Я послушно сел на самый краешек, что-то по спине мурашки, посмотрел с ожиданием.
– Слушаю вас внимательно.
В его глазах я отчетливо видел сомнение, будто ожидал увидеть что-то намного солиднее и респектабельнее. Хотя бы в возрасте, с лысиной и окладистой бородой.
– После тех событий в Кении, – произнес он с расстановкой, – к вам вообще относятся с большим вниманием. Кстати, у вас был карт-бланш на то… как вы поступили?
Я развел руками.
– Нужно было действовать быстро. Я и так едва успел. Кроме того, это было лучшее из решений, что пришли в голову.
Его глаза стали задумчивыми.
– Может быть, да, а может быть, и нет. Теперь уже не узнать, ибо проблема решена, возвращаться к ней никто не будет, других дел выше головы. Но то, как вы все провернули, говорит не только о вашем понимании происходящего.
Я поинтересовался:
– А о чем еще? О жестокости?
– Некоторые сказали именно так.
– Малой кровью, – ответил я, – удалось предотвратить пролитие большой крови. Иначе пожар охватил бы полконтинента. Вспышка трайбализма – это заразно.
Он сказал медленно:
– Вас никто не винит. Просто в вас увидели то, чего раньше не замечали.
– Что именно?
– Вы способны действовать быстро и круто. Даже жестоко.
– А был вариант лучше?
– Я и говорю, – повторил он, уклонившись от моего вопроса, – вы сработали молниеносно. После небольшого обсуждения наверху там пришли к мнению, что вы поступили абсолютно верно. Но посоветовали присматриваться к вам.
– Я весь на виду, – пробурчал я уязвленно, – куда уж больше присматриваться. Даже мои анализы у вас есть… А зачем здесь проговорились, что за мной усиленное наблюдение? Это же преднамеренно? Теперь буду больше таиться!
Он чуть растянул губы в холодной улыбке.
– От нас не утаишься. Теперь не просто постоянно снимают бесконечный фильм, да еще с разных ракурсов, но и анализируют движение лицевых мускулов, позы, движения. Человек, понимая, что за ним наблюдают, будет осторожен в словах, но с мимикой справиться труднее! А наши специалисты исходят из того, что даже мимику можно подделать, но практически невозможно контролировать сокращение глубоких мышц. Зато наша аппаратура их реакцию фиксирует тоже. Так что если вы после нашего разговора вдруг измените поведение, это тоже заметят. И насторожатся.
– О господи, – ответил я, – какие сложности. Как будто я президент страны.
Он ухмыльнулся, но не ответил. Глаза его стали непроницаемыми, но я увидел в них такое, что тут же закрыл рот. В самом деле, что такое теперь президент отдельно взятой страны?
После паузы он поднялся, протянул мне руку. Я автоматически ухватил его ладонь, он сильно стиснул мои пальцы.
– Вы переводитесь на уровень Б, – сказал он торжественно. – Жалованье было пятьдесят тысяч долларов? Сейчас удваивается… Да-да, вы не ослышались, сто тысяч в месяц. Плюс множество бонусов, в том числе выбор для жилья любого курорта мира или любого города. В том смысле, что вам не нужно туда ехать и что-то покупать. Просто скажете – и все к вашему приезду будет готово.
– А работа? – спросил я.
Он впервые чуть раздвинул губы в усмешке, что показалась мне не очень доброй.
– Рад, что вас это интересует в первую очередь. Работы будет больше. И, главное, она будет… поглобальнее. До свидания, теперь я буду держать с вами связь. И задания будете получать от меня лично.
– Р-рад, – пролепетал я.
Он кивнул.
– Хорошо. Конечно, и другие начальники отделов будут стараться вас привлекать к своей работе, у нас это принято.
– А можно?
– Конечно, – ответил он коротко. – Такое сотрудничество даже поощряется. Но, конечно, задания от меня приоритетнее.
Он ушел, а я остался сидеть, чувствуя, как ноги стали ватными. А то, чем я занимаюсь и что делаю, недостаточно глобально?
Эмма подняла на меня глаза, когда я вышел из кабинета, мне показалось, что в ее взгляде мелькнул испуг. Но тут же улыбнулась весело и задорно, показала язык, острый и гибкий, как у молодой ящерицы.
– Вот это ап так ап! Я здесь уже седьмой год, но никто и близко не показывал такой прыти…
– Сижу на месте, – ответил я с неловкостью, – какая уж прыть.
– Не прибедняйся, – уличила она. – Все уже знают, что ты скоро от нас ушлепаешь…
Я удивился:
– С какой стати?
– Возможности, – ответила она серьезно.
Я скривился.
