Умному человеку, что иногда выныривает из несущей его реки жизни, часто кажется, что человечество движется, подобно «Титанику», в густом тумане. Ориентиры потеряны, посреди рейса передумали плыть в назначенное место, что это нами помыкают, рулевого сместили, и самые нахальные из кочегаров по очереди командуют в рубке управления, где каждую кнопку нажимают наугад, да еще и выслушивая приказы и наставления веселящихся на всех палубах пассажиров, у нас же демократия…
И хотя теперь я понимаю, что на самом деле не совсем так, всеми все-таки управляет воля нашей организации, но все равно лично меня задевает, что управляем косвенно, не напрямую. И непонятно почему. У нас вообще-то достаточно сил, как теперь догадываюсь, чтобы однажды явить миру новую систему. Более справедливую и более, как ни странно, демократичную, хотя права некоторых будут урезаны. Права тех, кому при воцарении предыдущей системы… этой вот, при которой все еще живем, плюемся, но живем… дали прав чересчур много.
Ленин в свое время заявил, что каждая кухарка должна уметь управлять государством. Но его последователи во всем демократическом мире США и Европы не обратили внимания на слова «должна уметь». Больше привлекло то будоражащее обстоятельство, что кухарка может управлять государством. Вот и управляют кухарки, так и не научившиеся «уметь». А мы почему-то молчим.
На этом этаже я познакомился и сблизился с начальником одного из крупных отделов Генрихом Штейном, веселым и очень общительным культурологом, человеком без возраста, он выглядит когда старым, даже древним, а когда сияет улыбкой, как мальчишка, и хлопает тебя по спине, как было принято в его молодости.
У него широкое поле деятельности, несколько тысяч сотрудников, а сам он – специалист по придумыванию сенсаций. За сегодня, как он похвастался, забросил в новости гипотезу о «руинах древних цивилизаций на Луне», о найденных микроорганизмах в упавшем вчера метеорите и даже сочинил жутко правдоподобную информацию о первой действительно успешной передаче мысли на расстояние.
Он же раздувает время от времени затухающие слухи про НЛО, реанимирует лох-несского монстра, придумывает сенсацию насчет нового исчезновения корабля в бермудском треугольнике…
– Простому человеку нужно постоянно что-то жевать, – говорил он с апломбом. – Это умный находит себе занятие сам, а простому должны подсовывать жвачку к тупой морде мы! А то начнет мычать и бодать рогами забор. В смысле устраивать беспорядки, громить ларьки, разбивать припаркованные машины, ломать телефонные будки…
К нему в кабинет заглянули Бенедикт Вульф и коллега из соседнего отдела Жорж Гадес. Вульф поздоровался со мной, вздохнул:
– Как жаль, что нельзя вывести на улицы пулеметы и перестрелять всю эту шваль…
– В самом деле, – поддержал Штейн с готовностью. – Тогда бы мне, может быть, не навалили бы столько работы.
Жорж и он переглянулись, пряча улыбки. Шеф Вульфа, Хансен, в молодости как раз и отличился в роли одного из вожаков такой вот уличной банды.
– А вы как на это смотрите, Юджин? – спросил Вульф.
Я на провокацию не поддался, спросил с тихим ужасом:
– Как можно? Или вы… эти ужасные русские?
Штейн заметил весело:
– Одно очко в пользу рашен!
– Сдаюсь, – крякнул Вульф и шумно почесал затылок. – Но вообще-то ради того, чтобы изничтожить тысячу идиотов, и стоит пожертвовать одним… э-э… потенциально способным на что-то иное?
Штейн вздохнул.
– Да из них половина способна. Но только кому ими заниматься?
– А главное, – добавил Вульф презрительно, – нет необходимости. Наука достаточно укомплектована кадрами, а процент рабочей силы на примитивных работах постоянно сокращается.
– Автоматика рулит! – сказал Гадес.
– Рулит, – согласился Вульф. – Так что всю эту бесполезную людскую массу нужно чем-то занимать… пока не придет окончательное решение этой проблемы.
Они переглянулись и замолчали. Я сделал вид, что не слышу, своих дел выше крыши, но сердце колотится, будто стою над пропастью, а далеко внизу на страшной глубине багровеют угли адских костров.
Прыгая из страны в страну, я координирую деятельность отделов, которые теперь подчинены мне, ловлю на себе почтительно-завистливые взгляды коллег, которых быстро догоняю, обгоняю и оставляю далеко позади. За эти несколько лет я вырос от рядового сотрудника до начальника отдела класса Б, однако сейчас я на том уровне, когда все вокруг меня… Б. И гордиться, собственно, нечем.
Слетал в Москву, намеревался пробыть там с недельку, а просидел полгода. Россия слишком уж непредсказуемая страна, ее заносит то в одну, то в другую сторону, а для нас нет ничего важнее, чем стабильность и предсказуемость.
