И вообще я советской властью доволен, едва не добавил я громко, глядя в места предполагаемых видеокамер наблюдения. Слава нашему мудрому и замечательному руководству, ведущему нас по пути успеха и процветания!
Она засмеялась, погладила меня по животу.
– Я знаю. По твоему лицу видно, когда ты получаешь новое задание.
– Как?
– Оно у тебя светится радостью, – сказала она с упреком. – Что, неужели интересная работа для мужчины важнее оргазма?
Я засмеялся, чмокнул ее в щеку. Когда не хочешь врать, лучше всего вот так, можно еще сказать какую-нибудь банальность насчет ее свежей кожи и милых розовых ушек. Это слушают все с удовольствием, даже если уши как у слона.
– Это быстро, – сказала она уже настойчивее, словно ее увлекла эта идея. – Никаких стационаров! Один укол в вену – и все. А медицинская карточка и все твои анализы у них уже есть.
– Не знаю, – ответил я, – зачем мне это?
Она посмотрела мне прямо в глаза, лицо стало серьезным, и прошептала таинственным голосом:
– Не отказывайся сразу. Сперва подумай.
На ночь она не осталась. Я отвез ее домой, несмотря на протесты, все никак не привыкну, что она просто обслуживающий персонал, и в ее негласном контракте, возможно, есть и пунктик идти навстречу желаниям работников фирмы, чтобы те не попадали во всякие неприятные истории на стороне.
Возвращаясь, тщательно анализировал ее голос, интонацию и выражение лица. Не думаю, что сознательно старается донести до меня какую-то информацию или подтолкнуть на что-то, но умный догадается и по косвенным признакам, а дурак и железобетонные факты обойдет, как надолбы, и двинет по своим делам.
Перед глазами пробегают кабинеты, лица сотрудников, подтянутые фигуры, внимательные глаза… Вообще-то вид у всех цветущий, но это и понятно, когда на халяву такие блага. Как не попользоваться на всю катушку, это не аппарат с минеральной водой за счет фирмы в холле, даже не кабина солярия: за счет фирмы убрать бородавки или мешки под глазами – дорого, какой дурак от такого откажется?
Однако, как мне кажется, внешнему виду в нашей фирме придается значение, как бы сказать аккуратнее и никого не лягнуть, слишком большое. Можно подумать, добываем нефть прямо в офисе, потому нефтедоллары девать некуда. Или наш верховный шеф и какой-нибудь его соперник постоянно сравнивают сотрудников и бахвалятся друг перед другом, как породистыми собаками.
На другой день я занимался рутинным сбором информации по молодежным движениям нового типа, а мысли то и дело возвращались к разговору в постели. Вообще-то ничего странного, если на первый взгляд, но у нас ничего не бывает просто так, а сейчас чем больше об этом думаю, тем больше вижу несостыковок, на которые раньше, увлеченный работой, просто не обращал внимания.
Да, у нас выглядят намного лучше среднего не только женщины, но и мужчины. Даже Глеб Модестович, на что уж не следит за своим внешним видом, но скажи кому, что ему далеко за шестьдесят, кто поверит? Так что наша фирма проявляет невероятную заботу о сотрудниках. С другой стороны, это необязательная процедура. Никто не подталкивает посещать кого-то еще, кроме стоматолога. Да и к стоматологу не заставляют.
Ну да, сказал я себе хмуро, тут и подталкивать не надо: такие клиники пока только олигархи и власть имущие посещают. А если на халяву, кто откажется?
До обеда я дотерпел, а в кафе задал пару наводящих вопросов, народ сразу развеселился, посыпались шуточки, приколы, смешные истории, и к концу десерта я уже понимал, что для наших сотрудников посещения косметических кабинетов как бы обязательны. Официально не обязательны, но к этому незаметно подталкивают. Начиная от простых процедур типа подсадки стволовых клеток: укол в вену и – гуляй, – и заканчивая сложнейшими операциями по всобачиванию имплантатов. Женщины подтягивают грудь и ставят силиконовые подушки, исправляют форму носа, щек, скул, подбородка, откачивают жир, откуда только возможно, а мужчины проделывают все то же самое, разве что под сиськи ничего не подкладывают, хотя некоторые и туда, по слухам, ухитрились вставить имплантаты, чтобы грудь выглядела шире, бугристее и мужественнее.
Конечно, можно объяснить все как заботой о сотрудниках, так и точным расчетом: сильные и работоспособные выдают продукции больше, однако странное ощущение, что есть еще какой-то момент, который никак не уловлю.
Я допил чай, какой-то суперредкой фирмы, с флавоноидами и еще чем-то жутко полезным, что завтра те же самые специалисты по чаям объявят жутко вредным, поднялся с широкой улыбкой.
