Я пробормотал:
– Но сейчас высокие технологии активно развиваются даже в Китае… Ах да, простите, это же наши фабрики! Да и вообще наше влияние.
Он кивнул.
– Именно. Но если наше влияние сменится влиянием ислама?.. Потому и надо спешить! Сейчас мы, а не Северная Корея или Иран, лидируем в высоких технологиях. Но наше преимущество настолько крохотное, что мы практически на равных хоть с Кореей, хоть с Ираном. Обе страны могут ввергнуть мир в ядерную зиму, тогда будет не до науки – выжить бы в норах!
Я молча слушал, в нужных местах кивал. Уже знаю, что когда человечество подойдет к сингулярности, лавина научных открытий будет нарастать и нарастать, мир будет изменяться в месяцы, дни, а потом часы! Для нормальных людей, не ставших сингулярами, мир внезапно окажется населен сверхчеловеческими… нет, сверхчеловек – это прежде всего человек с возведенными в степень его человеческими возможностями, а мир окажется населен сверхразумными и потому абсолютно непонятными существами.
– Мы все же должны успеть, – сказал я без особой уверенности. – Должны…
Он ответил очень серьезно:
– Юджин, нам приходится очень спешить. Наша земная цивилизация выжила и просуществовала до нашего дня просто чудом! Это невероятное стечение удачных обстоятельств. Я уж не говорю, что само происхождение жизни является настолько уникальным, что когда настоящие ученые пытаются просчитать эту вероятность, у них получается настолько запредельная цифра, что жизни ста дециллионов вселенных будет недостаточно…
Я сказал робко:
– Но в Дакоте построили новую станцию, чтобы ловить сигналы других цивилизаций из космоса…
Он отмахнулся.
– Юджин, это наша станция. Мы такие устанавливаем… ну, вы уже поняли зачем. По глазам вижу. Вы очень понятливый молодой человек и все схватываете мгновенно. И вы не зашорены, что еще важнее. Так вот нам не всегда будет так везти! Возможно, сплошная полоса удач прервется полосой катастроф. Ну там Солнце взорвется, а оно в самом деле очень нестабильно, мы эти данные тщательно скрываем, или мощный поток гамма-лучей из пространства зацепит Солнечную систему, комета или метеорит по Земле шарахнет… да есть тысяча опасностей, и что тогда?
Я сказал осторожно:
– Вообще-то всех этих катастроф мы уже не увидим. Достаточно одной.
Он сказал тяжело:
– В том-то и дело. Вот тогда и взвоем!.. И схватимся за головы, осознав, что если бы, к примеру, Гитлер не развязал Вторую мировую войну, которая опустошила центр цивилизации – Европу, мы бы уже сейчас строили города на спутниках Юпитера и Сатурна, а на Марсе и Венере уже цвели бы яблони!.. А если бы удалось избежать Первой мировой, которая опустошила не только вашу Россию, но и всю Европу?.. Германии снова пришлось поднимать всю науку и промышленность, а это непросто.
Я сказал тихо:
– Понимаю. Если бы удалось избежать кровопролитнейших войн, мы бы продвинулись дальше… А так можем и не успеть. Увидим летящий в нашу сторону астероид, что через десять лет разобьет Землю вдрызг, и поймем, что если бы научная мысль работала не над конструированием фаллоимитаторов нового типа, а над ракетными двигателями…
Он отмахнулся, голос прозвучал с мягким укором:
– Юджин, что вам эти фаллоимитаторы? Их не избежать. А вот если бы десятки миллионов человек не погибли в последнюю мировую, среди которых сотни тысяч ученых, если бы не разбомбили научные центры… эх, словом, сейчас спешить очень, очень надо. Возможно, от спасения нас отделяют не века, а всего лишь годы, даже месяцы. Так что вперед, Юджин, как у вас говорится, и – с песней!
– Есть, шеф, – ответил я, вскакивая. – И барабан на шею.
