– Вы же слышали! – стеснялась Вика повторить сказанное.
– Дай ему трубку! – снова требовала мадам Вольчик.
Вика протягивала трубку супругу, трубка изрыгала трехэтажные проклятия, Гена смотрел на нее, не отрываясь, и таинственно улыбался. Дождавшись секундного молчания в трубке, Вольчик хрипло орал:
– Кто тебя будет кормить, дура?
«И правда, дура», – думала про себя Вика, догадывающаяся о том, каковы объемы материальных вложений в имперский образ жизни.
– Пошла на хер! – завершал разговор Гена и нажимал на красную кнопку. Трубка умолкала и находила свое пристанище в мусорном ведре.
– Ге-е-ена, – робко просила Вика, смиренно сложив руки на животе.
– И ты пошла на хер! – совсем уже миролюбиво ронял Вольчик и наконец-то открывал холодильник.
Так могло продолжаться неделю. Потом Гена начинал умирать.
– Ви-ика! – кричал насмерть перепуганный Вольчик. – Спаси-и-и меня!
«Спаси меня» подразумевало под собой следующий алгоритм: звонок наркологу – визит нарколога – дежурство нарколога – отъезд нарколога – счастье. Вика любила нарколога как родного и почтительно называла довольно молодого человека Леонид Львович. Доктор Троицкий страдал от невыносимости бытия и периодически, в свободное от работы время, восстанавливал гармонию с миром путем принятия на грудь. Поэтому алкоголизм серьезным грехом не считал, но и в помощи не отказывал, особенно если предоставлять ее приходилось по двойным тарифам выходного дня, на условиях полной конфиденциальности, частого обращения и проч., и проч., и проч.
Завидев доктора, Гена радовался как ребенок, подозревая, что с его приходом на дом снизошла благодать. Ослабевший от иссушающей страсти краснодарский бизнесмен доверчиво тянул к Троицкому руки, а Вика – конверт с деньгами. И каждому было обещано исцеление, ну а кто старое помянет, тому глаз вон. И не очень-то важно, что рецидив случается раз в месяц, а то и чаще. Главное – верить, все в наших руках.
В Гениных руках были непроходившие дыры от игл, а в руках Вики – скомканный кружевной платочек.
– Берегите себя! – шептал ей Леонид Львович и галантно целовал перед уходом руки.
Иногда Вике казалось, что от спасителя попахивает спиртным, но она гнала прочь эти дурные мысли, дабы не осквернить святыню.
– Звоните, если что… – медлил с уходом Троицкий, тщательно пытаясь вспомнить: «Где же я ее все-таки видел?» Предположить, что жены краснодарских бизнесменов в свободное от супружеских обязанностей время исполняют в кабаке танец живота, Леонид Львович не осмеливался. А больше ведущий нарколог соответствующего диспансера нигде и не бывал, поэтому объяснял все просто – дежавю.
Спустя неделю дежавю рассеивалось, потому что Геннадий Вольчик возвращался к повседневной жизни мужа беременной женщины, сына мужественной матери и представителя разнокалиберного бизнеса города Краснодара. Энергия била в нем через край: каждое утро он выжимал для любезной супруги сок, насыщенный витаминами; заезжал к матери с порцией свежей прессы; подсчитывал выручку и возносил хвалу Богу, обливаясь потом в собственном тренажерном зале. Завершался день релаксацией в сауне, построенной во имя здорового образа жизни и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
Близилась к концу Викина беременность, а вместе с ней и эпоха Гениного процветания. Подросло молодое племя конкурентов, методично наступающее бизнесмену Вольчику на пятки. Наступило время бутиков и статусных аксессуаров, респектабельная публика все реже и реже заглядывала на рынок, ставший достоянием рабоче-крестьянской аудитории. Пора было менять стратегию.
– Ка-а-ак? – вопрошал Гена, провожая взглядом уходящих от него потребителей.
– Да очень просто, – подсказывала Вика. – Расширяй потребительскую линейку.