Или – стабильность и безопасность, как требует Макгрегор. Правда, и в России как-то забывал насладиться своим всемогуществом. Да, честно говоря, руководить не слишком люблю, трудные случаи берусь решать сам, мне так и надежнее, и намного интереснее.
Вернувшись в Нью-Йорк всего через пару лет, поработав в Лондоне и Берлине, отметил с горечью, что Макгрегор все-таки стареет, даже Вульф и Штейн сдают. Когда с ними постоянно рядом, не замечаешь, но стоит всего на годик-другой отлучиться, а время летит, видишь, что хоть организация наша вечная, но ее люди – нет…
Появились новые сотрудники, хоть и на низших уровнях. Вместо блистательной Клаудии за ее столом трудится не менее эффектная Синтия. Она так радостно и тепло заулыбалась мне, словно каждую ночь видит меня во сне в своей постели.
Макгрегор принял с распростертыми объятиями, сообщил, что следит за моими успехами, они впечатляют, и вообще я молодец. Вечером чтоб не спешил уходить, посидим за шампанским, Вульф еще не все вылакал, вспомним старое, поговорим о новом…
Выглядел он уставшим и замотанным, все время отвечал на звонки, отмахивался от сотрудников, а когда вышел проводить меня в коридор, к нему тут же подбежал запыхавшийся Гадес.
– Мистер Макгрегор, – сказал он, запыхавшись, – мистер Макгрегор! Что именно вы не одобрили в интервью директора школы?
Макгрегор ответил замученно:
– Он упомянул, что в его детстве всех приучали спать с руками поверх одеяла. Даже не объясняя почему. Принято, вот и все. Мужчины спят, дескать, только так.
– И что?
Макгрегор сказал раздраженно:
– Проследите, чтобы этот фрагмент убрали.
Гадес воскликнул непонимающе:
– Но мы сами спали с ручками поверх одеяла! Хорошее, кстати, правило.
– Хорошее, – буркнул Макгрегор, – но то мы, а то – они. Сейчас общество слишком уж дуреет от безделья, может такого натворить… Пусть уж лучше ручки под одеяло. Авось найдут себе занятие… Меньше будет перевернутых и подожженных машин, меньше идей о «правильном» устройстве общества.
Гадес хрюкнул недовольно, повернулся в мою сторону:
– Юджин, зайдете сегодня ко мне! Для вас работка…
– Почему именно для меня? – спросил я, ощетиниваясь.
Он нагло заулыбался.
– Так это вы у нас специалист находить panem et circenses для нашего славного и самого демократического, черт бы его побрал, большинства.
– Это как?
Гадес хитро подмигнул и ушел, оставив в неведении. Макгрегор сдержанно улыбнулся.
– Гадес сделал вам комплимент, сам того не замечая. У вас самая широкая аудитория, Юджин. А с нею работают самые изощренные умы. Зато Гадес занимается то проблемами курдов, то басков, то северных осетин… Там горячие точки, льется кровь… вроде бы интереснее там гасить конфликты, но вы их уже переросли. Размах все-таки не тот.
Вечером я робко постучал в дверь кабинета Гадеса, услышал недовольный рык, что можно расценить и как приглашение, и как «пошел на», переступил порог, потому что именно в таких вот пороговых ситуациях проявляется характер человека, я эту истину помню, а видеонаблюдение еще не отменено.
Гадес быстро переключал с экрана на экран картинки боев в Черной Африке, спросил отстраненно:
– А, Юджин… что у вас?
Я открыл и закрыл рот, но, если Гадес забыл, что сам меня вызвал, надо использовать, и я сказал с подъемом:
– Хорошенько все обдумав и просчитав, я вижу необходимость разрешить использовать допинги в спорте!
– В профессиональном? – поинтересовался он отстраненно, явно думая о чем-то своем и не проявляя интереса.
Я занервничал, хотел подтвердить, потом вскинулся.
– Почему только? В любом. Спорт есть спорт! Четкой границы между профессиональным и любительским нет, да и зачем? Если человек хочет накачивать себе чудовищную мускулатуру или увеличивать, скажем, прыгучесть, то это его личное дело. У нас свобода личности или не свобода?
Его взгляд стал чуть внимательнее, я остановился, он кивнул.
– Продолжайте, Юджин, продолжайте.
– Собственно, я уже сказал, – ответил я нервно. – Хватит с нас лицемерного замалчивания применения допингов… и не менее лицемерной борьбы с ними! Отменить все запреты. И тогда увидим реальную картину. Почему-то во всех других областях деятельности человека хотим видеть реальную картину, а в данном случае лицемерим, как будто я даже не знаю кто!
– Продолжайте, Юджин, продолжайте.
