В настоящий момент «эй» состояло из радости, к которой примешивалось незначительное неудовольствие: «Чего так долго-то?»
Машка, как водится, протянула к матери обе руки («Возьми немедленно!»), но та обошла дочь, отчего маленькая бухнулась на попу в полном изумлении. Действие сегодня разворачивалось по какому-то неизвестному доселе сценарию.
В комнате Тамару ожидала собственная мама, в робости пытающаяся удержать встречный вопрос. Тридцатилетняя дочурка плюхнулась на диван и повторила шемякинский приговор:
– Отлучать от груди. Бриться наголо.
Антонина Николаевна всплеснула руками и, не зная, куда их деть, схватила на руки внучку:
– Томочка, – с мольбой посмотрела женщина на разом посуровевшую дочь. – Ну если надо – значит, надо. Не расстраивайся, главное. Молоко пропадет, – не к месту привела она устаревший аргумент.
– Вот и пусть пропадет, – злобно сказала Тамара. – Все равно кормить нельзя, – вытащила она из сумки несколько упаковок таблеток. – Вот!
– Ка-ак много! – удивилась Антонина Николаевна.
– А это тебе как? – продемонстрировала Томочка несколько упаковок с кремом.
Ответа не последовало. Мужественная Антонина Николаевна, прошедшая огни и воды местных больниц, насмотревшаяся всякого-разного, философски изрекла:
– Ну… если надо – значит, надо. А Марусю я к себе заберу, – пыталась она облегчить жизнь дочери, с удовольствием вошедшей в роль убитой горем. Стратегию Машкиного переезда обсудили в течение пяти минут. Чуть больше ушло на сборы ссыльного ребенка. Антонина Николаевна отказалась от дочернего сопровождения и унесла внучку в соседний дом, в очередной раз с готовностью уложив свою многострадальную голову на плаху семейных интересов.
Закрыв за матерью дверь, Тамара почувствовала какое-то странное облегчение. Ей вдруг стало понятно, что обретенный недуг дает ей кое-какие преимущества. Одно из них, например, долгожданные одиночество и свобода.
Никакой внутренней борьбы по поводу кормить – не кормить в ней не происходило, грусти от расставания с суматошной Маруськой она почему-то не испытывала. Честно сказать, давно ей не было так хорошо. Тамара легла на диван, вооружившись телефонной трубкой, и начала подготовку к обретению нового образа.
– Это я, – представилась она собственной сестре, по духовной близости напоминающей однояйцового близнеца, правда, появившегося на пять лет раньше.
– Ну… – протянула Лялька, не любившая тратить время на церемонные «Здравствуйте», «Добрый вечер», «Не могли бы вы уделить» и проч.
Лялька была художницей, ведущей богемный образ жизни, а в свободное от него время занимавшейся оформлением провинциальных магазинов, вставших на путь интенсивной коммерциализации.
По совместительству Лялька стригла: соседей, подруг, их мужей, родственников и даже посторонних клиентов. Она обожала геометрию стрижки и потому трудилась над очередной моделью с самозабвением, которое появлялось на ее лице только в работе над ее любимыми акварелями. Расходясь с очередным мужем, первое, что она делала, это забывала подать на алименты и забирала назад свои работы, комментируя это следующим образом: «Мое состояние останется со мной. Это как дети». Поза, конечно, была красивая, и принимать ее Ляльке нравилось.
– Чем занимаешься? – экономно уточнила Тамара.
– Курю.
– Слушай, приезжай ко мне. Вместе покурим.
Предложение «покурить вместе», поступившее от ответственной кормящей мамаши, имело следующий подстрочный перевод: «SOS-SOS-SOS…»
– А что случилось-то?
– Мне нужно подстричься… Коротко.
– Длинные волосы разонравились?
– Нет. По-прежнему нравятся, – уклончиво отвечала Тамара.
– Тогда зачем?
– Имидж сменить.
