– Как? – спросил я.
Глава 9
Они переглянулись, по губам Кронберга пробежала улыбка, а Макгрегор, напротив, слегка потемнел лицом, уронил взгляд. Мне даже показалось, что его рука с бокалом шампанского задрожала. Во всяком случае, он поспешно опустил фужер на стол.
– По-разному, – ответил Кронберг жестко. – Иногда достаточно было подкинуть такому гению золотишка, чтобы тот тут же в загул. А там бабы, драки… словом, быстро забывает, что гений, а не просто мужик с хорошо подвешенным пенисом, у которого появились деньги. Других приглашали ко двору, давали пышные одежды, титулы, пустяковую, но занимающую время работу. Или те должны были присутствовать при всех ежедневных церемониях, что вообще-то считалось великой привилегией, за такое боролись. Лишь единицы оказывались неподкупными фанатиками…
Мое сердце забилось, он тоже помрачнел, а мне так хотелось, чтобы в нашей организации все шло идеально. Кронберг сказал наконец тяжело:
– К примеру, один очень юный и талантливейший математик уже в свои двадцать лет вывел формулу, что привела бы к созданию атомной бомбы. Это было почти в Средневековье!
– Не в Средневековье, – возразил Макгрегор, – Как раз эпоха Просвещения. Во всяком случае, ее так называли тогда.
– И сейчас так зовут.
– Ну, она и была такой эпохой… в сравнении.
– В сравнении, – согласился Макгрегор.
– Да, – вздохнул Кронберг, – но все равно это слишком-слишком… Представьте себе, атомную бомбу создали бы еще в начале Первой мировой войны, а то и в девятнадцатом веке!.. Жуть. Пришлось к этому гению подослать одного из наших специалистов по особым случаям. Заспорили из-за какой-то бабы, дуэль, смертельное ранение… Гений умер в свои двадцать лет, бумаги же с расчетами ядерной реакции секретный агент Балабуха, так звали человека, убившего Эвариста Галуа, выкрал и принес нам. Но даже мы не стали хранить. Да-да, сожгли от беды подальше. Так мир избежал атомной войны во времена, когда правители уж точно начали бы взрывать города своих противников! А сейчас и нравы помягче, и диктаторы вынуждены считаться с мнением более просвещенных и, что важнее, могущественных стран… Словом, это все заслуга нашей организации. Мы свято храним имена всех наших братьев, что жили в те мрачные века, а их могилы нами помечены и… охраняемы.
Он замолчал, ожидая моей реакции, как будто ее не видно по моему лицу, я сглотнул ком в горле и сказал сипло:
– Значит, наша организация… может поспорить даже с церковью, кто старше?
– И да, и нет, – ответил Кронберг. – Как единая организация с единым Уставом и едиными Правилами – да, мы моложе, оформились только в Средние века. Тогда как раз шло бурное создание всякого рода рыцарских и прочих духовно-воинственных орденов. Мы один из таких воинственных орденов… что разросся и дожил до наших дней. Однако, если учесть те тайные организации, что существовали еще со времен Древней Месопотамии и Древнейшего Египта, мы на данном этапе самая старая организация на земле.
Он бросил пару слов по внутренней связи, возникла Мария с новой бутылкой шампанского. Макгрегор поморщился:
– Эдуард, ты чего?
– Да все нормально, – ответил Кронберг бодро. – Не часто такое бывает…
Я сидел как на иголках, в кабинете растет напряжение, что-то связано со мной, на губах Штейна двусмысленная улыбка, а Гадес поглядывает на меня, как на бычка, которого ведут на заклание.
Кронберг улыбнулся мне и сказал ровным голосом, словно о само собой разумеющихся пустяках:
– Юджин, мы убрали с политической арены мира всех более или менее стоящих личностей. А внедрив на всей планете демократию и выборную систему глав государств, получили абсолютно управляемое стадо и полностью прогнозируемую картину в любой ситуации.
Макгрегор заметил с легкой улыбкой:
– Вы заметили, что даже умело подменили понятия? Раньше назвать человека предсказуемым было тяжким оскорблением, а теперь, если кого-то хотят оскорбить, говорят о таком: «Он человек непредсказуемый».
Кронберг кивнул:
– А о ситуациях говорят, что они могут стать непредсказуемыми… Это заслуга в первую очередь, дорогие друзья, нашего дорогого Макгрегора, вот он собственной персоной, горд и не краснеет. Это он сумел внедрить, он… Мир должен быть предсказуемым, так надо, конечно. А предсказуем – значит управляем.
Я спросил осторожно:
– А как же проблема ислама?
Макгрегор поморщился, будто прикусил больной зуб, Кронберг сказал хмуро:
– Это наша головная боль, вы правы. Как лично вы определяете роль ислама?