– Мы работаем без барабанов, – напомнил он строго, но глаза смеялись. – Есть наивные, которые полагают, что идеология берется из ниоткуда и существует сама по себе. Люблю таких! На их фоне таким себя гением чувствуешь… Вот, к примеру, когда уже при капитализме стало не хватать рабочих рук для бурного роста промышленности, мы быстро придумали движение за равноправие женщин, финансировали его…
Я кивнул, улыбнулся понимающе.
– Да, это было круто. Женщины дальше сами сражались за свои права, наша организация их только направляла… Таким образом в производство было вброшено сразу несколько десятков миллионов рабочих рук, что вызвало новый бурный рост.
Макгрегор посмотрел на меня вопросительно.
– Вы все понимаете верно, Юджин. Нам нужен бурный рост, потому и была придумана идеология равных возможностей для всех. Весь мир вовлекли в изнурительную работу на износ, больше похожую на бег по пересеченной местности с мешком камней на плечах!..
Я видел, что должен как-то среагировать, помялся и развел руками.
– Ну да, теперь да. Как только отпадет необходимость, чтобы все люди работали на нашу программу… в смысле, как только будет выполнена, отпадет необходимость и в такой идеологии?
Макгрегор сказал почти ласково:
– Договаривайте, Юджин, договаривайте. Не страшитесь.
От его тона пахнуло смертельным холодом. Я сказал, стараясь не меняться в лице:
– Отпадет необходимость и в… массе этих рабочих рук.
– Вместе с их носителями, – договорил Макгрегор, чувствуя, что я никак не решусь произнести роковые слова. – Вы же видите, Юджин, они не нужны будут даже в автоматизированном мире, где все будет под контролем умных механизмов. Я уж молчу про сингулярность, про нее сами легко додумаете.
Ошалелый, я долго перебирал разговор и, кажется, уловил подсказку Макгрегора, что хорошо бы в свободное от работы время придумать новую идеологию для людей, в которых отпадет необходимость. В том смысле, что не только тяжелый ручной труд, но и вообще любой труд все больше перекладываем на плечи умных машин. А значит, святость идеологии труда нужно заменить чем-то иным, не менее, как говорится, священным.
Человек должен верить, что он не просто живет, но и выполняет какую-то священную миссию. Иначе такое начнется…
Я снова сократил сон до трех часов, лихорадочно перерывал горы материалов, начал нащупывать некую идею, потом она выкристаллизовалась в некие тезисы. Дескать, человечество, как и отдельный человек, тоже проходит через циклы: работа-отдых-сон, работа-отдых-сон… Так вот сейчас первый рабочий день человечества заканчивается, впереди тысячелетний отдых, сон, а потом снова придется засучить рукава.
Синтия сперва заглянула в список, не лишен ли я права доступа на Олимп.
– Ого!.. Еще один зеленый плюсик…
– А что это значит? – поинтересовался я.
Она сказала важно:
– Это как фантики. Или крышечки от пепси. Насобираешь много – получишь приз.
– Приз – это…
– Угадали, – ответила она, – это повышение. Но вы сперва насобирайте фантики.
Я сказал самоуверенно:
– Я, да не насобираю?
Она улыбнулась, я прошел мимо и толкнул дверь. Макгрегор поднял голову от бумаг, взгляд поверх очков некоторое время оставался расфокусированным, затем я снова увидел собранного и остро мыслящего главу международного отдела по особым операциям.
– Да, Юджин?
– Я набросал тут вариантик, – сказал я скромно.
Он поинтересовался с недоумением:
– Чего именно?
– Новой идеологии для человечества, – ответил я, едва не лопаясь о гордости. – Вот, взгляните, шеф.
Все свои разработки я сумел ужать до странички, понимая, что шеф не станет просматривать кучу бумаг, а потом и страничку подсократил на треть. Сейчас Макгрегор просматривает ее с едва сдерживаемым нетерпением, и я порадовался, что наступил на горло своим песням и сократил, а потом еще и еще раз сократил.