Словосочетание «имидж сменить» подразумевало зашифрованный речевой блок: «Все надоело. Жизнь катится под откос. Не приедешь – покончу с собой, и ты будешь чувствовать себя виноватой всю жизнь, потому что вовремя не поддержала отчаявшуюся сестру».
– Тебе что, Витек изменил? – Лялька выдохнула дым в трубку.
– Откуда я знаю?!
– Тогда что?
– Слушай, Лялька. Не заставляй меня выть тебе в ухо. Приедешь – увидишь, – выдавила из себя Тамара и отключилась.
Иногда Лялька бывала оперативной. Она не экономила на такси, когда дело казалось неотложным. И вообще, честно сказать, общественный транспорт недолюбливала, поэтому, если на машину денег не было, всю дорогу могла бежать на своих двоих.
– Я не умру своей смертью! – жаловалась она знакомым. – Я погибну в автомобильной катастрофе в стиле экспрессионизма.
Если же Лялька передвигалась пешком, то вариант гибели выглядел немного иначе:
– Я не умру своей смертью! – признавалась она. – Меня раздавит транспорт. Сплошная абстракция – тело на стенах, а кровь по дороге.
Сегодня в дорогу ее погнали именно кровные узы. Дверь в квартиру Мальцевых Лялька брала приступом, с такой силой барабаня в нее, что на грохот начали выглядывать любопытные соседи. Наконец замок клацнул и дверь распахнулась. Тамара с распущенными волосами стояла в полутьме коридора.
Лялька чмокнула сестру в нос, в лоб. Оглядела с ног до головы, провела рукой по волосам и затараторила:
– Совсем рехнулась такую красотищу обстригать?! Даже не думай! Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной… Тра-та-та. Дурочка моя, чего ты маешься?! То она растит до пояса, то она стричься собирается. Не плачь, девчонка, пройдут дожди… – мурлыкала веселая Лялька, нарочито не замечая угрюмости сестры. – И где моя Мару-у-уся? Мару-уся! Нам ли быть в печали?! Где моя горлица медовая? Где моя девочка любимая? Ма-а-ашка!
Обычно на теткин голос Маруся неслась сломя голову. Сегодня в квартире было странно тихо.
– Том, а где Машка-то?
Тамара молчала.
– Эй! – уже агрессивно наскочила на сестру Лялька. – Где ребенок-то? Что случилось?
Дальше паузу держать было просто неприлично, но Тамара боялась выйти из роли и трагическим голосом изрекла:
– Я… отдала… ребенка… маме…
– Нашей?
Тамара кивнула.
– Ну тогда я могу быть спокойна! – пропела Лялька и ткнула сестру пальцем в живот.
Та с холодностью отвела руку.
– Слу-у-ушай, Томча, что случилось? Я как дура несусь к тебе на такси, выламываю дверь, пою тут и рисую одновременно. Выливаю на тебя ушат положительной энергии, а ты застыла, как Лотова жена. Я что? Ребусы приехала разгадывать?!
– Мне надо постричься, Лялька.
– На фига? На фига, скажи мне, скорбная дура, портить такую красотищу? – Лялька накрутила на кулак волосы сестры и несильно дернула. – Во-о-о грива!
– Ляль, надо. Все равно вылезут.
– Чего это они у тебя вылезут? Ты вроде бы не жертва Чернобыля? Ты даже волосы ни разу в своей жизни не красила, в отличие от меня!
– Не красила, – согласилась Тамара. – А они все равно вылезут. Смотри! – Она раздвинула волосы надо лбом и показала сестре красные бляшки с проплешинами.
– Ничего себе! – присвистнула Лялька. – И на голове? – расправляла она сестринские волосы. – Да как много! Фу-ты, черт!.. Как стричься-то будем?
– Кардинально! – пошутила Тамара. – Под ноль.
– Ну… – протянула Лялька, отводя глаза в сторону и изображая «бодрость и веселье». – Под ноль, так под ноль.
Когда первые пряди упали на пол, мастерица зашмыгала носом.
– Может, перчатки наденешь? – предложила Тамара. – Заразно же.
– Ага… Щас. Зараза к заразе не пристает.
– Ну такая зараза, как ты, – съязвила модель, – к кому хочешь пристанет!
Лялька закусила губу и взялась за станок.
– Много?
– Ой, Томка, много. Прям пеструха.
Под мерное чирканье бритвы Тамара беззвучно плакала. Лялька поливала ее слезами сверху и уговаривала не расстраиваться. Завершив процедуру, поцеловала несчастную в макушку и щедро залакировала голый глобус толстым слоем низорала:
– Готово.
– Ну давай тогда посмотрим, – вымученно бодро выдавила из себя Тамара и подошла к зеркалу.
В зеркале она увидела тонкую шею, длинный нос и два опухших глаза. Одним словом – неопознаваемый объект. Объект щурился в поисках подходящих определений.
Лялька захохотала.
– Ну что ты ржешь, дура? – взъярилось отражение.
– Томка, – Лялька захлебывалась, – ну и уши!
– Чего-о-о-о?
– Ну и уши у тебя, говорю.
– Уши как уши. Нормальные.
– Да уж точно – нормальные эльфийские уши!
– Каки-и-ие?!
– У тебя уши эльфа. Смотри, какие острые наверху. Тебе в Голливуд можно на пробы. Сразу возьмут. Без грима можно сниматься! – не успокаивалась Лялька. – Купить тебе билет?
– Себе купи билет, идиотка. У человека горе. Полная потеря идентификации, а она про уши.
– Томочка, хочешь, я тебе крылья сошью? Будешь на работу летать и парить по аудитории.
– Нет, крылья не хочу. Выпить хочу.
– Так давай: ничего ж не мешает, – быстро приняла предложение Лялька. – Обмоем твой новый имидж. Чтоб долго носился!
– Типун тебе на язык, тарахтелка! – вытаращила глаза Тамара и показала кулак.
Выпивали очень плодотворно и весело. По ходу сочиняли легенду, в основу которой был положен сюжет, взятый из материалов дела о нарушении правил эксплуатации бытовых газовых приборов.
– И ты скажешь, – фантазировала Лялька, – мол, так и так. Снимаю квартиру. Старая газовая колонка. Утечка произошла. Зажгла спичку – тут взрыв. Лицо закрыла руками – обгорели волосы. Ожоги на голове. Надо обрабатывать. Для удобства – постриглась налысо. Правдоподобно?
– Про пожарников рассказывать?
– Про каких пожарников? – изумилась Лялька.
– Как про каких? – вошла в раж Тамара. – Про благородных пожарников. Спасителей из 911.
– Ты еще про Джорджа Клуни для правдоподобия добавь. Как он к тебе в окно из вертолета высаживался, как боролся с огнем, не забывая делать искусственное дыхание и поливать тебя водой из-под крана! – веселилась Лялька.
Спали на диване, обнявшись, невзирая на меры предосторожности. А через месяц Тамара рассказывала коллегам по работе о несовершенстве газовых коммуникаций в ее отдельно взятой квартире. И из ярко накрашенных терракотовых уст это звучало вполне правдоподобно.
Выделив своему факультету две недели на привыкание, Тамара стянула с головы бандану и смело прочитала лекцию «О роли женщины в ирландском героическом эпосе». Внимание курса ей было обеспечено. Рейтинг немыслимо поднялся. А еще через две недели Тамара решила наконец-то отрастить волосы. Разумеется, до пят.
«Ресепшен» – гордо называли работники пансионата деревянную кафедру у входа, заставленную пластиковыми бутылками с местным вином, чачей и медом. За ней по очереди восседали две восточные красавицы: Вета и Зара.