– Все, бегу!.. Мороженое без меня!
Два дня я старательно, хоть и урывками, разрабатывал план, как стыдливое желание выглядеть моложе вывести из тени, узаконить, легализовать, а то почти каждая женщина, побывавшая на столе пластического хирурга, чуть ли не на Библии клянется, что ничего не делала, что это у нее и лицо такое от природы, и сиськи, и похудела именно в том месте, где нужно.
Наконец бодро явился к Глебу Модестовичу и гордо изложил подробный план, как сделать моду на здоровье.
Он слушал внимательно, но я не понимал, чему он морщился, выражение неудовольствия то и дело пробегает по его интеллигентному лицу. За стеклами очков поблескивает нетерпение. Руки его лежали по обыкновению ладонями на столешнице, сердце мое сжалось, когда его тонкие пальцы музыканта начали нетерпеливо постукивать по столешнице.
– Довольно, Евгений! Довольно.
Я пролепетал:
– Я… в чем-то не прав?
Все мое существо ждало, что шеф кивнет и скажет, что ты, Женечка, как он стал иногда называть, абсолютно прав, потому неча рассусоливать, а надо идти и внедрять план в жизнь, для этого он дает неограниченные полномочия… ну, и еще какой-нибудь пряник сверху, однако он кивнул и сказал раздраженно:
– Да, конечно.
Из меня пискнуло:
– А… где я ошибся?
– Везде, – коротко ответил Глеб Модестович. Увидел мои умоляющие глаза, я сгорбился и поджал хвост, он нервно дернул щекой, голос его прозвучал сухо и отрывисто: – Евгений, это просто хрень!.. У вас что, работы нет? Так я вам сейчас подбавлю!
– Нет-нет, работы много…
Он сказал неумолимо:
– Нет, я вам все-таки добавлю. И чтоб все было сделано в кратчайшие сроки!
Когда я, вконец разбитый, тащился к себе по коридору, Эмма подняла на меня взгляд прекрасных глаз, в них уже не сочувствие, а сострадание. Судя по ее лицу, все знает, я спросил хриплым голосом:
– Сколько там в моем досье?
– Три минуса, – ответила она печально. – Евгений, где это вы так сорвались? На чем?
У меня в глазах потемнело. Три минуса – это полный провал, это отбрасывает меня назад так далеко, что начинать чуть ли не с самого начала.
Глава 15
Меня в самом деле завалили работой так, что тряслись ноги под непомерным грузом, а хребет угрожающе потрескивал. Я стискивал зубы, сидел на ноотропиках, мозг все время вздрючен, пашет так, как разогнанный проц, сплю урывками, но и во сне ищу варианты. К своему изумлению, все-таки умудрился перелопатить всю гору, везде найти решения, а за день до срока с торжеством и в ожидании большого пряника представил Глебу Модестовичу.
Он молча принял и так же молча передал по своим каналам выше, мне ничего не сказав. Там то ли попало выше, то ли затерялось на полдороге, а то и сразу в архив, все может случиться, в мировой экономике далеко не все идет так, как рекомендуем, а политики так вообще выдают такие финты ушами, что диву даешься. Вот уж точно не компьютеры, а человеки, на любую дурь не только горазды, но и охотны.
Через недельку я робко поинтересовался у Эммы, что там напротив моей фамилии. Она сообщила с глубоким сочувствием, что по-прежнему все три минуса на месте.
Я задержал дыхание, потом сказал себе, что мне и так хорошо. Зарплата высокая, машина просто чудо, хотя можно купить уже классом выше, работа просто замечательная, неча пытаться прыгать выше головы, будь счастлив и тем, что есть. И ничего страшного, что уже никогда не догнать ни Жукова, ни Цибульского, ни даже Арнольда Арнольдовича. Они ушли далеко вперед. И уходят все дальше.
И пусть. Не мое это дело – гонка за лидером.
Прошел еще год. Я все чаще чувствую себя сыщиком-любителем, который по своей инициативе вынюхивает самые зловещие заговоры и успевает сорвать их в последний момент, в то время как все могущественные секретные службы государства хлебалами щелкают.
Сегодня Глеб Модестович, просматривая сводки, обронил, что вот уже шестой месяц кривая напряженности в обществе растет. Пока на сотые доли процента, это не улавливает обычная статистика, но мы обязаны обратить внимание. Возможно, подумать о превентивных мерах.
– Полагаю, – сказал Арнольд Арнольдович задумчиво и посмотрел на меня внимательно, – с легкой руки нашего народного любимца и юного дарования… можно еще ослабить так называемые моральные устои в графе «секс».