– Та-а-ак, – произнес он наконец озадаченно, продолжая пробегать глазами текст, – ты в самом деле сделал это…
– Да, шеф.
– С такой идеологией, – сказал он и отодвинул листок, – человек действительно ощутит себя важным. При полном безделье и то ощутит! Даже полное ничтожество будет считать, что выполняет священную миссию… Гм… Зачем ты этим занимался? Или только сегодня пришла идея, и ты решил записать, блеснуть?
Я покачал головой.
– Что вы, шеф! Я работал две недели. С утра и до утра. Без сна и отдыха.
Он продолжал всматриваться в меня.
– Хороший ты человек, Юджин, – произнес он с некоторым сожалением. – Очень хороший. Другой бы уже давно все сообразил.
Когда я вышел из кабинета, Синтия смотрела сочувствующе, как на тяжелобольного. Я спросил сердито:
– Что случилось?
– Ничего, – заверила она. – Совсем ничего… Только два плюсика возле твоего имени исчезли.
Я прошел мимо до двери, там наткнулся лбом на неожиданную мысль, круто развернулся.
– А минус появился?
– Нет, – заверила она с испугом.
Я вышел в коридор молча, подумал только, что минус может означать все, что угодно. Недаром же Синтия так испугалась.
Глава 5
Вчера купил «Бугатти» за полтора миллиона евро. Просто зашел и купил. Без напряга. Самая дорогая на сегодня машина в мире, но я даже не ужимался в бюджете. Правда, последние месяцы прошли в такой напряженной работе, что иногда ел в дорогом ресторане, иногда на ходу поглощал дешевые бутерброды, иногда вообще забывал перекусить даже на бегу.
Глава 5
Вчера купил «Бугатти» за полтора миллиона евро. Просто зашел и купил. Без напряга. Самая дорогая на сегодня машина в мире, но я даже не ужимался в бюджете. Правда, последние месяцы прошли в такой напряженной работе, что иногда ел в дорогом ресторане, иногда на ходу поглощал дешевые бутерброды, иногда вообще забывал перекусить даже на бегу.
Денег на счету подкопилось, даже возникла мысль купить какое-нибудь предприятие, чтобы еще и добавочный доход на случай черного дня.
По-моему, кое-кто из наших так и сделал. Работаем на износ, некоторые не выдерживают нагрузки, сваливают на отдых, подкопив солидную сумму. Остаются по большей мере такие фанаты, как Макгрегор, или безголовые вроде меня. У нас нет лазейки для отступления, мы слишком увлечены возможностями, когда мир можно втихую перекраивать, подталкивать, гасить и разжигать конфликты, вести ускоренным темпом к прогрессу даже тогда, когда уже и большая часть общества желала бы полежать на лугу и понаблюдать за стрекозами.
– Мы все работаем на износ, – сказал как-то Макгрегор, – но надо сделать так, чтобы и все население планеты работало на износ. Пусть даже не подозревая, что это не их желание, а наше.
– Все на износ? – спросил я. – Я как-то застал нечаянно разнос, который вы устроили Штейну…
Макгрегор взглянул на меня остро.
– Вы запомнили?
– А вы? – ответил я вопросом на вопрос. – Мне кажется, вы что-то заметили!
Он досадливо покусал губы, глаза смотрели в одну точку.
– Конечно, заметили.
– И что?
Он устало развел руками.
– Вы не знаете, что это не только со Штейном. Увы, подобное случилось с целым рядом наиболее высокопоставленных… сотрудников.
– Очень жаль, – вырвалось у меня.
Он поморщился.
– Что вы за идеалист такой? Должны радоваться… Не поняли? Освобождаются места наверху…
– Ну как можно!
Он отмахнулся.
