8 мая 1953 года
С Первого КПП кремлевской проходной, звонили уже в третий раз.
— Что делать, товарищ генерал?
— Она не ушла?
— Не ушла.
— Шумит?
— Требует проводить ее к товарищу Берии. Успокаиваем, объясняем. Посадили около дежурки, а она к проходу прорывается, требует пропустить! Свой кремлевский пропуск показывает.
— Пропуск надо изъять.
— Не отдает, говорит, без пропуска на работу не пустят. Если скажете, силой отберем.
Коменданта Кремля Брусницына на месте не было, Хрусталев в настоящее время был за него. Он не хотел брать на себя решение по Истоминой, хотел дождаться начальника, чтобы именно начальник сказал, как действовать, но Брусницын не возвращался.
«А если ее увидит кто? Если вступиться? А если она наговорит не пойми чего?» — тер голову заместитель коменданта.
— Веди ее ко мне! — сняв трубку, велел Иван Васильевич.
В разгар очередной эмгэбэшной чистки Хрусталев уцелел, не угодил в тюрьму, а ведь верхушку Главного управления охраны пересажали. И хотя многие были ни в чем не повинны — основания нашлись. «Если захотеть, то и до уличного столба можно докопаться!» — эта нехитрая истина известна не только работникам госбезопасности. На когда-то неприкасаемых, а теперь отданных следствию генералов заводились дела, вершились приговоры. Сталин не пощадил ни преданного, как пес, Власика, ни ставшего тенью генсека Поскребышева, и старательного министра госбезопасности Абакумова били смертным боем и держали в одиночке в наручниках и кандалах. В 1951 году Хрусталев работал заместителем начальника 1-го управления охраны, после того как изничтожили его начальников, и он должен был загреметь на нары. Но сложилось иначе: в самый разгар расправы Хрусталев, сопровождая сталинскую дочь Светлану и ее детей, находился на Черноморском побережье. На море пробыл все лето. Светлана Иосифовна отзывалась о Иване Васильевиче положительно. Хрусталев прямо-таки сдружился с маленьким Иосифом, строил с ним песочные города, катал мальчика на детской машине, сажал на плечи. Иосифу особенно нравилось ездить «верхом». Наблюдая за радостью сына, Светлана против подобных затей не возражала.
Эти обстоятельства, про которые регулярно сообщали в рапортах присматривающие за Аллилуевой, не позволили новому министру Игнатьеву тронуть генерала. Направив докладную вождю, министр госбезопасности не получил насчет Хрусталева карательного распоряжения. Хрусталева, хоть он изначально значился в черном списке, вывели за скобки расследования по Главному управлению охраны, но показания на попавших под пресс сослуживцев ему давать пришлось. Восемь раз он ездил в Следственное управление МГБ, холодея от ужаса, садился под слепящую лампу напротив хилого подполковника Мухина и отвечал на малоприятные вопросы. Всякий раз, покидая страшное учреждение, Хрусталев несказанно радовался: ведь прямо из Следственного, по крайней лестнице, уводили несчастных в подвал, в камеру.
И вдруг как пушечный выстрел — назначение начальником охраны сталинской дачи! Может, из-за поездки на юг он совершил такой головокружительный кульбит? Товарищ Сталин собственноручно вписал его фамилию в список тех, кто должен остаться при нем. Однако после смерти генералиссимуса из изъятых бумаг следовало, что Хрусталева оставили при Сталине по указанию ныне опального Игнатьева. Сразу после сталинской кончины Иван Васильевич был вызван к Берии и лично дал объяснения, каким образом очутился в Волынском. Хорошо, что Хрусталев когда-то служил и у него. Ивана Васильевича не отправили в Мурманск, не послали во Владивосток, не усилили им секретный Челябинск или далекий Анадырь, где наверняка бы нашлось место заместителя начальника областного управления. Некоторых, в прошлом высоких, чинов кремлевской охраны именно туда и сдвинули, а его — нет, оставили в покое.
Штат сталинской дачи расформировали. Чтобы меньше ходило по столице плаксивых лирических сказок о непогрешимом вожде, бывших при Сталине решено было услать за тридевять земель. Кого-то уволили в запас, предусмотрительно отобрав подписку о неразглашении. Лаврентий Павлович выпустил из тюрьмы арестованных при Абакумове и Игнатьеве эмгэбэшников, тех, кто работал в органах еще при нем, и заполнил ими руководящие должности, а Хрусталева назначили на должность, с которой он когда-то начинал, — заместителем коменданта Московского Кремля.