– Мы что, в дикое время живем? Сейчас везде возможности одинаковые. Был бы ноутбук и выход в инет.
– Этого мало, – вздохнула она.
– Мне хватает.
– Вот увидишь, – сказала она убежденно.
Через неделю дела отыскались за океаном, я немедленно вылетел в командировку. И хотя уже бывал там пару раз, но на этот раз я получил доступ к Блю Джину, поработал до глубокой ночи и понял, что малышка права. Во всем мире есть только четыре машины такого класса, но невозможно летать через океан всякий раз, когда возникнет нужда в помощи суперкомпьютера.
На этот раз я даже не удивился, когда мне выдали новый паспорт и сообщили, что с гражданством все в порядке. Кроме того, чтобы потом не было хлопот, мне заодно оформили гражданство еще в двух десятках стран.
Глава 9
Представитель риелторской фирмы встретил меня в аэропорту и сразу доставил в центральную часть Нью-Йорка. Карнеги-хилл, как сказал он почтительно, место проживания самых богатых и самых влиятельных людей Штатов. Есть возможность снять или приобрести в собственность квартиру на семнадцатом этаже вот этого прекрасного дома.
Я удержался от желания сказать, что в собственность, я ж теперь европеец.
– Хорошо, – сказал я солидно, – посмотрим, что за апартаменты.
Мы поднялись на просторном лифте, широкая площадка, похожая на городской сквер, как по размерам, так и по количеству клумб и цветов.
– Ваша справа, – сказал риелтор почтительно.
– Справа вся моя сторона?
– Да. На площадке всего две квартиры. Прошу вас…
Дверь мягко распахнулась, мы вступили в дивную светлую квартиру, всю в бело-розовом мраморе, пилоны в стенах, толстые тяжелые шторы кремового цвета, дорогая мебель таких же светлых оттенков. В самой квартире простор, не меньше сотни метров, а также потрясающий вид из окна. Нет, не зелень лесов или безмятежные лужайки, что-то они мне все по фигу, люблю как раз смотреть на небоскребы, на гигантские мосты, эстакады, сложные многоуровневые развязки…
А на точно вымеренном расстоянии от нашего дома, чтобы солнечный свет и все такое, высятся два сорокаэтажных чуда из стали, стекла и бетона, оба от земли и до крыши кажутся сплошными окнами, разделенными на секции узкими полосками рам. Заходящее солнце красиво и страшно сверкает на верхних этажах, на средних уже вечер, а внизу совсем почти ночь, ярко светятся огни реклам.
– Двести сорок метров, – сказал он почтительно.
– Чего? – уточнил я. – Над уровнем моря?
– Квадратных метров, сэр.
– Ого, – вырвалось у меня. – И на фига мне столько?
Он улыбнулся.
– Так спрашивают только богатые люди.
– А бедные?
– Эти радуются. Им чем больше, тем лучше.
Он следил за мной, а я осматривал не столько квартиру, в ней можно заблудиться, сколько созерцал вид на город и залив. Стена от пола и до потолка из бронированного стекла, настолько прозрачнейшего, что словно ее и нет, я почти чувствовал дыхание морского воздуха.
– Беру, – сказал я коротко.
Он осведомился учтиво:
– В наем? На какой срок?
– Покупаю, – поправил я.
Он кивнул, но во взгляде я прочел: ага, русский, сразу видно. Это европейцы и американцы снимают, а русские все покупают. Я подумал с хмурой иронией, что все на высшем уровне, но я настолько быстро привыкаю к роскоши, что и для меня уже не роскошь, а просто комфортная среда обитания. С ужасом вспоминаю дни, когда сам ходил в магазины и покупал себе продукты, тратя драгоценное время на черт-те что. Сейчас даже насчет одежды не заморачиваюсь: все принесут на дом, я не привередливый.
В Нью-Йорке я проработал месяц, почти не вылезая из офиса, потом понадобилось на пару недель в Париж, я чуть было и там не купил квартиру, но приступ жадности уже прошел, в самом деле проще снимать, всегда есть свободные номера. Особенно апартаменты.
В эту поездку пришлось ломать голову, как смягчить – просто смягчить! – возрождение черного национализма в той же Франции, Испании, Германии и вообще в Европе. Приехавшие как беглецы, выходцы из Черной Африки размножаются со скоростью домового муравья, почти все принимают ислам, и вот уже у них свои кварталы, куда боится заходить полиция, свои города и даже провинции…
Я в разговоре с Макгрегором, который дал это задание, поинтересовался, почему именно смягчить. Не лучше ли попытаться решить эту проблему раз и навсегда, при желании решение отыщем.
Он покачал головой.
– Нет.
