читал все это одновременно.
На вошедших он даже и не смотрел. Концы его длинных рукавов как-то странно свисали, и вскоре стало видно, что у него нет кистей рук.
Квентин не сразу узнал Пенни без ирокеза, с отросшими волосами — он предполагал, конечно, что их естественный цвет не ядовито-зеленый, но не знал, какой именно. К тому же Пенни, повернувшийся теперь к ним лицом, здорово похудел — раньше у него никаких скул не просматривалось.
Квентин остановился у светящихся голубых знаков. Холод уже дошел до нутра, и он не мог сдержать дрожи.
— Пенни, ты? — не очень находчиво спросил он.
Пенни смотрел на него, не проявляя эмоций.
— Рад видеть, что ты в порядке. Это Поппи, мы с ней друзья.
— Здравствуй, Квентин.
— Что ты поделывал все это время? И что тут случилось?
— Я вступил в Орден. — Пенни холода, похоже, совсем не чувствовал.
— Что за орден такой?
— Мы отвечаем за Нигделандию. Это не естественное явление, а рукотворное. Артефакт. Ее давным-давно построили чародеи, понимавшие магию гораздо глубже, чем ты.
«Ты», заметим себе. Не «мы». Добрый старина Пенни. Квентин так и не смирился с тем, что он потерял руки, но если кто и родился парящим в воздухе безруким монахом, так это Пенни. Они с Поппи замерзнут насмерть, пока он тут будет выпендриваться.
— С тех пор такие, как я, мужчины и женщины наблюдают за ней. Мы занимаемся ремонтом и защитными мероприятиями.
— Пенни, извини, но мы до костей промерзли. Можешь с этим что-нибудь сделать?
— Конечно.
Квентин думал, что без рук Пенни не сможет быть магом. Видно, судьба предназначила ему вечно недооценивать этого парня: Пенни свел культи перед собой и начал петь на незнакомом Квентину языке. Тело его под мантией напрягалось, но что именно он делает, Квентин не понимал.
— Пенни, извини, но мы до костей промерзли. Можешь с этим что-нибудь сделать?
— Конечно.
Квентин думал, что без рук Пенни не сможет быть магом. Видно, судьба предназначила ему вечно недооценивать этого парня: Пенни свел культи перед собой и начал петь на незнакомом Квентину языке. Тело его под мантией напрягалось, но что именно он делает, Квентин не понимал.
Воздух вокруг них внезапно потеплел, и Квентин затрясся еще сильнее. Рот наполнился слюной — вырвет его сейчас, что ли? Смешно. Он заржал под стоны отогревающейся Поппи.
Его не вырвало, но говорить они оба смогли только через минуту.
— Кто разрушил этот город? — тут же спросила Поппи.
— Город не разрушен, — со следами прежней обидчивости уточнил Пенни, — только сильно поврежден. Возможно, восстановить его уже не удастся, но худшее еще впереди.
Книги и бумаги, окружавшие Пенни, разлетелись по своим стопкам, сам же он поплыл к открытым входным дверям. В воздухе его, значит, держали не одни руны: их Орден, видно, работал по принципу «лохи ходят, члены команды летают».
— Лучше я вам все покажу.
Квентин и Поппи, взявшись за руки, пошли следом. Квентин ощущал приток эндорфина. Смерть ему, кажется, пока не грозила, поэтому всякая другая новость могла считаться хорошей. Пенни, следуя в паре футов над ними, вещал как с электроскутера:
— Ты когда-нибудь задумывался, откуда берется магия?
— Да, Пенни, — терпеливо ответил Квентин. — Задумывался.
— У Генри на этот счет есть теория. Он мне излагал ее тогда, в Брекбиллсе.
Под «Генри» подразумевался декан Фогг. Пенни всегда называл преподавателей Брекбиллса по именам, показывая этим, что он им ровня.
— Ему казалось неправильным, что людям открыт доступ к магии. Даже не то что неправильным — странным. Не имеющим смысла. Он думал, это слишком хорошо, чтобы быть правдой. В качестве магов мы черпаем из некой космической протечки силу, которой, по идее, обладать не должны. Все равно что пациенты сумасшедшего дома разжились бы ключами и начали разносить аптеку. Или представь, что вселенная — это огромный компьютер, а мы — пользователи на уровне администраторов, которые манипулируют им, не имея авторизации. Генри вообще-то мыслитель поверхностный, но у него бывают моменты прозрения, и это один из них.
Они уже вышли за пределы площади. Квентин и Поппи переплели руки: область тепла окутывала Пенни наподобие облака, и мороз напоминал о себе, как только они отставали. Пенни держал аудиторию в своей полной власти: даже его лекция была предпочтительней смерти от холода.
— Разовьем немного его теорию. Если маги — просто хакеры, кто тогда полноправные администраторы? Кто построил систему, которую мы взламываем?
— Бог? — предположила Поппи.
Квентин порадовался, что оказался здесь вместе с ней. Ее Пенни не нервировал так, как Квентина, и вопросы она задавала искренне, желая что-то узнать.
— Совершенно верно. Боги, если точнее, но не в теологическом смысле: каждый маг, чародействующий в таком масштабе, по определению бог. Почему же они в таком случае не вышибли нас из своей системы? Их уровень энергии недоступен не только для нас, но и для магов, некогда построивших Нигделандию. Жаль, Квентин, что ты не изучил ее так, как я. Она на самом деле не бесконечна, но простирается во все стороны на тысячи миль — настоящее чудо. В Ордене тебе все покажут.