– Да шучу-шучу. Устают люди. Пашут-пашут, а потом вдруг… Все-таки мы человеки, а не самопрограммируемые… Нас создавала и программировала эволюция совсем не для такой работы. Это мы сами пытаемся прыгнуть выше головы! Но одни могут, другие – нет.
Его взгляд метнулся мимо меня на экран, я видел, как вздулись желваки, кожа на скулах натянулась, а в глазах появилось затравленное выражение.
– Черт!.. Опять…
– Что стряслось? – спросил я встревоженно.
– Давление растет, – ответил он раздраженно. – В паровом котле…
– В какой стране? – спросил я деловито.
– Данные со всех континентов, – ответил он зло. – Черт, только что принимали экстренные меры, выпускали пар… Внимание! Начальникам отделов срочно ко мне. Срочно.
Минуты через три в кабинет быстро заходили встревоженные сотрудники. На меня поглядывали хмуро, предполагая, что это я виноват в срочном вызове.
Макгрегор нетерпеливым жестом велел всем сесть, сказал жестко:
– Непредвиденное повышение напряженности в обществе!.. Сразу на полпроцента всего за две недели. Это беспрецедентно. Дорогой Фриц, попрошу вас заткнуться со своими пятнами на Солнце! Уже достали. Мне нужны не объяснения, а результаты. Всем временно оставить все проекты и срочно искать пути снижения напряженности в обществе!
Штейн, ощутив, что персонально ничего не грозит, сказал бодро:
– Все сделаем, шеф!.. Не впервые гасить мировые пожары.
Макгрегор посмотрел хмуро, не понравилось, что Штейн недостаточно проникся серьезностью момента, сказал раздельно и жестко, словно произносил самое важное заклинание всех времен и народов:
– Любой ценой, понимаете?.. Любой ценой удержите этих существ от войн!
– Мэйк лав, но во, – вздохнул Гадес.
– Да, – едва не прорычал Макгрегор. – Великий Данциг резко снял накал страстей, направив чувства в сторону секса, но сейчас в сексе дозволено все…
Я вскинул руку. Он рыкнул недовольно:
– Что?
Я поднялся и сказал вежливо:
– Не все. Раньше многое даже между мужчиной и женщиной считалось развратом, вы лично те времена застали, а теперь уже не разврат даже с однополыми. Однако есть еще ниши…
Он прервал резко:
– Не надо подробностей. Я даю вам полную свободу! Делайте все, только бы эти дряни не воевали, не устраивали революций, не искали повода для конфронтаций. Нам нужно прожить мирно еще несколько лет. Чтобы мировое вэвэпэ не снижалось. Всего несколько лет, ясно?
– Куда уж яснее, – пробормотал я и сел.
Он хлопнул ладонью по столу.
– Все. Идите.
Толпясь в дверях, мы поспешно покинули всегда такой гостеприимный кабинет. Я слышал, как Кольвиц пробормотал:
– Не знаю, как вас, а меня ужасает разврат в обществе. Ужас, мы же и насаждаем!
Штейн метнул в него острый взгляд, но ничего не сказал. Промолчал и я. Похоже, именно здесь проходит незримый водораздел между людьми и трансчеловеками, что идут в сингулярность.
Людей ужасает потому, что живут в этом мире, а мы относимся равнодушно, потому что это безобразие в их обществе, не в нашем. В их мире трахаются люди, собаки, насекомые, все недалеко ушли друг от друга, в нашем будет то, что сами возьмем из этой вселенной, если изволим. А еще придумаем себе в миллиарды раз больше высоких радостей, каких люди даже вообразить не могут.