Жуков охнул:
– Арнольд, ты шутишь? Куда уж больше?.. Я вчера шел через парк, а там на лавочке преспокойно так это трахается парочка! Парень сидит, приспустив штаны, а девица у него на коленях ерзает и выгибается… Это днем, при солнечном свете!
Тарасюк спросил с недоверием:
– Что, все видно? Где, пойду смотреть!
– Нет, – ответил Жуков, – у нее юбочка, так она ею прикрыла. Но сейчас мода ходить без трусиков…
– Точно? – переспросил Тарасюк. – И где они тусуются?
Жуков, не обращая на него внимания, закончил:
– …так что с коитусом теперь проблем нет…
– Ага, – сказал Цибульский с непонятным удовлетворением, – прикрыла! Значит, еще есть где ослаблять вожжи. Ну, наш Евгений Валентинович разойдется, чует мой вздрюченный нерв…
Они ржали, только Глеб Модестович кривился, да еще Жуков улыбался несколько деревянно. Арнольд Арнольдович поймал взглядом меня, поинтересовался:
– Евгений, вы у нас на этой ступеньке еще новенький, скажите, как ваше мнение?
Я пожал плечами.
– Не знаю, нужно ли ослаблять, у меня пока нужных данных нет, но если брать историю вопроса, то…
– Ну-ну, – поощрил Цибульский злорадным голосом, остальные тоже умолкли и смотрели на меня заинтересованно. – Вы ж у нас историк! Что интересного в области истории этого самого?
– Ослабить можно, – сообщил я, – люфт еще большой.
Жуков прорычал грозно:
– Даже большой? И где же он? И так уже сексуальная свобода просто не знаю куда еще!
– Человек в области секса пока что на очень коротком поводке, – ответил я. – Понимаю, нельзя переворачивать мусорные баки на улице, разбивать витрины, бросать на проезжую часть камни… но совокупляться с себе подобными? Где вред, если нет насилия? Посмотрите вон на бегающих собак, на кошек, даже на птичек вот на той ветке! Все они свободны в сексе и трахаются, когда захотят. У человека все еще масса условностей. Согласен, раньше их было в сто раз больше, но… зачем оставлять остальные? Почему нельзя совокупляться не просто на улице, но даже совершенно незнакомым?.. Идут себе по улице навстречу друг другу, встретились взглядами, мгновенно оценили один другого… и, если есть желание, тут же и посовокуплялись! И пошли себе дальше по делам, спросив имя или не спросив – без разницы. Вот это настоящая свобода. Но ее пока нет.
Глеб Модестович поморщился и спросил хмуро:
– И как вы думаете, зачем?
– Чтобы не терять рычаг, – ответил я. – Дать сразу все свободы – обожрутся. Несварение будет! А так даем человечку свободы строго отмеренными ломтиками. Он доволен прогрессом, а у нас пряники влияния расходуются экономно…
– Абсолютно верно, – согласился Глеб Модестович. – Как видите, ребята, если кто и сомневался, что так быстро перевели Евгения Валентиновича на этот этаж, теперь видите, как он все схватывает?
Вечером я еще ломал голову над загадочными словами шефа насчет перевода на некий этаж. Работаю в том же кабинете, жалованье все то же, разве что задачки мне подкидывают уже не масштабов Черкизовского рынка. Но это ничего не значит, на своей прошлой работе я прослеживал влияние мировоззрения протестантизма на арабские страны, но это не значит, что я как-то воздействовал на те процессы.
По дороге домой заехал в автосалон. Менеджер встретил еще у входа:
– Что вам показать?
– Ну… – сказал я, – хотя бы… «Порш». Да, «Порш» подойдет.
Он широко заулыбался.
– Великолепный выбор! В какой комплектации?
– Чтоб усе было, – сказал я. – Все навороты, диски девятнадцать дюймов… если нет, то не меньше восемнадцати, шипованная резина… Нет-нет, никаких универсальных, я в России живу, а не в Греции…
Раньше сумма в сто тысяч евро казалась запредельной, а сейчас сам удивился, как легко выложил эти деньги. За эту сумму можно было взять «Астен», с виду он даже круче, но в моих краях «Порш» звучал как символ богатства, а вот про «Астена» никто не слышал.
Вообще-то, расплатившись, тут же пожалел, что не взял «Бентли» или «Ламборджини», оба по триста тысяч евро, цена, конечно, кусается, но я мог бы осилить, кое-где затянув ремень и снизив расходы, даже влезть можно в краткосрочный кредит, зато сами слова «Бентли», «Ламборджини» у нас крепко-накрепко связаны с миллионерами.
Ладно, придет время и «Бентли». Может быть, придет.
Тьюринг, основатель кибернетики, отец современной компьютеризации, предсказал создание мыслящих машин. Он же предложил простейший тест, названный впоследствии «тестом Тьюринга», суть его в том, что человек общается с сидящими за шторкой другим человеком и машиной. Если за пять минут, задавая вопросы и получая ответы, он не сможет определить, где машина, то значит, она уже мыслит.
