– Кронберг уверен, что вы не любите негров! Это правда?
– Негров? – удивился я. – Да при чем тут негры?
– Ну, – сказал он, – а как вы оцениваете людей?
Я развел руками.
– По их работе. По интеллекту. По вкладу в прогресс.
Кронберг улыбнулся, похлопал меня по плечу.
– Видите, Макгрегор? Не удалась ваша провокация. Ум везде одинаков! У умных людей общие признаки, как и у всех дураков, несмотря на различие наций, одежд, языка, религий, даже взгляда на жизнь. Потому наша организация абсолютно интернациональна. Мы даже не знаем, кто из работающих в ней какой нации, веры или прочей допотопной дури.
Макгрегор добавил:
– Да никого это и не интересует, если честно.
– И Юджин, – сказал Кронберг с улыбкой, – конечно же, понимает, почему так.
Я зябко передернул плечами.
– Да, конечно. Когда Ноев ковчег отчалит, на его борту будут люди одной нации… в нашем понимании нации. В сингулярности исчезнут расовые различия уже потому, что не будет… бр-р-р, выговорить страшно!.. даже наших привычных тел.
Они измерили меня внимательными взглядами, словно взвешивали, насколько искренне я готов расстаться со своим мускулистым наколлагененным телом, Макгрегор сделал движение идти дальше, но Кронберг сказал мне спокойно:
– Теперь вы понимаете, почему не бьем тревогу, что население Индии, Китая и прочих слаборазвитых стран увеличивается с пугающей непосвященных скоростью?.. Пусть, нам нужны рабочие. Рабочие, техники, инженеры. Даже конструкторы. Чем их больше, тем шире основание пирамиды. Все равно фундаментальные науки развивают только в США и двух-трех институтах Европы. А для них и не требуется много… гм… населения в стране.
– Это потому что…
Я не договорил, горло сжали невидимые пальцы. Кронберг кивнул.
– Не бойтесь произносить такие слова вслух, – сказал он спокойно. – Конечно, в нашем кругу. Это потому, что мы не возьмем в сингулярность всю эту огромную кишащую массу. Взять их – это преступление. Не перед ними, конечно. Перед будущим. Которое определяем мы!
Они ушли, а я с облегчением выпустил воздух из груди. Черт, я же не раз слышал в нашей организации «…этих возьмем в сингулярность», «этих не возьмем», но воспринимал это как «…мы идем к победе коммунизма» или «мы повысим в следующем году вэвэпэ страны», то есть как нечто общее, а оказывается, что все говорилось буквально!
Я чувствовал озноб в теле и непривычную робость, а чтобы оробеть мне, тихому в манерах, но вообще-то наглому внутри, это надо издохнуть не одному стаду мамонтов. Итак, мы в самом деле планируем одни категории населения взять в сингулярность, других – оставить.
Вот именно эта операция и называется «Ноев ковчег». А мы определяем, кто чистые, кто нечистые. И если Ной брал тех и других поровну, то мы, по словам Кронберга, такой ошибки не повторим.
Я зажмурился, ударил себя кулаком в бок. Черт, я бы предпочел решать задачи любой сложности, скажем, по обузданию разбушевавшейся толпы, чем влезать в морально-этические проблемы. Мне даже про эвтаназию слушать не хочется, хотя умом я и понимаю доводы о ее целесообразности. Но то умом…
Большой минус большинства работ в том, что новооткрытые истины излагаются таким тяжелым и сложным для простого человека языком, что делают эти истины ему совершенно недоступными. А для специалистов, кто сам работает в близких областях, этот язык не кажется сложным, сами так излагают.
Ну, на простой народ нам наплевать, как я вижу, во всяком случае, его мнение в расчет не берем, но усложненное объяснение мешает и тем специалистам, которые хотели бы сохранить мозговую энергию на свои работы, а результаты чужих исследований получать в более удобоваримой форме.
Я старательно просматривал эти научные труды с чертежами, выкладками и формулами, пока не сумел изложить для себя и других, кому буду втемяшивать, в достаточно простой и понятной форме: все существа на Земле когда-то оказывались на грани гибели, и одни торопливо менялись в целях выживания, другие дохли. Когда началось глобальное потепление и пересыхали водоемы, одни рыбы дохли, другие научились дышать воздухом, а третьи наловчились переползать из пересыхающих озер в более просторные. А потом и вовсе – перебегать.