– Семечками, что ли, торговать?
– Ну почему обязательно семечками? На очки когда спрос?
– Летом.
– Значит, торгуй тем, на что спрос зимой.
– Валенками, что ли?
Сильно беременная супруга прыснула, поперхнулась и неожиданно побледнела:
– Ой…
– Что с тобой? – жизнерадостно подхватил Вольчик.
Вика вскочила со стула и тут же согнулась, обхватив живот руками. Тянуло вниз. «Треклятое тяготение!» – возмутилась женщина, уставшая быть Ньютоном, и решила оказать судьбе стойкое сопротивление. Бывшая спортсменка аккуратно приземлилась на стул и приступила к дыхательным упражнениям. Вика знала, что делала: дыхательный ритм вскоре восстановился, и боль отпустила. «Значит, не схватки», – успокоила себя будущая мамаша и повернулась к побледневшему Гене.
– Матка тренируется, – сообщила она супругу и изложила краткое содержание последней лекции в «Школе будущих матерей» при женской консультации. Детализированный рассказ придал Гениной бледности свинцовый оттенок, а Вике – чувство уверенности.
– Рано еще! – залихватски пообещала она и предложила приступить к трапезе. В меню значились котлеты, алчно заглатываемые перенервничавшей женщиной. Вольчик ел без аппетита и с тоской поглядывал на жизнерадостную супругу.
– Я не понимаю, – с набитым ртом рассуждала Виктория. – Ты же отец! Чего ты так пугаешься. Неужели твоя бывшая жена не обсуждала с тобой…
– Я был на сборах, – вяло оборонялся Гена. – Когда Стас родился, я…
– Это неважно! – не без удовольствия подвела итог истребительница котлет. – Между супругами не должно быть секретов. Неужели тебе не интересно, как появится на свет наша девочка?
Вольчик постеснялся сказать, что вообще-то не очень, а поэтому старательно затряс головой.
Ночью Вику рвало, и с каждым позывом наполнялась влагой постель, и Гена мужественно подставлял размахренным в желудке котлетам пластиковое ведро до тех пор, пока измученная супруга не завопила во весь голос:
– Это во́ды!
– А-а-а?! – встрепенулся Вольчик. – Попить принести?
– Во́ды отходят! – истошно орала Вика и требовала телефон.
Гена вызывал «Скорую». Диспетчер зачем-то уточнял возраст роженицы, примерный срок родов, бестактно требовал отчета о характере выделений и наконец назвал будущего отца истеричкой.
– Ждите! – пообещала трубка и затрещала короткими гудками.
Пока ждали, изучали список необходимых вещей, нашли только зеленку, к ней прибавили одноразовые станки, тапочки и паспорт. Вика посмотрела на часы – было ровно 2.30 – и схватилась за телефон.
– Я рожаю, – радостно сообщила она сестрам Баттерфляй, только-только завершившим свой трудовой день. – Да не больно мне, – засмеялась когда-то главная бабочка. – Даже живот не болит.
Те, видимо, поинтересовались, а хорошо ли это, и, успокоившись, пожелали удачи. Следующая по списку была мама. Впрочем, до мамы дело не дошло, потому что до Вики «дошла» «Скорая помощь».
– Готовы? – устало поинтересовалась фельдшерица.
Вольчики весело замахали руками и затрясли головами.
– А это что? – зашипела та, тыча пальцем в заплывшие жирком крылышки.
Вика с недоумением начала разглядывать собственные руки.
– Кольцо.
– Какое кольцо?! – возмутился белый халат. – Это, я спрашиваю, что?
– Маникюр? – робко поинтересовалась Виктория.
– А ну срезайте! – строго приказала фельдшер и приготовилась ждать.
– Зачем? – изумилась Вика.
– Сказала – срезайте. А то в роддоме срежут. Додумалась тоже! Ты куда собралась? Рожать?! Или на дискотеку?
Вольчик обиделась и заплакала.