– Собственно, я уже сказал, – ответил я нервно. – Хватит с нас лицемерного замалчивания применения допингов… и не менее лицемерной борьбы с ними! Отменить все запреты. И тогда увидим реальную картину. Почему-то во всех других областях деятельности человека хотим видеть реальную картину, а в данном случае лицемерим, как будто я даже не знаю кто!
– Так-так, – сказал он. – Дальше, Юджин, дальше!
Я перевел дыхание, вроде бы заинтересовал всесильного шефа соседнего отдела класса А, заговорил уже без прежней дрожи голоса:
– Главное, вернем прежний интерес населения к спорту.
– А что, – спросил он удивленно, – разве интерес упал?
– Нет, – ответил я.
– Так в чем же…
– Упадет, – ответил я быстро.
Он посмотрел поверх очков.
– Уверены?
– Да.
– Почему?
– Слежу за тенденциями, – сообщил я. – Пошла волна интереса к здоровью. Такая, что из-за нее, кто бы подумал, даже в мировой экономике некий перекос! А в Европе и США вообще черт-те что… Героями становятся не чемпионы мира, а какие-то дряхлые бабки. Вся заслуга их в том, что прожили сто или больше лет. У них берут интервью, их фотографии печатают в таком формате, что раньше разве что Марадону… Да и антидопинговые скандалы всем надоели! А при разрешении использовать любые медикаменты спорт снова станет честным и чистым. И тот, кто раньше отваживался использовать тайком допинг, теперь не будет иметь преимущества над «честными». Теперь на эту ерунду будут обращать внимания меньше, чем на ориентацию спортсмена.
Он кивнул.
– То есть вы хотите с допингом сделать то же самое, что с легализацией блядства?
– То не я легализовал, – ответил я быстро, – я только… предложил сделать еще пару шажков в том же направлении.
– И успешно внедрил, – сказал Гадес, и я не понял, с осуждением или одобрением. – Ну… я не против. Просчитай последствия…
– Уже просчитал!
– Да? Быстрый, как электрический веник… Ладно, действуй. Наблюдать не буду. Но если сорвешься – сорву голову.
Я вышел на подгибающихся ногах.
Через месяц я уже, как вызванный на пожар, летел в Москву, где собрал группу специалистов и натаскивал их на подготовку к президентским выборам, ибо «безопасность и стабильность» – вот наш лозунг!
Как-то вечером я проезжал мимо автосалона, там на открытой площадке новая модель «Роллс-Ройса», народ собрался, ахают. Времени у меня с запасом, я быстро подал в правый ряд, припарковался, умело оттеснив какое-то существо на китайской штуке удмуртской сборки.
Этот «Роллс-Ройс» в самом деле вобрал в себя все достижения науки, техники и дизайна, сплавил воедино и произвел такое чудо. Я обошел вокруг, позаглядывал в окна, а в голове простучала мысль, что вообще-то пора менять как модель, так и саму машину. Макгрегор напоминает, чтобы мы всегда шли в ногу. На Вульфа, который привык к своему допотопному «Ниссану» и не желает с ним расставаться, смотрит очень неодобрительно.
Цена оказалась вполне приемлемой, всего четыреста тысяч евро. Я прошел к старшему менеджеру, быстро оформил заявку. Этот экземпляр продать не могут, выставочный, однако если господин желает, то поставят меня на очередь, и уже через пять-шесть месяцев я стану обладателем этого уникального автомобиля.
– Ставьте, – ответил я, прекрасно понимая, что стану владельцем уже завтра или послезавтра, как только после моего звонка очередной автомобиль соскользнет с конвейера и пройдет стадию ручной сборки.
Да, кстати, почему ждать до завтра-послезавтра? Попробуем напрячь наше бюро обслуживания…
Я сделал всего пару звонков, переждал, съездил по делу, а когда возвращался, позвонил начальник отдела сервиса и сообщил ликующе, что я могу забрать понравившуюся мне машину, все документы уже оформляют.
Вообще-то, размышлял я, выруливая на «Роллс-Ройсе» на шоссе, по четыреста тысяч евро также «Майбах» и «мерс», но чем-то слово «Роллс-Ройс» больше ласкает слух. Очень уж красивая и незапятнанная репутация, великая и славная история, на нем ездили короли и президенты, а «Майбах» какая-то темная лошадка. Репутация же «мерса» надолго испорчена бандитами, что избрали его «своим авто», это стало нарицательным: если на «мерсе» – то обязательно бандит, а еще подгадили политики, мало отличимые от бандитов, тоже предпочитают «мерс», так как привыкли, будучи бандитами.
Полдня я разбирался с почтой, даже нам забрасывают спам, потом вызвал Жукова, Роберта Панасовича и Ореста Димыча, раздавал им задания, я предпочитаю работать вживую, если удается, мне почему-то предпочтительнее видеть лица.