Хрусталев сидел в служебном кабинете, не кабинете, а скорее каморке, комната эта была меньше, чем у заведующего кремлевской столовой. После просторного кабинета на «ближней», где молодцеватый генерал больше года исполнял обязанности начальника охраны, этот крохотный кабинетец казался насмешкой. Однако и в Кремлевской комендатуре подтянутый военный принялся работать на совесть. Хорошо, с Брусницыным, у которого он оказался замом, не испортил в прошлом отношений, это позволило удержаться на плаву. Будучи молодым офицером, Брусницын работал у Ивана Васильевича в подчинении, и пока первые лица кремлевской охраны обслуживали Сталина, незаметно вырос до полковника, одно время был завгаром, потом командовал Кремлевским полком, а после игнатьевской чистки оказался на мало что значащей до марта 1953 года должности коменданта Московского Кремля. Недавно эта должность стала генеральской и весьма ответственной. В новую команду Хрусталев вписался, и тут этот нелепый случай на проходной! Как не нужен ему прокол!
Иван Васильевич встретил Валю в дверях.
— Присядь! — он указал на стул.
— Мне к товарищу Берии попасть надо, к Лаврентию Павловичу! — проговорила женщина и только потом поздоровалась: — Здравствуйте, товарищ генерал!
— Присядь, присядь! — Хрусталев взял ее за плечи и насильно усадил.
Она порывалась встать.
— Два дня я Василия Иосифовича прождала, а его — нет! Сказали — арестовали.
— Да, Валя, арестовали!
— Это неправильно, это ошибка!
— Органы разберутся!
— Я хочу, чтобы поскорее разобрались!
— Разберутся!
— Васенька же сын Иосифа Виссарионовича, не забыли про это?!
— Кто ж этого не знает!
— Как же так? — всхлипнула женщина. — Это недоразумение, ошибка! Лаврентий Павлович наверняка не знает, он бы первый возмутился!
— Знает Лаврентий Павлович, — вымолвил генерал.
— Не может быть! Лаврентий Павлович такого бы беззакония не допустил, он Васеньке самый близкий человек. И Георгию Максимовичу ничего не известно, я уверена. Разве бы он позволил?!
— И он в курсе.
Женщина вся обмякла, посмотрела на генерала полными слез глазами:
— Правду говорите?!
— Правду.
— И они… ничего?
— Они думают.
Валя онемела.
— Думают… — несчастно повторила она. — Получается, Вася враг?
— Скорее не враг, — уклончиво ответил Иван Васильевич.
— Он не может быть врагом, никак не может!
— Да, не может.
— За что ж его держат?
— Пройдет пара дней и все образуется.
— Образуется? — с надеждой пролепетала Валечка.
— Все будет хорошо. Ты пока иди домой, дух переведи.
— У меня нет дома. Я у товарища Сталина жила.
— Верно. Получается, некуда тебе идти?
— Некуда.
— А может, к Свете?
— К Свете?
— Да. К Светлане Иосифовне.
— Не знаю.
— Я ей позвоню.
— К товарищу Берии я попаду? — снова подала голос женщина.
Хрусталев говорил с Валентиной, а сам нервно перебирал карандаши, которые вынул из металлического стакана, катал их, опять ставил в стакан, снова вынимал и снова собирал. Что сказать ей, как объяснить, что времена переменились? Что с ней вообще делать?!
— Меня товарищ Берия примет?
— Что ты ему скажешь? Что?! С Василием Иосифовичем скоро выяснится, тогда придешь спрашивать.
— Тут опоздать нельзя! Ни в коем случае!
— Успокойся, Валечка!
Сидя на стуле, Валя тихо раскачивалась из стороны в сторону, так, как будто ветер качает высокое дерево. Хрусталев насел на телефон и наконец дозвонился до Светланы Иосифовны. Светлана говорила твердо, только когда он рассказал про Валентину, которая пришла в Кремль заступаться за Василия, голос дочери Сталина чуть дрогнул.
— Дайте Вале трубку! — попросила она.
— Валюша, приезжай ко мне, я тебя жду!
Прямо в трубку Валя расплакалась, но ехать согласилась. У Хрусталева словно гора с плеч упала. Он сам довез ее до «Ударника» и с рук на руки передал Светлане Иосифовне.
19 мая, вторник
Баня была натоплена докрасна.
— Как там?
— Пекло, Николай Александрович! — отрапортовал адъютант. — Давайте я поддам, а потом пар опущу, чтобы пробрало, как вы любите?
— Сходи, поддай, Сережа, пролей баньку, а мы с Никитой Сергеевичем пока на терраске посидим, потолкуем.
Адъютант понимающе кивнул.
— Но сперва организуй коньячок, закусочку, а после с Андрюшкой сами в баньку бегите, — позволил маршал, усаживаясь на длинную скамью перед столом.
Булганин расслабил галстук, а потом вообще стянул его и повесил на спинку скамейки. Он наполовину расстегнул рубашку и обернулся к Никите Сергеевичу:
— Хорошо как!