Фельдшерица осталась довольна реакцией роженицы и милостиво пояснила:
– Не положено! Полная санация.
Сидя у себя в коттедже за экстренным маникюром, Вика еще верила в сказку о «полной санации», поэтому легко рассталась с большим количеством женских мелочей – от пилки для ногтей до красивой ночной сорочки – при входе в «чистилище» городского роддома. Роженицу Вольчик, прошедшую через полный набор процедур и теперь сиявшую стерильной чистотой, препроводили под строгие очи дежурного врача, поднятого звонком из приемного отделения.
– Что-о-о-о? Подержать внизу не могли, что ли? – заворчал уставший за смену доктор. – Мне дежурство сдавать через час… На ком эта ваша Вольчик висеть будет?
Как выяснилось часом позже, вешалка для нее была подготовлена заблаговременно в лице заведующей отделением Алевтины Петровны Уткиной.
О ее мастерстве и деловитости в Краснодаре ходили легенды, рожать у Уткиной было не просто безопасно, но уже и статусно.
– И у кого вы рожали? – брезгливо морщила носик молодая мамаша, качающая в сквере коляску.
– Так вот и так вот. У Алевтины Петровны, – отвечала непрезентабельная с виду еще одна молодая мамаша.
– У Алевтины Петровны? – не верила своим ушам мамаша номер один. – У Уткиной?
Получив положительный ответ, быстро успокаивалась и приглашала дружить уж очень с виду непрезентабельную мамашу номер два. Так формировались целые сообщества молодых матерей имени Алевтины Петровны Уткиной. Активным членом такого сообщества предстояло стать и Виктории Вольчик, на встречу с которой так спешила знаменитая обладательница птичьей фамилии. Разумеется, не бескорыстно. Но, стоит добавить, к чести Алевтины Петровны, всегда добросовестно и ответственно. Уткина искренно любила свою профессию, себя в профессии, своих девочек и свои гонорары.
Вот и сегодня она просто любовалась своей новой пациенткой, умоляющей принять экстренные меры.
– Ложись, ласточка, сейчас я тебя посмотрю.
– Меня уже смотрел он, – капризно поджав расплывшиеся по лицу губы, сообщила Вика.
– Альберт? Мы знаем.
Виктория оглянулась по сторонам, пытаясь обнаружить хотя бы одного человека, присутствие которого позволило бы произносить Уткиной это величественное «мы». Алевтина Петровна ласково погладила свою протеже по животу и нежно заворковала:
– А схваточек-то у нас нет. И водички-то у девочки нашей маловато. Вот мы сейчас мою красавицу простимулируем… – Посмотрела на часы. – И скоренько родим…
Вика возмутилась:
– Не надо мне никакой стимуляции! Я хочу рожать сама! Естественным образом, – потребовала теоретически грамотная роженица.
– И рожай на здоровье, – продолжала нежно крякать Уткина. – Говорю же – приедь заранее, я тебя откапаю, подготовлю, понаблюдаю – и в срок родим… Не-е-ет, они сами… Сами… Сами с усами. Стимулируем! – крякнула Алевтина Петровна в коридор и присела на кровать.
Вика уливалась слезами: все шло наперекосяк, не так, как она планировала, по-дурацки.
По-дурацки крякала Уткина, по-дурацки ставили систему, по-дурацки задавали вопросы и зачем-то заглядывали под простыню, сопровождая таинственным: «Два пальца, три пальца…» Наконец-то Алевтина Петровна посмотрела на часы и скомандовала: «На кресло!»
Возлежащую на кресле Вику просили о невозможном и кричали: «Какай! Какай вниз!» Роженица возмущалась и жалобно просила: «Я здесь не могу! Пустите меня в туалет». В туалет пускать отказывались и бестактно переглядывались между собой.
«Они думают, я сумасшедшая!» – догадалась Вика и разом устала, отчего Алевтина Петровна рассвирепела и хлопнула роженицу по голому бедру.
– А ну прекрати истерику! Тужься!