Умер Тотлинг, один из старейших. По слухам, не то глава, не то один из глав, я все еще не знаю структуру верхушки нашей организации. Как раз тот печальный случай, когда не помогла ни финансовая мощь, ни собственный институт долголетия, который следил только за его здоровьем и взвешивал под неусыпным контролем каждую морковку, не помог круглосуточный мониторинг здоровья. С возрастом диапазон возможностей снижается, это в молодости можно выпить литр виски и весь вечер танцевать, ночь напролет трахаться, утром похмелиться и бежать на работу, а в зрелом, назовем его так, возрасте шаг вправо – шаг влево уже может выйти боком…
Тотлинг всего лишь пробыл на одном из рядовых официальных приемов чуть дольше, выпил всего бокал шампанского, но это можно было делать еще год назад, но не в этом… словом, лучшие медики планеты пытались вывести его из сумеречного состояния, но организм был настолько изношен, что нельзя ни один орган поддерживать за счет других, как обычно делается в современной медицине.
Я видел, как помрачнел Макгрегор, как стал неразговорчивым всегда словоохотливый Вульф. Не то чтобы они были друзьями не разлей вода, мне кажется, в зрелом возрасте друзей только теряют, а не приобретают, но они были из одного отряда элитных борцов за продление жизни, и любые потери бьют по остальным.
В обед мы сидели в кафе, кусок в горло не лез, хотя я Тотлинга почти не знал, видел только на портретах и знал, что он один из создателей «зеленой революции», что покончила с постоянным голодом в Индии и почти всех слаборазвитых странах, он разделил английский доминион на Индию и Пакистан, избежав большой войны, а еще он предотвратил несколько конфликтов в арабском мире, что привели бы к войне.
Вульф проворчал:
– А у него ж все было… Любой институт геронтологии мог бы купить.
– Не все могут даже олигархи, – откликнулся Штейн.
– Да и никто еще не знает, – сказал Гадес, – что нужно для долгой жизни. Одни уверяют, что надо прекратить трахаться, мол, жизнь не расходуется, другие – что трахаться нужно как можно больше и чаще, организм тренирует сердце и спинной мозг. Те и другие оперируют данными, цифрами, графиками… те и другие профессора и академики… с ума сойти!
Штейн фыркнул:
– А что тебя тревожит?
Гадес проворчал с неудовольствием:
– Ну, что есть истина, к примеру.
– Зачем это тебе? – спросил Штейн с изумлением. – Нет, скажи!.. Ты что, Пилат? Тебе что, в самом деле важно, сколько будут жить эти люди? А Тотлинга заморозили в тот же момент, как признали его мертвым. Он еще нас переживет!
– Может быть, – сказал Гадес хмуро. – Но я хотел бы дожить до времен, когда отчалит ковчег с моим живым телом, а не превращенным в замороженное полено.
Только Вульф пожал плечами.
– При чем тут эти люди? Мне самому интересно.
Они заметили, что я слушаю, заулыбались и перевели разговор на другую тему. Я тоже сделал вид, что и не слушал вовсе, но осталось странное ощущение и какая-то неясная заноза в странном словосочетании насчет «этих людей». Как будто разговор идет о марсианах. Или атлантах, что с Атлантиды или Лемурии.
В связи с автоматизацией простейших процессов, как говорят везде и всюду, высвобождается все больше рабочей силы. То есть все больше самых «простых» теряют работу, а переучиваться на более сложную не хотят. У них удачный повод получать высокое пособие по безработице, устраивать беспорядки на улицах с требованиями уравнять размер пособия с зарплатой министра труда, а остальное время проводить в пьянстве и дебошах.
Правительства всех стран ломают головы, чем бы занять всех этих существ. Раньше было проще: бери кирку и ломай камень для пирамиды фараона, завоевывай Сибирь, осваивай Новый Свет, распахивай целину, отвоевывай Гроб Господень, сейчас же везде создаются министерства с огромными штатами, где заняты одной-единственной проблемой: чем занять всю эту толпу, как обеспечить ее занятость? Уже вовсе не для того, чтобы получить от них что-то для общества, а чтобы хотя бы не вредили, для этого им и пособие, и раздача бесплатного хлеба и зрелищ…