– Как очень благородную, – ответил я, – в глазах трех четвертей мирового населения планеты.
– Это как?
– Ислам умело взял на себя представительство, – объяснил я, – всех неимущих или малоимущих… Как людей, семей, групп, так и целых государств. Он представляет, как ни парадоксально, даже интересы Индии, с которой воюет, интересы Китая, всех азиатских стран и даже Латинской Америки! Человеческая психика – такая хитрая штука: понимаем, что США правы, но симпатизируем их противникам. В данном случае исламу. Потому что основной противник у Штатов – это не Россия, которую Штаты все равно постараются уничтожить, не Ирак, КНДР или Иран, а именно ислам. Даже в таких прикормленных странах, как Саудовская Аравия или Арабские Эмираты.
Они слушали внимательно, Макгрегор продолжал морщиться, но кивал, а Кронберг сказал со вздохом:
– Вы прекрасно все формулируете. И наши ощущения облекаете в четкие слова. У Макгрегора хороший помощник, я вижу. И даже соратник.
Штейн пробурчал:
– Ислам, ислам… Черт бы его побрал!
– Ислам непредсказуем, – сказал с кривой улыбкой Гадес.
– Все так, – ответил Макгрегор с тоской. – И лидеры у исламистов выбираются не толпой идиотов, как во всех демократических странах, а выдвигаются на роль вожаков благодаря уму, силе характера, отваге… С исламом потруднее, но, к счастью…
Он умолк, взглянул на меня искоса и смолчал. Зато Кронберг договорил:
– К счастью, можно обходиться и без исламских стран. Потенциал человеческих ресурсов достаточен.
Они переглянулись, им всем понятно, я же, ощутив недоговоренность, деликатно промолчал. Хотя от меня вроде бы и нет больше тайн, но некоторые вещи я должен, видимо, понять сам. Но в глубине мозга отложилось: потенциал человеческих ресурсов достаточен для чего?
Кронберг сказал задумчиво:
– Главное, суметь продержаться Европе… В Европу я зачисляю и Штаты, понятно. А для этого нужно постоянно подбрасывать плебсу всякий цирцензес. Хлеба уже у всех хватает, как и пива, а цирцензес требуют еще и еще. Желательно, все более грандиозное… Юджин, наш дорогой Макгрегор говорит, что вы в любой момент готовы предложить что-то еще для отвлечения плебса от массовых выступлений?
– Конечно, – ответил я, не моргнув глазом.
Он прищурился.
– Например?
Я сказал неторопливо, формулируя на ходу, сейчас многое поставлено на карту:
– Можно организовать очень прогрессивное движение за легализацию зоофилии…
Гадес спросил недоверчиво:
– Это что же… с животными?
Я пожал плечами.
– А какая разница?
Штейн хохотнул.
– Юджин абсолютно прав! Какая разница?
Гадес повернулся к нему всем корпусом.
– Что ты имеешь в виду?
Штейн пояснил весело:
– Какая, говорю, разница, с какими животными трахаются эти животные? Вчера трахались только с самками своего вида, потом мы, чтобы чем-то занять их, разрешили им трахаться друг с другом… в смысле самец с самцом. Теперь только и разницы будет, как мудро предлагает наш самый юный член, что будут трахать коз, собак, овец и прочую живность. Какая разница, говорю и я, все равно животные с животными!
Гадес поморщился.
– За что я вас люблю, так за искренне людоедские высказывания. Как будто мы марсиане. Они такие же люди. Ну, почти.
Кронберг постучал по столу.
– Тихо-тихо. Итак, поступило предложение о легализации зоофилии. Юджин полагает, что это снимет на какое-то время напряженность в обществе, направит энергию в иное русло…
Макгрегор хохотнул, мы энергию в это «иное» русло направляем еще с сексуальной революции.
Кронберг смотрел на меня очень внимательно.
– Юджин, – проговорил он, – я в первую очередь поздравляю себя, что сумел заприметить вас. Вы нигде не высовываетесь, но работы ваши говорят сами за себя. Мне понравился ваш жесткий стиль.
Я пробормотал:
– Жесткий?
– Не удивляйтесь, я имею в виду выводы, к которым вы пришли. Вернее, даже не вы, а всякий читающий ваши работы непременно приходит к определенному мнению. В этом ваша сила.
Макгрегор посматривал на него лениво и вальяжно. Кронберг вообще посмотрел на одного, на другого, те ответили ему едва заметными кивками. Кронберг улыбнулся, я смотрел, как он сделал глоток шампанского, Макгрегор тоже смотрел с ожиданием.