Они стали динозаврами, но, когда снова нависла гибель, одни смышленые полезли на деревья и, прыгая с одного на другое, сумели отрастить крылья, другие ухитрились вырастить шерсть и стать теплокровными. Остальные же погибли. У человека появилось то, что позволяет ему спастись при очередной надвигающейся катастрофе: от столкновения с астероидом, вспышки на Солнце или еще чего-то внешнего, – мышление. Мышление вывело его из пещер, и вот сейчас мышление обещает вывести даже из последней темницы: тела, в которое каждый из нас всажен намертво. Именно намертво, ибо покинуть его невозможно, а когда эта тюрьма разрушается от ветхости, мы погибаем под ее обломками.
Нами все еще движет инстинкт выживания, даже если развиваем не только науку и технику, а искусство или индустрию развлечений. Инстинкт выживания заставил самых живучих рыб полезть на берег, а потом и на деревья, так и сейчас инстинкт выживания заставит перейти в кремнийорганические тела, в то время как все остальные, подобно старым рыбам и динозаврам, останутся верны «человечности» и перемрут, подобно всем вымирающим видам.
Мы сейчас впервые начинаем понимать, что мы, люди, – это совсем не то, что наши тела. То есть наши человеческие тела – это то, в чем живем мы и что пока не в состоянии радикально изменить, тем более – не можем покинуть и остаться живыми, но самым продвинутым уже понятно, что это когда-то произойдет. Причем произойдет скоро. Быстрее, чем думают даже оптимисты.
Конечно, сейчас одна мысль о подобном вызывает ужас и отвращение у абсолютного большинства, но я уже усвоил, что большинство всегда не право, или даже: большинство не право всегда, так что мне абсолютно начхать на мнение футбольных фанатов, которых, конечно же, больше, чем академиков.
Да, я люблю и берегу свое тело, хорошо кормлю эту капризную сволочь, заботливо укрываю от холода, накачиваю мышцы и бегаю на тренажере, чтобы укрепить сердечную мышцу, но как только мне предложат тело на основе кремния, я возьму его без колебаний. Нет, как только появится возможность за любые деньги поменять мое жидкостное тело на цельнотвердое, что обещает хотя бы вдвое больше возможностей, я отдам все, чтобы заполучить его. А кремнийорганическое обещает возможностей не вдвое, а в миллионы, миллиарды раз больше.
Теперь понятно, почему все эти работы по нанотехнологиям ведутся чуть ли не втайне. Нет, втайне удержать такое невозможно, но можно создать завесу несерьезности и отдаленности, что все это будет реализовано – если еще будет! – в последующих поколениях, а сейчас, мол, веселитесь, ребята, жизнь хороша, вон новая группа клоунов вышла, вон новый экстремальный вид спорта придумали, а там и чемпионат мира по футболу близок, надо готовить команды болельщиков…
Потом, конечно, начнутся крики о святотатстве, о посягательстве на творение самого господа, забывая, что господь поручил перестройку человеческого организма самому человеку и сам проследил, как человек сделал обрезание своим детям, тем самым бог разрешил редактировать его творение, дабы это творение росло и умнело, развивалось, менялось, перестраивалось…
На самом деле человек уже втихую превращается в киборга, только пока что это не воспринимается как киборгизация, хотя на самом деле все именно так: вставные челюсти, клапаны сердца, пластмассовые суставы, протезы, чипы…
Потом запустят миллиарды наноботов в пока еще биологические тела, чтобы убивать микробов, отдирать со стен холестериновые бляшки, уничтожать раковые клетки – это все воспримется еще мирно, ведь человек внешне будет оставаться таким же, каким был в Средневековье, Древнем Риме или в Месопотамии, однако наступит момент, когда удастся заменить слабые нынешние тела биокибернетическими, и вот тогда…
Холодная дрожь тряхнула меня с такой силой, что я поспешно вскочил, руки обхватили плечи, будто я выскочил на берег из замерзающего озера. Темный ужас клубился в сознании, я торопливо включил жвачник, там, к моему облегчению, толстомордый идиот громко орет песню про баб, чуть отпустило, но на всякий случай я ринулся на кухню, там мой спасательный аппарат: кофемолка.
Наша организация спонсирует книги и фильмы для усиления дымовой завесы над работами в области нанотехнологий. Под нашим присмотром косяком выходят произведения, где для тупых и особо тупых шеренгами идут киборги: что-то полужелезное, получеловеческое, мыслят ничуть не лучше среднего человека, а еще жутко страдают, что вот их злые люди превратили в киборгов и что они – ах-ах! – страстно жаждут стать снова человеками. Молчаливо имеется в виду, чтобы состариться и подохнуть в болезнях и немощи, когда от слабости уже срешь под себя.
В бюджеты фильмов о таких вот киборгах вбрасывают сотни миллионов долларов, такие же суммы вкладываем в фильмы о далеком будущем, где простые русские парни Джоны и всякие Смиты побивают кулаками всяких железных диктаторов галактики, очень похожих на злодеев районного масштаба. Дымовую завесу ставим по всем направлениям, где кто-то может что-то пронюхать. Ладно, нюхайте, но мы вам предлагаем сенсацию получше и поярче: вот Аня Межелайтис подралась с любовником, вот Леся Коркина сидит в кафе так, что хорошо видна ее плохо выбритая пилотка, а вот папарацци застукали президента в интиме с внучкой премьера…
Для тех же, кто все же время от времени читает статьи о новинках науки и техники – все еще находятся журналисты, что освещают такие события, – мы поворачиваем так, что вот с развитием нанотехнологий можно будет вылечить любую болезнь, выращивать зубы взамен утерянных, не допускать облысения, поседения, липосакцию будут проводить одним движением пальца, а вообще-то придумают пилюли, чтобы можно было жрать в три горла и никогда не толстеть.
Конечно же, будет миллион телеканалов, и все о спорте, концертах, интимной жизни кинозвезд и спортсменов топ-класса, порноканалы станут доступными и бесплатными, вход на все стадионы тоже свободный… и вообще панэм эт цирцензес будет на высшем уровне, все будут довольны.
Ну, а все эти разговоры о замене человеческого тела на металл – это фантастика, это игра ума, это ученые строят рабочие гипотезы, которые только развивают мысль, но в этом направлении никто не двигается. Всерьез, конечно, а работы в отдельно взятых лабораториях не в счет, то просто наука, теоретическая наука, абстрактная, как наука о формировании галактик, что абсолютно ничего не дает сельскому хозяйству и никак не влияет на жизненно важный для нас всех исход футбольного матча между Бразилией и Германией.
Я вздрогнул, неожиданно промелькнула резкая до боли в ушах и невероятная до глупости мысль. А что, если, помимо заботы о всеобщем спокойствии, здесь что-то еще?
Сегодня Макгрегор с утра рассеянно-грустный, выслушивает наши доклады с отстраненным видом, дважды вызывал Марию с кофейником, наконец отпустил всех, а мне сказал невесело:
– Наш мир – все тот же Ноев ковчег: горстка людей и уйма скотов. Не так ли?
Я сказал несколько растерянно:
– Ну да, это же всегда так было…
– Всегда, – согласился он. – Только в старое доброе время каждый получал то, что заслуживал. А сейчас горстка людей надрывает жилы, чтобы обеспечить беспечную и бездумную жизнь веселящихся скотов. Так называемое общество потребления, черт бы его побрал!.. Ну, а чтобы снова все вернуть на правильный путь, и задуман проект «Ноев ковчег».
Холод прокатился по всему моему телу. Все недомолвки, обрывки непонятных фраз, намеки – все начало выстраиваться в стройную картину.
– Ноев ковчег… – прошептал я. – Но тогда мир был оставлен на затопление… А спаслись только те, кто уплыл на ковчеге!
Он кивнул, серые стальные глаза неотрывно следили за моим лицом.
– Все верно. Кстати, вы зачислены в команду ковчега.
Я прошептал:
– Спасибо… Обещаю убирать за самыми противными животными.
Он улыбнулся, покачал головой.
– Чтобы не повторять ошибки, мы решили их не брать на борт вовсе. Ни чистых, ни нечистых. Только люди! Как вы сами догадываетесь, в сингулярном мире не очень-то нужны такие животные, как пьяный слесарь дядя Вася, что каждый день лупит жену и скандалит с соседями. К тому же самое главное – потопа не будет. Мир не утонет, все останутся жить так, как и жили. Только мы все равно уплывем. Горстка!
Я вышел на подгибающихся ногах. Мария вскинула на меня удивленный взгляд.
– Мистер Юджин, – услышал я участливый голос, – что-то случилось?
Я вздрогнул, мотнул головой.
– Нет-нет, Мэри, все в порядке.
– А то у вас такой взгляд был…
– Какой?
– Странный, – ответила она с улыбкой. – Как будто решали: дать мне конфетку или бросить ее в пропасть. И меня вместе с конфеткой.
Я натянуто улыбнулся.
– Ну и ассоциации у тебя!
Чертова женская интуиция, мелькнула мысль. Вроде бы просто хорошенькая куколка, без единой мысли в головке, а как-то почуяла, что Ноев ковчег отчалит без нее. Правда, не могу представить, что ей делать в сингулярном мире. Все мы будем настолько связаны в общую сеть, что секретарей и референтов не понадобится.
Впрочем, как верно сказал Кронберг, здесь не будет никакого потопа. Все будут жить, как жили… Добавлю, что все будут жить лучше, ибо мы, став бессмертными и всемогущими, легко избавим их всех от болезней, усталости и даже можем дать всем желающим вечную жизнь и вечную молодость. Да, к себе не пустим, но в их мире можем организовать рай.
Так что я, чувствуя некоторую вину перед этой куколкой, могу позаботиться о ней здесь, в ее мире. Создать для нее хоть сказочные дворцы, хоть собственные яхты и самолеты, дать возможность самой менять свою внешность в любых пределах…
Я тряхнул головой, что-то я слишком самозакопался в своих фрейдизмах. Еще неизвестно, захочется ли сингуляру обратить внимание на оставшихся. Мало ли внимания мы уделяем муравьям и жужелицам, а ведь люди от нас будут дальше, чем сейчас мы дальше даже от микробов…
Впрочем, все зависит от нас. Оставим себе такую функцию или такое чувство – будем заботиться, нет – нет. Мы ведь сможем не только управлять своими эмоциями, но и сами программировать их, создавать новые, необычные… Можно будет ввести такое чувство двух– или трехпроцентной значимости, как вот сейчас доброжелательно относимся к брошенным собакам, белочкам в лесу, порхающим бабочкам. На нашу жизнь они не влияют, конечно, но и вредить им не станем. Более того, поможем, если это не будет стоить нам ни денег, ни усилий.
Глава 11
Я уткнулся лбом в оконное стекло. Кажется, начинаю смутно улавливать, на что далекое и страшное намекал Арнольд Арнольдович, когда рассказал о своем учителе. Вообще-то, если подумать, то даже я, тридцатилетний, не нашел бы о чем говорить с собой двадцатилетним, который был дико и по-идиотски влюблен в соседку, что потом оказалась обыкновенной шалавой. Я уже тогда, кстати, был уверен, что знаю и понимаю все, а родители – старое дурачье, свое отжили, ни хрена не врубаются в современность…
Глаза мои сами закрылись от стыда, я помотал головой, замычал и снова уперся лбом, выбрав место, где стекло еще не нагрел.
Если это перевести на общечеловеческие масштабы, то мы будем уходить от «простых» все дальше и дальше. И рано или поздно даже самым сверхгуманным из нас станет абсолютно неинтересно, что происходит с теми существами. И тогда кто-то просто смахнет их. Нет, не уничтожит, это слишком громко. Мы от людей даже на первой ступени сингулярности будем стоять намного дальше, чем люди от бактерий, так что какое уничтожение, простая стерилизация ряда планет от гнилья органики. Когда чистим кишечник, мы не думаем, что этой процедурой убиваем сотни миллионов бактерий, которые тоже жить хотят. Или когда пастеризуем молоко.
На работе нужно заниматься делом, но, когда подошло время ланча, я поинтересовался у Кронберга, что будем делать с теми, кто на ковчег не попадет, но и на берегу спокойно оставаться не захочет. Натура человеческая такая, требует больше, чем заслуживает.
Кронберг поморщился.
– Видите ли, Юджин, миром в самом деле правит экономика… И всех этих существ, как только исчезнет в них необходимость, можно будет утилизовать.
– В смысле?
Он остро взглянул на меня.
– Учитесь, юноша, видеть смысл и в недоговоренном. Сейчас говорим о необходимости поддерживать все слои, потому что без этого рухнет система, ведущая нас на вершину. Но как только дотянемся до молодильных яблок Гесперид, нам лестница уже не нужна. Ее можно бросить в костер, разломать и приготовить из палочек что-то другое, просто отшвырнуть и забыть… С этой чудовищно разросшейся массой могут быть как мягкие, так и жесткие варианты.
– Какие?
– Я пока не вижу необходимости в жестких, – произнес он задумчиво. – Все идет настолько благополучно, что на всех этих ставших бесполезными людей можно будет просто махнуть рукой. Пусть живут, как живут. Свободно и независимо. Без нас, конечно, начнутся экономические провалы, кое-где обрушится все вплоть до феодального строя, но это нас не касается, у нас будут свои захватывающие дух проблемы и задачи. А эти существа нам будут неинтересны. Я имею в виду людей вообще.
Он улыбнулся мне. Я ощутил, что про жесткие варианты лучше не спрашивать.
– А вы готовы к превращению в сингуляра?
Он пожал плечами.
– Почему нет? Как ни странно, я не вижу в таком превращении что-то… необычное. Резкое! Дело в том, что я и так превращаюсь, и превращаюсь постоянно. Уже столько превращений, что от прежнего меня как не осталось даже тех молекул, так не осталось и прежнего радикала… Мои однокашники не узнали бы во мне своего лидера футбольной команды. Потому я сравнительно спокойно смотрю на сингулярность как на всего лишь следующую ступеньку.