Они выдавали ключи с пластиковыми брелоками красного цвета, на которых ручкой были выцарапаны номера комнат, и записывали на экскурсии желающих, сопровождая регистрацию словами: «Дешевле не найдете». Опытные отдыхающие предостерегали вновь прибывших, в азарте пытающихся внести свою фамилию в тетрадные листки с заголовками: «Рица», «Каманы», «Питомник», «Ванны»:
– Все врут. Внизу, на Лакоба, рублей на пятьсот дешевле.
Новички вздрагивали от услышанного и шли на попятную, сопровождая свой реверс нетвердым обещанием:
– Запишите… Только это неточно. Мы подумаем…
Думали недолго – минут пятнадцать, – после чего решительно вычеркивали свои фамилии из списка. Регистраторши жаловались администратору и, мечтая о процентах, с надеждой смотрели на прибывающих туристов, еще не успевших вступить в контакт со старожилами.
– Свозите девочку в питомник, – посоветовала Вета Тамаре и улыбнулась. – Не пожалеете.
Машка в этот момент с интересом рассматривала содержимое стоящего в холле холодильника.
– А сколько стоит твикс?
– Сорок рублей, ласточка, – ненавязчиво обрабатывала Вета клиентуру.
– Ага-а-а. Понятно. А аква минерале?
– Тоже сорок.
– А фанта? Тоже сорок?
– Тоже.
– Машка! – прервала блиц-опрос Тамара. – Хочешь в обезьянник?
– Нет. Я хочу фанту.
Подошел Виктор и протянул дочери четыре смятые десятирублевки. Маруся не поверила своему счастью, но, заметив пристальный взгляд матери, от греха подальше засунула их в карман.
– А сколько стоит экскурсия в питомник? – поинтересовалась она у ключницы.
– Восемьсот.
– Мама! – торжественно произнесла девочка. – Я предлагаю вам на мне сэкономить. В обезьянник я не поеду – вы просто отдайте мне восемьсот рублей.
– Ну и какая же в этом экономия? – поинтересовалась Тамара.
– Большая! – начала объяснять Маруся. – Вы даете мне эти деньги, а я весь отпуск у вас ничего не прошу. Это мне на карманные расходы. Сорок рублей в день, а мы здесь еще десять дней – это четыреста. Остальное – на подарки.
Вета выкатила глаза на говорящий калькулятор.
– Вот, например, мамуля. Ты говоришь: «Я хочу кофе», и папа сразу бежит тебе за кофе. Или: «Я бы выпила стакан белого вина», и папа покупает тебе бутылку. А я? – Марусино лицо приобрело жалостливое выражение. – Я говорю: «Хочу фанты». А меня никто не слышит! Или – «Хочу чипсы». И вы даже не смотрите в мою сторону! Это дорого!
– Дело не в том, что дорого, а в том, что вредно, – попыталась оправдаться Тамара.
– Пить кофе тоже вредно. И вино. А курить, – Машка строго посмотрела на отца, – тем более! Вы же меня не спрашиваете!
– А должны?
– Ты сама говорила: «Мы – семья. А в семье должны учитываться интересы каждого». Говорила ведь?
– Говорила, – призналась Тамара.
– Вот так вот! – победоносно резюмировала Маруся и через секунду горько и эффектно добавила: – А в нашей семье учитываются только твои и папины интересы, а меня чуть что – в обезьянник! В общем, выдайте мне, пожалуйста, мои восемьсот рублей.
Огорченный услышанной правдой, Виктор вынул было бумажник, но тут же спрятал его обратно.
– Ха-ра-шо… – протянула Тамара и обратилась к мужу, подмигнув левым глазом. – Выдай, пожалуйста, Марии Викторовне восемьсот рублей.
Машка приосанилась. Виктор пересчитал деньги и протянул их дочери. Та уже протянула руку за родительским должком, но на всякий случай чуть-чуть помедлила. Тамара продолжала:
– И прими у нее встречно девять тысяч двести рублей наличными.