Кронберг проговорил неспешно:
Кронберг проговорил неспешно:
– Я рад, что наши мнения совпадают. Мне кажется, наш юный друг мыслит правильно. И все его работы… гм… в русле нашей доктрины.
Сердце мое начало стучать чаще. Вообще-то в другом случае я бы обиделся, какой же юный, почему с такой снисходительностью, но если правильно понимаю, тут нет никого моложе лет так это за девяносто, а кое-кто и очень здорово за, скорее здесь почти все под сотню, с этой пластической хирургией на глазок возраст не определишь, так что я в самом деле еще желторотый…
…но даже при моей желторотости я уже с ними вровень, пискнула глубоко спрятанная мысль. Держись, Юджин! Не раскрывайся.
Кронберг перевел взгляд на меня. В его глазах я видел сомнение, наконец он сказал с затруднением в голосе:
– Мы – старые волки, все повидали. А Юджин – молод, в нем еще много идеализма.
– Он ученый, – напомнил Макгрегор.
– И очень трезвый ученый, – добавил Штейн. – Ты сам говорил о выводах!
– Говорил, – согласился Кронберг, – но это абстрактные выводы. Одно дело говорить о древних египтянах, другое – о наших современниках.
Гадес подумал, сказал медленно:
– Мой голос – за.
Штейн сказал немедленно:
– Я уже сказал – за.
Кронберг, улыбаясь, произнес с удовольствием:
– Я – за. Поздравляю, Юджин!
Я спросил осторожно:
– С чем?
Все трое улыбались, вместо Кронберга ответил Макгрегор:
– С последним апом.
– Ого, – вырвалось у меня. – Как это… последним?
– Потому что последним, – сказал Макгрегор, улыбаясь.
– В самом деле, – заверил Кронберг. – Это немало. С этого дня для вас действительно не остается никаких тайн, Юджин. Я имею в виду, тайн в нашей организации.
Макгрегор сказал лениво:
– Ну что ты, Эдуард… Это значит, что для него не останется тайн практически нигде. Правда, вряд ли его заинтересует такая ерунда, как тайны Пентагона, Кремля или лондонских секретных служб. Мелочь, суета, копошащиеся в мусоре муравьи…
Я сидел, не двигаясь, вытянулся так, будто стою навытяжку. Сердце раздулось, как испуганный еж, колотится часто-часто, а в черепе мечется всполошенная мысль: неужели я добрался до вершины? Конечно, я не стану им равным, но если получу высшую степень допуска, то я в самом деле на вершине… вершине доверия!
Кронберг вперил в меня пристальный взгляд.
– Вам осталось узнать сущий пустяк, Юджин. Я все сказал про нашу организацию. Но это, собственно, больше методы. А вот цель…
Макгрегор, Штейн и Гадес молчали, улыбались, но я чувствовал, как в комнате сгущаются тучи, а воздух пронизан электричеством. Кронберг посмотрел на меня пытливо.
– Юджин, я в ваших работах уловил здоровую нотку, – сказал он. – И абсолютное отсутствие политкорректности.
– Я же занимался наукой, – осторожно сказал я, – а не политикой.
Кронберг обернулся к остальным.
– Видите? Политиканы могут придумывать любые трюки, чтобы понравиться избирателям, легко скажут, если надо, что дважды два равняется пяти или двадцати, а то и вовсе стеариновой свече, но в науке такие трюки не проходят. Там дважды два всегда равняется четырем, а умный человек всегда ценится выше укуренного алкоголика, что бы там ни говорили «зеленые», правозащитники, моралисты и прочие-прочие, кого мы вытянули на верх благосостояния и где они могут высасывать из пальца задней ноги идеи всеобщего равенства.
Макгрегор кивнул, взглянул на меня коротко.
– Юджин, вам пора несколько сдвинуть приоритеты предпочтений, – заявил он. – До этого времени вы просто безболезненно гасили конфликты, как и абсолютное большинство наших работников, но сейчас вы на том уровне, когда возможно более точное… можно сказать, хирургическое вмешательство.
– Слушаю вас, – ответил я напряженно. – Слушаю очень внимательно.
– Нам кажется, что темпы разработок приоритетных направлений начинают спадать… Вы очень хорошо поработали, сместив вектор интереса простых людей в нудизм, зоофилию и прочие радости простого человека. Да, это резко уменьшило количество демонстраций протеста, забастовок и столкновений, но…
Он развел руками, лицо стало несчастным. Я сказал осторожно:
– Позволено ли мне будет узнать…
Он отмахнулся.
– Конечно, позволено. Вам теперь позволено все. А нужно как-то переориентировать население… нет-нет, отрывать от развлечений нельзя!.. но все же как-то побудить больше вкладывать деньги в развитие новых технологий. Предпочтительно биотехнологий, а также нано– и вычислительной техники.