При всем своем паскудном высокомерии — взять хотя бы то, как он игнорировал Поппи — и всех выпавших на его долю страданиях Пенни в глубине души оставался невинным младенцем, и порой эта невинность пересиливала высокомерие. Проникнуться к нему симпатией Квентин не смог бы при всем желании, но неплохо его понимал. Пенни единственный из всех известных ему людей любил магию столь же наивно, романтично и беззаветно, как и он сам.
— Через некоторое время площади начинаешь читать, как книгу. Овладев грамматикой, ты понимаешь, что каждая из них выражает мир, в который ведет. Среди них нет и двух одинаковых. Одна, всего одна, величиной в квадратную милю и с золотым фонтаном, будто бы ведет в рай, но мне пока не разрешают пройти туда.
Квентину хотелось бы знать, в чем состоит рай для Пенни. Вероятно, это место, где ты всегда прав и можешь молоть языком нон-стоп… каким же говнюком он мог быть по отношению к Пенни. Нет бы представить, что в раю у парня отрастут руки.
Они помолчали, переходя канал. По льду гоняли снежные завихрения.
— Где ж эти боги были раньше? — спросила Поппи.
— Не знаю. Возможно, в раю. Теперь они вернулись, чтобы заделать протечку. Они хотят отобрать у нас магию, Квентин, — совсем, навсегда.
Площадь, на которую они вышли, отличалась от всех остальных только тем, что фонтан в ее центре был закрыт резным бронзовым колпаком. Пенни взмыл над ним, чиркая по снегу пальцами босых ног, и опять спланировал вниз.
Квентин осмысливал то, что услышал: дракон в Венеции, кажется, толковал о том же. Да нет, это ошибка какая-то. Без магии не будет ни Брекбиллса, ни Филлори — ничего, что случилось с ним после Бруклина. Он не будет больше магом, как и никто другой. Их двойная жизнь снова перейдет в одинарную. Неужели все это началось с поездки на остров Дальний и нить, за которую он потянул, разматывает весь его мир? И если это правда, как закрепить ее снова?
— Отопри, пожалуйста, — попросил Пенни.
Ну конечно. Мигом согревшись от стыда, Квентин откинул бронзовый крюк, соединяющий колпак с ободом, и с помощью Поппи сдвинул тяжелую крышку немного вбок. Заглянув вниз, оба невольно попятились.
Вместо воды фонтан наполняла гулкая бездонная тьма. Они точно смотрели сквозь отверстие в вершине огромного купола… вот, значит, на чем стоит Нигделандия. Далеко внизу, на глубине мили, светились белые линии — не то электронная схема, не то лабиринт без выхода. Из них по пояс выступала серебряная фигура — лысая, мускулистая и, должно быть, громадной величины. В глубокой тьме гигант излучал собственное сияние.
Он не просто так стоял — он работал. Отсоединил одну линию, согнул, подключил к другой. Его ручищи размером со стрелы подъемных кранов двигались медленно, но безостановочно и покрывали огромные расстояния. Красивое лицо было лишено всякого выражения.
— Пенни, что это там?
— Это Бог? — подхватила Поппи.
— Один из богов. Так мы определяем мага, работающего в титаническом силовом масштабе. Мы их видели целую дюжину — одного от другого отличить трудно. В каждой точке доступа обязательно есть такой, и всем понятно, что они делают: заново монтируют мир.
Властелин обнаженных схем мироздания немного смахивал на Серебряного Серфера.[52]
— Ты хочешь сказать, — медленно произнес Квентин, — что это прекрасное и могущественное существо выглядит так потому, что мои смертные глаза неспособны постичь его истинное великолепие.
— Да нет, мы думаем, что они реально так выглядят.
— Ну а что? — Поппи посмотрела еще раз. — Он впечатляет. Большой такой и серебряный.
— Большой серебряный техник. Не может быть, Пенни, чтобы вселенная так работала.
— У нас в Ордене это называется инверсией глубины. Чем больше углубляешься в космические тайны, тем неинтереснее они делаются.
Вот, значит, он какой. Самый большой ублюдок, вершина пищевой цепи. Вот откуда берется магия. Понимает ли он, как прекрасно то, что он создал, как много людей влюблено в этот его продукт? Не похоже, что он сам что-то любит. Он просто есть. Но как же можно создавать столь прекрасные вещи и не любить их?
— Интересно, кто ему стукнул, что мы используем магию, — сказала Поппи.
— Может, поговорить с ним? — предложил Квентин. — Вдруг передумает. Показать… не знаю… что мы достойны. Испытание какое-нибудь пройти.
— Вряд ли возможно, чтобы они передумали, — сказал Пенни. — Когда выходишь на такой уровень силы, знаний и совершенства, становится самоочевидно, что делать дальше. Все подчиняется правилам. Из любой ситуации существует лишь один идеальный выход — выбирать не из чего.
— Ты хочешь сказать, что боги не обладают свободой воли.
— То есть способностью совершать ошибки? Ею обладаем только мы, смертные.
Они еще немного понаблюдали за богом, работающим без остановок и колебаний. Его руки размыкали одни соединения и создавали другие. Квентин в силу своей человеческой ограниченности не понимал, чем новые лучше старых, и немного жалел бога. Тот, вероятно счастливый в своей абсолютной непогрешимости, был уж очень похож на робота.
— Давай закрывать, — сказал он в конце концов. — Не хочу больше смотреть на это.
Крышка со скрежетом стала на место, и Квентин запер ее на крюк, не совсем понимая, зачем это надо. Чтобы кто-нибудь не залез туда или, наоборот, не вылез? Они постояли над фонтаном, как над свежей могилой.