Весна стояла в разгаре, сочная, радостная, последние майские деньки. Отцветала вишня, вот-вот засинеет-забелеет вдоль дорог неповторимая, завораживающая взгляд сирень. Хрущев уселся рядом с Булганиным, предварительно, чтобы не помять, отодвинув в сторону его нарядный галстук, и уставился на подступивший лес. Юная, набирающая силу поросль лезла со всех сторон, распускалась, раскрывалась, благоухала. Они долго смотрели на это неудержимое буйство природы и молчали. Дело близилось к вечеру. Хрущев чуть пододвинулся, уступая место суетливому булганинскому адъютанту, который накрывал на стол. Николай Александрович с одобрением посматривал на своего Сережу, наблюдая, как тот прилежно расстилает вышитую фиолетовыми цветочками скатерть, расставляет тарелки, рюмки, режет сало, раскладывает колечками пахучую украинскую колбаску, выкладывает в отдельную мисочку копченую рыбку, открывает маринованные маслята и, наконец, откупорив коньяк, бережно разливает, не проронив на скатерть ни единой капельки. Министр Вооруженных Сил одобрительно кивал.
— Давай, Никита Сергеевич! — приподнял маршал.
Хрущев не хотел пить, он с ленцой потянулся за рюмкой, понимая, что с Николаем Александровичем, хочешь, не хочешь, а выпить придется, да и душевного разговора без ста граммов не получится.
Первую выпили безо всякого тоста. Булганин тут же налил по новой.
— Не напиваюсь такими дозами, ничего не чувствую, — показывая глазами на хрустальную рюмку-маломерку, заметил маршал.
— Не части, Николай! — удержал Хрущев, он пил по половинке.
— Ладно тебе, отдыхаем!
Они снова чокнулись. Никита Сергеевич закусывал копченым салом, не жалея при этом перехватывающего дыхание хрена, такого ядреного, что слезы на глаза наворачивались и ударяло в нос. Хватанув хренка, забавно замирал и не шевелился.
— Хо-рош! Ух, хорош! — сквозь слезы стонал он.
Булганин жадно жевал бело-розовую севрюжку.
— Рыбку возьми, Никита! И маслята мировые, смотри какие — один к одному!
— Рыбку съем, а грибы не буду, — утерев выступившие от забористого хрена слезы, отозвался Никита Сергеевич. — Я грузди соленые уважаю или рыжики, масленок — это не гриб, тем более маринованный.
— Не гриб, а что, овощ? — усмехался Булганин. — Маслята моя повариха готовила, — он подцепил грибочек вилочкой и отправил в рот. — Прелесть! — жуя, мычал Николай Александрович. — Умеет, умеет!
— Под грибы водку надо, — заметил Хрущев, — а мы коньяк хлещем.
— Ну, извини! Не знал, что ты такой разборчивый. Если скажешь, то сейчас же водку принесут.
— Ладно, лей свой коньяк!
Адъютант Булганина и прикрепленный Хрущева шумно парились, то и дело выскакивая на улицу, чтобы после раскаленной на березовых дровах парной окатить себя холодной водой, остудиться и снова на какие-нибудь три-пять минут забежать в пылающий жаром сруб. Воду черпали из высокой пятисотведерной бочки, стоявшей тут же, во дворе. Ночные холода поддерживали в бочке «вечную мерзлоту», и когда разгоряченные парильщики увесистым ковшиком выплескивали на себя леденящую воду — дух захватывало!
— А нырнуть туда слабо? — кряхтел красный как рак Букин, поглядывая на полнеющего булганинского адъютанта.
— Сам ныряй! — не соглашался красавчик-адъютант.
— Не-е-е, яйца отморожу! — басил хрущевский Андрей.
— Да ныряй ты! — подталкивал Букина задиристый адъютант.
— А-а-а-а!!! — истошно кричал Андрей Иванович, неуклюже запрыгнув в глубокую бочку. Он погрузился туда с головой, но сразу же вынырнул и стал выбираться обратно.
— Бабу бы сюда! — окатывая себя студеной водицей, улюлюкал разрумяненный адъютант, который не отважился, как Андрей, залезть в ледяную воду. Он, как маршал Булганин, отпустил усики и бородку, правда, растительность у молодцеватого красавца была жиденькая.
— Молодежь! — проговорил Хрущев, скосившись в их сторону, и, всем телом подавшись к товарищу, произнес: — Кончать с ним надо, Николай, не кончим мы, он нас прикончит одним махом, как мух!
— Кто? — насторожился Булганин.
— Берия! — заговорщически всматриваясь в глаза министра, вымолвил Никита Сергеевич.
— Не-е-е-т! — отмахнулся Булганин, взял бутылку и стал сосредоточенно разливать. Лицо его сделалось серьезным.