– Я тужусь, – залилась слезами Вика.
– Плохо! Плохо тужишься, озорница! – прикрикнула на роженицу пожилая акушерка и панибратски окликнула Уткину: – Аля!
Аля подскочила и заворковала:
– Давай! Давай! Давай!
Ну… Вика и дала… Девочку Дарью Геннадьевну Вольчик весом 2750 г и ростом 52 сантиметра. На часах было 14.21.
Дашку крутили, хлопали по попе, радовались, что та орет, и тестировали по Апгару. Уткина хмурилась и выжидательно смотрела на неонатолога. Неонатолог – на Дашку. Дашка – в никуда. А новоиспеченная мамаша требовала приложить новорожденную барышню к груди, дабы восстановить прерванную насильно связь.
Гонорар требовал соответствия, и Дашка уткнулась головенкой в материнскую грудь. А дальше процесс пошел иначе, чем обещали авторы многочисленных энциклопедий для беременных. Вместо совместного пребывания матери и ребенка Дашке была предложена палата интенсивной терапии и компактный кувез, а Вике – «что пожелаете». Молодая мамаша пожелала восполнить утраченные силы и жалобно попросила еды. Еда в виде тарелки с застывшим пюре была возложена Вике на грудь. И это была самая вкусная еда в мире!
– Есть, кормить, спать, гулять – это твое основное занятие, – просвещала Уткина несколько истеричную Викторию Вольчик, опустив конверт с гонораром в бездонный карман.
– Да, – соглашалась Вика и уливалась слезами.
– А что мы плачем? – ласково интересовалась Алевтина Петровна, мужественно отрабатывая гонорар.
– У меня пропадет молоко, – жаловалась новорожденная мать.
– Ходи корми, – направляла ее Уткина.
– Меня не пустят, – рыдала Вика.
– Тебя пустят, – ответственно заявляла Алевтина Петровна.
– А Гену?
– И Гену пустят… На минуту. Посмотреть.
– На мину-уту? – выла Вольчик.
– На минуту, – строго подтверждала Уткина, диагностируя послеродовый психоз. – Это роддом, а не место свиданий.
Алевтина Петровна славилась своей либеральностью и широтой взглядов. За это ее и любили клиенты, а коллеги томились от зависти и считали сверхприбыли заведующей. Все роженицы делились на две категории: уткинские и все остальные. С уткинскими приходилось считаться. У них были гарантированная неприкасаемость и право звонить домой прямо из центра управления отделением. В целях восстановления психической стабильности ряду пациентов Алевтина Петровна даже выдавала ключ от собственного кабинета. Вика принадлежала к их числу. Поэтому нет ничего удивительного в том, что подругами в роддоме она не обзавелась и в момент выписки никто не махал ей из окон многоместных палат, наполненных детским ревом и взорванных женским хохотом. Зато ее провожала сама Алевтина Петровна Уткина, всеми силами пытающаяся поставить точку в устном договоре с клиентами.
– Ну… приходите еще, – бодро напутствовала заведующая чету Вольчик. – За вторым…
– Придем, – обещал Гена и радостно потряхивал кряхтящий сверток.
– Попозже, – поправляла его Вика и снова слезно благодарила Алевтину Петровну.
– Помни, – крякала та. – Есть, кормить, спать, гулять!
– Есть, кормить, спать, гулять, – старательно повторяла молодая мать и тянула мужа к двери.
– Ну что ж, – философски подводила черту Уткина. – В добрый путь.
– Какая женщина! – восхищался Гена и закатывал глаза от умиления.
– Да уж, – сглатывала слезы Вика и про себя обещала всякий раз ставить свечку за здравие благодетельницы Алевтины Петровны.
Исход из роддома закончился неожиданно буднично – скандалом.
– Еду в Италию, – сообщил Гена и резко потянул розовый бант, обвивший драгоценный сверток.
– В какую Италию? – опешила Вика. – Когда?