Я вякнул робко:
– Но ведь когда-то снова придется…
– Это когда-то, – ответил он.
– Но ведь когда-то снова придется…
– Это когда-то, – ответил он.
– Экономичнее бы сейчас, – сказал я настойчиво.
Он помолчал, сказал уже мягче:
– Ценю ваш энтузиазм и готовность взяться за более трудную задачу.
– Вполне по плечу! – заверил я.
Он покачал головой.
– Поверьте, это не лучше. Действуйте.
Несмотря на мягкий тон, я уловил, что это окончательно, обсуждению не подлежит. Возможно, решили не усложнять проблему потому, что в Кении я погасил костер хоть и быстро, но не навечно, трайбализм через несколько лет может проснуться снова. То есть не верят, что смогу найти перманентное решение?
Обидно, тем более что в Европе не так критично, как было в Кении, где уже пошли массовые столкновения и началась гражданская. Здесь у меня есть время, и я мог бы придумать что-то гораздо более эффективное и с окончательным решением.
Похоже, меня привлекли к решению этой задачи потому, что трайбализм в Европе свирепствует не только африканский, но и свой, европейский. Только африканский, да еще в Африке, моментально душим, а в Европе деликатничаем. Хоть с африканским, хоть с европейским. К примеру, прибалтийские страны, общая численность населения которых достигает численности одного из районов Москвы, сейчас ревностно борются за восстановление национальных языков, своей культуры и вообще возврата к национальным традициям. Ситуация та же, что и в Черной Африке: «своего» почти ничего не осталось, все уступило русскому. Местные националисты повторяют все то, что мне пришлось остановить в Африке, но там возврат к традициям означал возврат к людоедству, что, по нашим понятиям, зашкаливает: самобытность самобытностью, но это уж чересчур, даже когда пообещали не есть белых специалистов, а только своих соплеменников или таких же черных из других племен.
Мне казалось, что даже ребенку понятно, что эпоха малых языков, хоть языка племени тутси, хоть эстонского, миновала. В Эстонии, к примеру, миллион человек, из них треть – русские, эти вообще не знали местного языка, а остальные две трети тоже говорят на русском, и вот вместо того, чтобы оставить все как есть или же учить население английскому – все равно эстонского не знают! – по всей Прибалтике местные националисты упорно насаждают свои наречия с их невероятно длинными словами и абсолютной невозможностью применять в науке, технике, искусстве… Зачем? Уже сейчас треть мира говорит на английском. Завтра будет говорить вся планета.
Такая же ситуация в Латвии и Литве, где взялись возрождать туземные языки в угоду своему трайбализму. Да что там Прибалтика, та же ситуация во множестве карликовых государств, где ко всему еще отыскиваются и свои этнические меньшинства, что требуют признания своего языка и даже отдельных территорий для создания своих государств. Это в наше время, когда мир стремительно сливается в единое целое!
Я некоторое время поворочал проблему со всех сторон, но махнул рукой. Не стоит заниматься тем, что решится само собой. Дети прибалтов уже сейчас говорят на английском, а то, что их дедушки потрясают медалями от Гитлера и бредят о временах Ягайлы, – это старческая блажь, с нею не нужно даже бороться. Она отпадет сама собой, когда отомрут носители тех идей.
А с африканским трайбализмом в Европе справиться нетрудно, стоит только вспомнить, как было раньше и что теперь. Взглянуть, как говорится, шырше. И решение становится очевидным. Но это почему-то не устраивает Макгрегора, так что поищем что-то попроще. Не вылечим, а успокоим боль, собьем температуру и уберем симптомы…
Кстати, любопытно, почему Макгрегор предпочитает именно такое решение? Он не выглядит прекраснодушным идеалистом, что побоится пролить кровь. И все-таки предпочел половинчатое решение.
Сегодня день годового отчета, Макгрегор внимательно просматривал распечатку с результатами моей деятельности, морщился, кривился, я покрывался холодным потом, а он все сдвигал брови, во взгляде я видел, как неодобрение перерастает в осуждение.
– Много риска, – сказал он наконец. – Слишком… Зашкаливает!
– Но ведь оправдалось, – вякнул я слабо.
Он сказал резче:
– Те, которые были разрешены! А которые пришлось остановить? Там бы вы наломали таких дров…
Я смолчал, опустил голову. На самом деле я и сам не был так уж уверен, что все получится, но в организации даже не стали прикидывать риски, а просто зарубили.
– Ключевые слова, – сказал он раздельно и веско, – это «стабильность» и «безопасность». Я уполномочиваю вас предпринимать во имя стабильности и безопасности в мире любые… подчеркиваю, любые!.. действия.