Макгрегор вставил:
– По данным наших аналитиков, в следующем году будут охотнее всего покупать акции компаний горнолыжных курортов, нефтеперерабатывающих комплексов, рыболовной, а также, естественно, газовой. На втором месте акции массмедиа, бумажной промышленности… Короче говоря, акции высоких технологий в этом году упали с третьего места по росту инвестиций на пятое, а в следующем сдвинутся на седьмое-восьмое.
– А этого очень бы не хотелось, – сказал Кронберг хмуро.
– И мне, – сказал я искренне. – Простите…
Он отмахнулся.
– Вы совершено правы, не извиняйтесь. Что толку от быстрейшего развития горнолыжных курортов, если у вас через год-два начнут скрипеть суставы, а старческие немощи проявляться все нагляднее?.. И тут уж неважно, есть у вас миллионы или нет.
– Я запомню это, – сказал я пылко, – как приоритетное задание!
– Спасибо, Юджин, – сказал Кронберг, чем меня удивил настолько, что я встревожился. Небожители только отдают приказы, но не снисходят до спасибостей. – Да, это самое приоритетное.
Макгрегор, допивая шампанское, обронил лениво:
– Слава богу, уже даже церковь пришла к мнению, что жизнь неизлечимо больных людей поддерживать не следует. Если раньше двадцать медиков высшей квалификации из года в год были заняты только тем, что поддерживали жизнь безнадежного паралитика, – это та дурость, принятая нашими дедами, за которую расплачиваемся мы, внуки.
Кронберг поморщившись, торопливо уточнил:
– Юджин, делайте поправку на простых паралитиков и… ценных. Вы понимаете, что мы сделаем все, чтобы поддерживать жизнь крупного ученого! Но поддерживать жизнь вечно пьяного слесаря, что и трезвым никогда не был, пользы обществу от него никакого…
Я кивнул.
– Понимаю.
Он добавил:
– Вот потому сейчас нам удалось продавить закон о праве на добровольную смерть, а завтра…
Он умолк, но Макгрегор, усмехнувшись, сказал желчно:
– Завтра ужесточим. Или, вернее, сузим рамки жизнеспособности. Всех прочих начнем отбраковывать.
Штейн поморщился.
– Ладно-ладно, не спешите. Я буду голосовать против. Жизнь человека пока что священна. Как нормального, так и быдла…
Кронберг сказал с укором:
– Ну что ты все «быдло» и «быдло»? Все-таки мы ученые и политики, а не польские паны времен Речи Посполитой. Замени…
Гадес сказал ехидно:
– Что, плохому танцору политкорректность мешает?
– Не политкорректность… Не хочу быть похожим на туповатого помещика.
Гадес сказал вдруг:
– А давайте назовем простой народ недосингами! Если мы – сингуляры, то они – недосингуляры. Но это длинно, а проще будет «недосинги». И достаточно понятно.
– Кому? – спросил Штейн саркастически.
– Нам, посвященным. А остальные пусть идут лесом.
Штейн поморщился.
– Слово какое-то… корявое.
– Консерватор, – сказал Гадес обвиняюще. – Все новое кажется сперва корявым!
Глава 10
Кронберг торопил созданные под нашим покровительством научно-исследовательские институты, чтобы начинали работу над переносом «эффекта жемчужницы» на человека. Для этого пришлось создать еще пару научных центров под прикрытием. Опыты над человеком ставить низзя, зато сейчас две большие группы ученых работают наперегонки, победителю обещаны не только гранты, но и, как говорится, все-все, что пожелаете.
Я быстро выяснил, что жемчужница не только сама живет бесконечно долго, но и делится своим умением с другими. К примеру, лосось всегда умирает после нереста, но если на нем паразитирует жемчужница, она впрыскивает в его организм некое вещество, лосось снова бодр и весел, о смерти не думает, живет себе и живет, вместо одного раза, как остальные, он нерестится каждую осень. И при пятом-шестом нересте молод так же, как и при первом!
Курировать работы над жемчужницей с лососем взялись Кольвиц с Бернсом, выяснив, что гормональные и прочие сдвиги при старении людей и лососей совпадают до сотых процента. Оба обещали быстрые и сенсационные результаты, и вскоре я узнал, что их статус повысился до А, а кабинеты переместились на два этажа вверх.
Сегодня Кронберг и Макгрегор шли через зал, оживленно беседуя, вдруг Кронберг поймал меня взглядом, что-то сказал Макгрегору, тот посмотрел на меня и засмеялся.
Я демонстративно проверил, застегнута ли ширинка. Макгрегор сказал весело:
– Кронберг уверен, что вы не любите негров! Это правда?