Заглянул Глеб Модестович, послушал, насколько умело руковожу начальниками отделов. Потом вбежал ликующий Арнольд Арнольдович, потрясая над головой распечатанными листками.
– Вот! – сказал он с торжеством. – Все данные по пшенице К-578.
– Последняя модификация? – спросил Жуков недоверчиво.
– Да. Уже пришла. Смотрите, с повышенным содержанием меди, цинка, йода, а также с антибиотиками, которые остановят развитие холеры и прочих кишечных заболеваний. Рекомендуется в первую очередь завезти в Индию и прочие жаркие страны, где холера бывает часто…
Жуков взял листок, Тарасюк смотрел через его плечо, Арнольд Арнольдович с энтузиазмом заговорил о следующей модификации, что позволит накапливать в зернах вещества, препятствующие развитию онкологических заболеваний, я слушал внимательно, а когда ощутил, что можно и мне вякнуть, сказал почтительно:
– Простите, а как насчет «зеленых»? Снова бьют тревогу, что модифицированные продукты могут быть опасными…
Все промолчали, только Жуков спросил иронически:
– Насколько?
Я развел руками.
– Точных данных еще нет, модификация началась сравнительно недавно. Однако…
– Ну-ну, – подбодрил он.
– Многие, в том числе и видные ученые, утверждают, что это может негативно отразиться на здоровье будущих поколений.
Я не понял, почему все сдержанно заулыбались, а добрейший Глеб Модестович просто похлопал меня по плечу:
– Не переживайте, юноша.
– Вы имеете в виду, что беспокойство не имеет под собой почвы? – переспросил я. – Есть данные, что все будет в порядке?
Все снова улыбнулись и углубились в изучение анализа нового сорта пленницы. Глеб Модестович развел руками.
– Нет, дорогой Евгений… который теперь чаще Юджин, ха-ха, я не это имею в виду.
Я решил быть настойчивым, а то впечатление, что от меня что-то скрывают, поинтересовался:
– А что?
Он вздохнул.
– А подумайте сами. Просто подумайте. И… возможно, поймете. Вам самому так будет интереснее.
Последнее он добавил, чтобы я не обиделся, а то это «возможно» прозвучало двусмысленно, а так вроде бы интеллектуальная игра, хотя ничего загадочного в этом нет. Если на мой взгляд.
Я сделал вид, что тоже углубился в колонки цифр, как будто что-то понимаю в них, ну не мое это дело – цифры, я оперирую массивами понятий и определений, а цифры – это уже воплощение, это черная, хоть и очень квалифицированная работа виднейших ученых, лауреатов международных и нобелевской премий.
Однако позже в своем кабинете вернулся мыслями к странному разговору. Первое, что просится в голову, – это стремительный расцвет науки и техники, что уже через пару-тройку десятилетий резко изменит жизнь и, возможно, начисто искоренит все болезни. В этом случае все опасения насчет того, что нынешняя пшеница испортит жизнь нашим праправнукам, – лишены основания. Генетические нарушения наука начнет исправлять уже лет через двадцать, нечего трястись за здоровье прапраправнуков. Они в любом случае будут здоровее и совершеннее нас…
Я вроде бы чувствовал успокоение, во всяком случае, сообщил себе, что все в порядке, однако где-то в глубине сознания ворочается беспокойная мысль, что Глеб Модестович имел в виду что-то совсем иное.
Глава 11
После обеда я зашел к нему с идеей, как быстро и безболезненно интенсифицировать обучаемость в школах и особенно в университетах и вузах. Глеб Модестович заинтересованно слушал мою горячую филиппику в адрес студентов, что списывают, не ходят на занятия, а экзамены сдают, кто по блату, кто по везению, кто по хитрым шпаргалкам.
– Нужно быстро и резко перестроить саму систему обучения, – закончил я горячо. – Начиная с первых классов школы и заканчивая старшими курсами в вузах!..
Он поинтересовался:
– А что в ней не так? Имеете в виду мировую или российскую?
– И мировую, – ответил я, – хотя российская, конечно же, намного гаже.
Зашли Жуков и Цибульский, переглянулись, Жуков показал мне знаками, чтобы продолжал, на них не обращал внимания. Я в самом деле чувствовал, что когда меня несет, то и вправду могу не обращать на этих слонов внимания.
Глеб Модестович поинтересовался мирно:
– Почему «конечно же»?
Я сказал зло:
– Потому что только у нас есть девиз, который понимают все: воровать так миллион, а иметь так королеву! А также пан или пропал, либо грудь в крестах, либо голова в кустах… Отлынивать от занятий не мы придумали, послушайте хотя бы песенку вагантов! О драках поют, пирушках, гулянках и бабах, но не про учебу, однако только в России все подобное возводится в степень!..