Он считал, что вычислительные машины пройдут этот тест уже в 2000 году. Их память к тому времени будет достигать 200 мегабайт!
Так что оптимистичные прогнозы даже таких гениев не всегда оправдываются. Тем более не стоит доверять тем, кто выдает желаемое за действительное. На это и нужно делать акцент в нашей пропаганде… э-э… здорового образа жизни.
Глеб Модестович изложил это нам в своей привычно строго-добродушной манере, сдвинул очки на кончик носа и посмотрел поверх.
– Все поняли?
Арнольд Арнольдович сказал благодушно:
– Все. А теперь объясни, к чему ты это?
Глеб Модестович пожал плечами.
– Ну, как делаются эти прогнозы? Какой-нибудь доктор наук, которому лет сорок, прикидывает, что ему осталось жить еще лет тридцать-сорок, и говорит, что бессмертие будет достигнуто в 2030 году, то есть когда он будет стоять на краю могилы и… все-таки успеет ступить в вечную жизнь! Ну, вы поняли. Эти прогнозы делаются не столько на прогрессе науки… невозможно предугадать временные затраты при переходе на новые технологии… а подгоняются под себя, любимого.
– Ну да, – согласился Арнольд Арнольдович, – все, что за пределами его жизни, уже не стоит внимания. Это понятно.
– Как по-человечески, – зло хохотнул Жуков. – Как понятно! Так бы я этого человека, даже в себе самом, за ножку и об угол… С размаха! Чтоб не пачкал меня своей человечностью.
Глеб Модестович помотал головой, не давая увести себя в сторону.
– Стоп-стоп. Давайте ближе к нашей работе. Как только увидите где такое дурное заявление… ну, что бессмертие или хотя бы полное излечение от всех болезней будет достигнуто в обозримом будущем, вытаскивайте пример Тьюринга. Если даже такой гений ошибался…
Тарасюк сказал угодливо:
– Да, шеф! Есть, шеф. Все поняли. Так и сделаем! Сделаем, ребята?
Жуков пробормотал:
– Да не мельтеши.
– Я мельтешу?
– Ты мельтешишь, – сказал Жуков. – Здоровенный, как носорог, а мельтешишь, как комар какой.
Тарасюк фыркнул и сделал вид, что смертельно обиделся.
Арнольд Арнольдович исчез на три дня, а потом появился в кафе, когда мы обедали, весь усталый, с темными кругами под глазами, а еще с сильно распухшими и отвисшими, как у хомяка, щеками.
Еще недавно он ослеплял всех блеском безукоризненных зубов, но оказалось, что и сверхсовременные зубные протезы имеют свои пределы. Или не свои, это как считать, потому что любые протезы «пробивают» не такую уж и прочную костную ткань так, что та глубоко проседает, и протезам всякий раз приходится делать перебалансировку или вовсе изготавливать их заново.
Я вспомнил, что уже несколько лет газетчики бьют в литавры о новом подходе в зубном протезировании, когда вместо осточертевших вставных челюстей в кости вживляют металлические штыри, а на них навинчивают керамические зубы. И вид прекрасный, и гарантия на двадцать пять лет. Потом появились первые осторожные уточнения, на которые все равно никто не обращал внимания: эта процедура со штырями возможна, если зубы потерял в молодости. В том возрасте и кость еще не успевает рассосаться от неиспользования, и вставная челюсть ее не «проклацает» за годы и годы. А вот тем, кому это как раз нужно, старикам, остается только облизываться.
Арнольд Арнольдович сидел за соседним столом, я слышал, как он рассказывает Тарасюку сварливо-обиженным голосом:
– …и представьте себе, ему самому лет шестьдесят, должен бы меня понимать, так нет же! Посмотрел так это с недоумением и говорит: а зачем вам идти на все эти муки?.. Можем, дескать, предложить улучшенный вариант вставной челюсти. Прослужит еще лет семь, а то и все десять… Этого достаточно, чтобы дожить спокойно и с достоинством…
Тарасюк спросил с интересом:
– И что ты ему?
Арнольд Арнольдович сказал зло:
– А что я могу? Это у него не профессиональная ошибка, мировоззрение такое! Нормальное мировоззрение, кстати. Обычное! Как у всех идиотов. Это мы здесь ненормальные. Как я ему могу сказать, что хочу не доживать, а жить? Жить полноценной жизнью здорового мужчины, а не спокойно доживающего свой век старого пердуна?.. Он просто не поймет. Он же нормальный!
Тарасюк спросил деловито:
– А что вам делали? Имплантаты вставили?