Хрущев обнял друга и прошептал:
— Кончит, Коля, кончит! И никто не спасется, ни твой всезнающий Маленков, ни подхалим Каганович, потому что никто не сможет с Лаврентием справиться, никому он не по зубам.
— Ничего Маленков не мой! — возмутился Булганин. — С чего ты взял?!
— Дело не в Маленкове, не во мне, не в тебе, а в нем, в Берии! В его гнилой сущности, в двуличии. Он достаточно документов собрал, чтобы нас в порошок стереть, Лаврентий времени зря не тратит. Почему начальника Следственной части по особо важным делам арестовал?
— Рюмина?
— Да, Рюмина.
— Почему?
— Потому что Рюмин и на тебя, и на меня, и на Маленкова показания даст, да еще и подтвердит, что мы людей уничтожали! Зачем бывшего министра внутренних дел Игнатьева подвесил?
— Зачем? — округлил глаза Булганин.
— Чтобы до меня добраться, ведь я органы курировал!
— Нет, Никита, мы ему не нужны, — запротестовал маршал. — Вот старики — другое дело: Ворошилов, Молотов, Каганович. Они в полной мере на власть претендуют, и тыкнуть могут, и место указать, потому что они самые близкие Хозяину были.
— Он всех кокнет, не сомневайся! — нахмурился Никита Сергеевич. — Смотри, что происходит, к заседаниям Президиума ЦК получаешь развернутую записку от Берии — что делать, как делать, его выводы мы единогласно закрепляем. Выходит, кто решает? Лаврентий решает! Для чего, думаешь, из тюрьмы Шахурина выпустил, маршала Новикова освободил, врачей?
— Неправильно их забрали, ошиблись!
— А других, кто остался сидеть — там не ошиблись? Он тех выпустил, где сам замазан не был. В народе сейчас что говорят? Говорят, Берия выпускает, говорят, Лаврентий Павлович — справедливый человек! Он тонко рассчитал!
— Если люди из тюрем возвращаются, я целиком за такие инициативы, — уныло проговорил Булганин. Выяснение отношений, склонение туда-сюда друга-Лаврентия ему было не по душе.
— Отнекиваешься! — покачал головой Хрущев. — А друг наш скоро всех съест! Ни меня, ни тебя, ни оруженосца Георгия не пожалеет. Помнишь, когда Каганович сказал: «Зачем по реабилитации врачей галдеж поднимать? Какая здесь сенсация?»
— Ну?
— Лазарь правильно подметил: опрометчивые поступки бросают тень на партию, на ее решения. А за решениями, Николай, конкретные люди стоят, и мы с тобой в их числе! Мы приговор врачам визировали, а ведь кто-то за содеянное должен отвечать!
— Страшно излагаешь! — отозвался побледневший как смерть Булганин.
— Правду тебе говорю!
— Я с Лаврентием вчера обедал. Никакого неприятного ощущения, обычный разговор, любезный, — поглаживая холеную бородку, отозвался министр Вооруженных Сил. — Ты страсти не выдумывай!
— Стра-сти! — скорбно протянул Никита Сергеевич. — Чую конец, как собака, чую!
— Тебе Берия новый дом дал, не дом, а дворец, — продолжал Булганин. — Обслугу увеличил, охрану, любезничает с тобой, а ты вздор несешь!
— И с тобой, Коля, любезничает. Только до поры до времени он с нами любезничает, — уныло отозвался Хрущев. — И охрана наша — его люди, считай, мы уже под арестом.
Булганин насупился. Он перестал есть и недовольно оттопырил губы:
— Горячишься ты, еще раз повторяю! Молотов, Каганович, Ворошилов — вот фигуры, они ему соперники, не мы! Мы Лаврентию помощники, верные друзья.
— Фигуры! — хмыкнул Никита Сергеевич. — Сначала он по тем фигурам е…нет, а потом по нам!
— Наша, ваша! — раздраженно выкрикнул Булганин, разливая коньяк. — Давай лучше за нас, чтоб враги сдохли!
В этот раз Хрущев выпил до дна и закусил хваленым булганинским масленком.
— А ничего грибок, не соврал!
— Вечно ты придираешься! Говорю, маслята мировые, а ты мордой крутишь.
— Не мордой, а лицом или более благородно — носом, — смеясь, заметил Никита Сергеевич. — Ты же интеллигентный человек, Николай!
— Ну тебя к черту!
— Дай-ка еще грибка…
Николай Александрович приподнялся, взял плошку с грибами, осторожно поддев ложечкой, выудил с пяток отборных маслят и переложил на хрущевскую тарелку.
— Торопишься ты, брат, с выводами! — Николай Александрович с укором посмотрел на товарища.