Наступила Марусина очередь вытаращить глаза:
– Ско-о-олько?
– Девять тысяч двести рублей.
– А чего так много-то? – попыталась Машка отстоять свои позиции.
– Это за путевку, купленную родителями без учета твоих интересов. Кстати, цена обозначена с учетом скидки на детей до двенадцати лет. Я не ошиблась, Витя?
Витя с готовностью закивал головой – «все верно».
Маруся стала пунцовой:
– Где ж я их возьму? Я ж не работаю!
– А что делать? Ты сама попросила денежной компенсации с учетом интересов каждого члена семьи.
– Машуля, – вмешался отец, – ты же должна понимать, что обеспечивать тебя – наша с мамой о-бя-зан-ность, но мы не о-бя-за-ны давать тебе карманные деньги. К тому же, – развивал мысль Виктор, – карманные деньги могут быть только у работающих людей. Подожди немного. Ты вырастешь, будешь работать, они у тебя появятся, и ты сама будешь ими распоряжаться.
– Папа! – плаксиво возразила Маруся. – Я только и делаю, что работаю – школа ваша дурацкая, английский, тренировки. Но денег-то у меня от этого не прибавляется!
Понимая, что разговор заходит в тупик, на помощь мужу бросилась Тамара.
– Короче, – обратилась она к дочери. – Поедешь в обезьянник?
– Нет, – буркнула Машка и бухнулась на казенный диван.
Родители, сплотившись в борьбе за неприкосновенность отпускного бюджета, поднялись в номер переодеться к ужину. Потерпевшая поражение дочь осталась зализывать раны внизу в холле.
Вета, наблюдавшая за театром военных действий от начала до конца сражения, прониклась сочувствием к проигравшей, вышла из-за кафедры, открыла холодильник, достала бутылку фанты и протянула ее Марусе. Та полезла в карман за деньгами, но Вета ее остановила:
– Ничего не надо. – И погладила девочку по голове.
Огорченная Маруся за ужином не притронулась ни к чему, за исключением пары пончиков. А потом – еще пары пончиков.
– Смотри, – обратилась она к матери. – Я съела четыре штуки.
– Ну и что?
– Ну и то! Теперь не буду есть два дня.
– Почему?
– Начинаю худеть.
– А дальше что?
– Да ничего, – с горечью сказала Машка.
– Тогда зачем?
– Пусть цель будет. Сама же говорила!
– Говорила, – уже второй раз за день призналась Тамара. – Дальше что?
– Дальше? – задумалась девочка. – Дальше будет другая цель.
– Какая? – поинтересовался Виктор, уставший хранить «равнодушное» молчание.
– Буду копить деньги.
Отдыхающие на миг прекратили потребление пищи и дружно обернулись в сторону Мальцевых, а сбежавшая несколько дней тому назад из-за стола тетя Зина вылупила глаза на новых соседей и победоносно приосанилась: «Я же говорила! Я же говорила! Невозможные люди. Испорченный ребенок!»
Маруся, воодушевленная общим вниманием, начала ставить одну цель за другой:
– Ну… для начала куплю телефон или смартфон.
– А чем они друг от друга отличаются, в курсе? – уточнил отец будущей миллионерши.
– Папа! Только ребенок не знает, чем телефон от смартфона отличается!
– Ну и чем же? – не выдержала Тамара.
– Смартфон дороже.
– Понятно. И что ты с ним будешь делать?
Маруся обвела взглядом зрителей и приступила к просвещению дремучих родителей:
– Во-первых, играть. Во-вторых… – На минуту задумалась.
«Во-вторых» никак не формулировалось.
– Так что там у тебя «во-вторых»? – подзадоривал дочь Виктор.
– Во-вторых, – проглотила наживку Машка, – я заблокирую вход для посторонних.
– Это для нас, что ли? – уточнила Тамара, а пансионатцы вновь перестали жевать.