Я промолчал. По-моему, при всей важности поддерживать стабильность и безопасность не стоит забывать о более дальних целях. Нередко желание поскорее установить стабильность и безопасность в каком-то взрывоопасном регионе приводит к куда более масштабному взрыву в недалеком будущем.
Он взглянул на меня поверх очков, я вздрогнул, почудилось, что с легкостью прочел мои мысли, что, конечно, для меня чревато. Здесь, чую нутром, не совсем та сладенькая и беззубенькая благотворительная организация, какой показалась вначале.
И какой кажется другим дурачкам.
Я был у двери, когда услышал за спиной резкое:
– Юджин!
Я замер, сердце остановилось, а весь я начал покрываться холодным потом. Макгрегор смотрел на меня неотрывно тяжелым угнетающим взглядом.
– Да, господин Макгрегор, – проговорил я непослушными губами.
– Юджин, – повторил он строго, – вы слушали меня внимательно?
– Да, господин Макгрегор!
Он кивнул.
– Хорошо. Назовите два слова в моей длинной речи, что вас так утомила, которые показались вам самыми важными.
Я прошептал:
– Стабильность и безопасность.
Он смотрел неотрывно, глаза были темные, как две бездны.
– У вас не только хорошая память, но и неплохо работает центр анализа. Впрочем, это я и раньше знал. Что вам показалось в этих двух словах?
Я торопливо замотал головой так, что уши захлопали, как у отряхивающейся после купания собаки.
– Ничего, сэр!
– Юджин, говорите правду.
– Господин Макгрегор, – взмолился я. – Все ваши слова для меня – руководство к действию!
Он криво усмехнулся.
– Вот как?
– Уверяю вас!
Он помолчал, затем, не сводя буровящего взгляда, спросил:
– Руководство?
– Да!
– Это хорошо, – проговорил он. Я чуть-чуть расслабил мышцы, готовые лопнуть от перенапряжения. – Это хорошо… что даже, когда сомневаетесь, все равно действуете строго по инструкциям. Не так ли?
– Так, – заверил я. – Так!
Он кивнул и как выстрелил неожиданный вопрос:
– Но все же сомневаетесь?
Я не успел с лицевыми мускулами, и Макгрегор наверняка тоже это увидел, лгать поздно, я промямлил жалко:
– Я все выполняю в соответствии… А мои сомнения не мешают мне работать, да и сомнений практически нет, вы же знаете… вы все знаете!
– Не все, – уточнил он, – но многое. Вы правильно выделили ключевые слова, но одновременно и усомнились в них. Не так ли?
Я молчал убито, он видит меня насквозь, но даже если не заметит сейчас, то аналитики покажут ему расшифровку моих лицевых мускулов, задержек и запинок в речи, нервозности тона, и все это изобличит меня больше, чем если бы признался сам.
– Это не само сомнение, – сказал я торопливо. – Мне просто показалось… на миг!.. что при всей важности поддерживать стабильность и безопасность не стоит забывать о более дальних целях. Нередко желание поскорее установить стабильность и безопасность в каком-то взрывоопасном регионе приводит к куда более масштабному взрыву в недалеком будущем… Но это только мнение дилетанта, не принимайте его за мои убеждения!
Он помолчал, меня трясло, наконец он проговорил все еще ледяным голосом:
– Юджин, вы хороший работник. Но в нашей организации сосредоточена большая, очень большая мощь… и потому в ней должна быть железная дисциплина! Потому вы должны прилагать все усилия для наиболее точного выполнения того, что сказано вашими руководителями.
Я кивнул.
– Да, сэр! Есть, сэр. Я делаю, я так и делаю.
Он некоторое время еще сверлил меня жутким взглядом, я почти не дышал, наконец он кивнул.
– Хорошо, идите.
– Спасибо, сэр!.. Есть, сэр… Благодарю, сэр…
Я повернулся и почти на ощупь отыскал ручку двери. Открыл и уже переступил порог, когда услышал за спиной голос:
– Юджин.
Я обернулся, ни живой ни мертвый, словно ожидаю выстрел в грудь, Макгрегор смотрел по-прежнему без улыбки, но жестокости в лице стало меньше.
– Когда-нибудь, – сказал он негромко, – если сумеете апнуться, вам станет не только известно больше, но и…
– Сэр?
– …и понятно, – договорил он.
Дверь захлопнулась за мной, я прислонился к косяку на дрожащих ногах, все тело стало как желе, словно из него вынули все косточки.
Глава 10
Я погрузился в будни нашей деятельности, что, по сути, почти ничем не отличается от работы звеньев пониже, с той лишь разницей, что здесь и масштабы другие, и уже не «рекомендации», а сразу руководство к немедленному действию.