– Завтра в Москву, потом – в Милан, – сказочно зазвучали названия городов.
– А я?
– А у тебя здесь Италия: с дочечкой в обнимку. С моей ласточкой… – заворковал Вольчик. – С моей козочкой. С мандаринкой моей ненаглядной…
Вика, не отрывая глаз от китайской физиономии физиологически незрелого младенца, не верила своим ушам:
– Сейча-а-ас?
– Викуля, – напомнил Гена. – У меня дети. Это бизнес.
– Дети – это не бизнес! Дети – это святое!
– Дети – это дети, – печально сообщил Вольчик. – И дети хочут кушать.
– Есть! – завизжала Вика и с остервенением схватила Дашку. Новорожденная пискнула, проявив женскую солидарность.
– Чо ты ее хватаешь?! – начал раздражаться Гена. – Дай сюда.
– Отойди! – рыдала супруга и судорожно прижимала к себе свое «национальное достояние».
Зазвонил телефон.
– Ви-ика! – проорала трубка голосом одной из младших Баттерфляй. – Мы тебя поздравляем!
– Это не Вика, – честно признался Гена.
– А где Вика-то? – недоумевали товарки.
– Вика кормит, – не менее честно соврал Вольчик.
– Она ко-о-ормит! – заверещала трубка.
– Угу, – неуверенно промычал молодой отец.
– А кто это там так громко плачет? – в очередной раз поинтересовалась трубка. – Дочка?
– Дочка, – подтвердил Гена и на всякий случай наврал: – Молока не хватает.
– Да-а-а? – изумились на том конце провода. – Может, купить?
– Дуры вы, девчата, – рассмеялся Вольчик и тут же посуровел лицом. – Не могу больше говорить.
– И не говори, – разрешили сестры Баттерфляй и пообещали прийти вечером. – Не помешаем?
– Ви-ик! – закричал Гена, перекрывая вой жены. – Девчонки приду-у-ут.
– Сво… сво… сволочь, – захлебывалась та и покрывала поцелуями скукоженное Дашкино личико. – Никого-о-о не хочу видеть! Ни тебя! Никого-о-о!
Вольчик, оторопевший от затянувшегося протеста, налился краской и рявкнул:
– А ну замолчь!
Вика поперхнулась, окаменела, и на дом спустилась пронзительная тишина, через секунду взорванная Дашкиным верещанием. Орала она битый час, на одной ноте невыносимой жалобы. Гене стало стыдно, и он заплакал:
– От я дурак, Вика! От я дурак! На черта мне эта Италия?! Милан этот гребаный! От я дура-а-ак! Я дурак, – чистосердечно признавался Вольчик и обещал разорвать эти треклятые билеты. И гори он синим пламенем, этот бизнес, когда тут такое дело: и Вика, и Дашка, и радость-то какая! И ждал-то он как эту дочку свою – козочку, ласточку, мандаринку…
– Нет уж, поезжай, – великодушно разрешила супруга и многозначительно добавила: – Бизнес есть бизнес.
И спустилось на дом счастье, а вместе с ним – императрица-мать, бедные родственники жены, то есть Викины родители, и две вертлявые бабочки когда-то знаменитого трио «Сестры Баттерфляй».
Обласканная Дашка многозначительно кряхтела в кроватке, а Гена фонтанировал за праздничным столом, предлагая поднять бокалы за эту козочку, за эту ласточку, мандаринку, ну и за Вику, конечно, заодно.
Примерно то же самое предложил сделать счастливый отец и пассажирам авиалайнера Москва – Милан в ожидании приглашения на посадку. И некоторые с удовольствием поддержали светящегося от радости краснодарского бизнесмена Геннадия Вольчика. И вместе с ними – еще некоторые. И потом долго сотрудники Шереметьева от миловидных продавщиц дьюти-фри до представителей Службы безопасности вспоминали это памятное дежурство, и все потому, что кто-то из пассажиров, уставших от Гениного хлебосольства, имел неосторожность произнести некорректное: