— А пока — обязательные двадцать три! — уточнил Лобанов.
Никита Сергеевич остолбенел.
— Вы это серьезно?
— Я ж не болтун!
Долго ходили по теплицам, наконец, прошли их от начала до конца. Заместитель министра плелся в хвосте. От усталости у него не хватало сил улыбаться.
— Жарко стало! — отдуваясь, проговорил Хрущев.
— Каждый день этим путем хожу, — отозвался Трофим Денисович. — Любое изменение фиксирую. Без скрупулезных наблюдений — грош нам цена.
Небо было синее-синее, безоблачное.
— Вы молодец! — вымолвил Никита Сергеевич.
— Только оппонентов у меня хватает, не верят, посмеиваются! — безрадостно сообщил президент Сельхозакадемии. — Я говорю: «Мои растения не мерзнут, не боятся засухи!» В ответ — смех: «В процессе эволюции наследственностью предусмотрено иное. Ген, — доказывают, — выходить за установленные рамки не может!» Я им в лицо тыкаю: «Глядите, какие урожаи!» А они: «Подстроено!» Да чтоб им! — гневался Лысенко. — А кто тот ген видел?! Руками щупал?! Молчат. Чуть что, на заграничную литературу кивают. Так это ж литература, не опыты! А им хоть кол на голове теши! До сих пор у нас преклонение перед иностранщиной, словно мы безголовые!
— Про это известно! — кивнул Хрущев, он до глубины души был возмущен неуважением к академику. Неужели в Академии сельскохозяйственных наук засели бараны?! Неужели и туда, в храм науки, бездарность просочилась?!
— Ходят, да в книжку тычут, которую безыдейные формалисты выдумали! Что ни спроси, на все один ответ — гены! Помешались на генах! А у меня в самый мороз рожь как подорванная прет! Ослы!
— Тут свои баталии, — вставил Лобанов.
— На дураков внимания не обращайте, партия вам верит! — отозвался Хрущев. — Вы правильно сказали про очковтирательство, только о приспособленцах не сказали, а ваши оппоненты, похоже, из такого теста, несмотря на то, что академики. Бестолочи, а не академики! — выругался Никита Сергеевич. — Институтов развели, в каждый по сто человек понабрали, портки протирают, а воз и ныне там! Вы, Трофим Денисович, работайте, мы помогать обещаем.
— Я разве кого обманываю? Гляньте по сторонам, какая красотища, гляньте! А они долдонят про гены!
Вокруг колосились необъятные поля и как на картинке в учебнике, выглядели эти поля образцово, завидно выглядели. Хрущев взял в руки колосок пшеницы. Семена были плотные, пузатые — приятно в руках держать!
— Однажды пришло в голову, что растения могут музыку понимать, — улыбнулся академик. — Теперь три дня в неделю на поле хор поет.
«Одурел, хор поет!» — чуть не подпрыгнул на месте заместитель министра. Он изо всех сил сдерживал желание покрутить у виска пальцем, высмеять чудака.
— Я как думал, если людям музыка не безразлична, так значит, она должна и растению понравиться! Посадил я в одну банку пшеницу и во вторую банку пшеницу, банки в соседние комнаты расставил. В одной комнате стал музыкальные концерты устраивать, а в другой — ну разве муха пролетит! — излагал Трофим Денисович. — Перед первым растением каждый день или скрипач наяривает, или гитарист с гитарой. Баяниста однажды взял, ведь баян пространство звуком до предела насыщает, да только баянист горький пьяница оказался. Одно время думал пианино притащить, — вспоминал Лысенко, — но на меня и так косо смотрят, мол, чокнутый! И что вы думаете? Там, где музыки нет, где тихо — обыкновенный рост, прогнозируемый, а где музыка рекой, растение — бежит, урожайность чрезвычайная. Вот вам и забава! — прищелкнул языком академик. — Мой вам совет, Никита Сергеевич, чаще ходите в концерты, это исключительно благоприятно действует на организм!
— Как же мы на колхозные поля самодеятельность вывезем? — изумился Хрущев.
— Зачем на поля вывозить? Мы в лабораторных условиях зерно мелодиями насытим и заставим рекорды бить. Получите готовый селекционный материал, и музыки им больше не надо, музыка уже свое дело сделает, она у семян внутри звучать будет! Вот вам и чудеса! — ликовал директор института. — В природе, Никита Сергеевич, все просто. По правде говоря, никаких секретов и нет!
2 августа, воскресенье
— Вчера американскую стиральную машину опробовали, — похвасталась Маленкова.
— И как?
— Замечательно стирает, только гудит громко. Как начинает там белье колотиться, страшновато.
— Ничего себе! — поразилась Нина Петровна, она не пользовалась в быту новшествами.
— Белье получается чистейшее, остается его высушить и прогладить.
— Удобно?
— Очень удобно, — отозвалась Валерия Алексеевна.
— Я по старинке обхожусь — две прачки в доме. Они, думаю, не хуже американской машины стирают.
— Надо идти в ногу со временем! — строго выговорила маленковская супруга. — Ты телевизор смотришь?
— Смотрю!
— Ну и вот! Телевизоры, стиральные машины, холодильники — помощники цивилизованного человека. Надеюсь, скоро наша промышленность выпуск стиральных машин наладит.
— Холодильника у нас целых три и стиральную машину надо приобрести, — согласилась Нина Петровна.
— Поменьше будешь видеть эти постные рожи — поварих с уборщицами! — высказалась Валерия Алексеевна.
— Я вроде привыкла.
— А меня воротит! Не выношу, когда чужие по дому шарят!
— Обычно персонал в служебках!
— Все равно по дому лазают, глазеют, а потом шушукаются, не выдерживаю!
— Без прислуги не обойтись!
— К сожалению, да, — согласилась Валерия Алексеевна. — Еще кофемашину посол из Штатов привез, тоже вещь хорошая.
— Я и с кофеем по старинке.
— И зря, есть возможность, надо всем пользоваться!
— Видно, надо, — уступила Нина Петровна.
— Вчера твою Раду с парнем заметила, — веско произнесла гостья.
— Я так за дочь переживаю!
— Она хоть тебе про кавалера рассказала?
— Рассказала.
— А Никита Сергеевич знает?
— Ничего не знает.
— Ты ему скажи. С девушками сложней, чем с парнями! — определила Валерия Алексеевна.
— Рада пока во всем слушается, — ответила Нина Петровна. — А Волечка твоя как?
— На мужа ругается.
— Ты говорила, у них наладилось?
— Думала, наладилось, он старается, а Воля в ответ шипит. Должно быть, третий муж скоро будет. Ладно, я поеду! — Маленкова поднялась с дивана. — В ателье надо успеть. Шубу соболью шью.
— Соболь теплый!
— И ноский. Я собственно из-за носкости соболя выбрала. А ты чего себе ничего не заказываешь?
— Да как-то не выберусь, — ответила Нина Петровна, и снова схватилась за сердце. — За Раду переживаю!
— У девок дорога одна — замуж! — веско сказала Валерия Алексеевна и поднялась уходить.
14 августа, пятница
Хрущев приехал в Министерство Вооруженных Сил к Булганину. Министерский кабинет представлял собой необъятный, залитый солнцем квадрат с широкими окнами на две стороны. Входивший в кабинет через высоченные двери приемной должен был метров двенадцать двигаться в направлении исполинского стола, за которым в кресле, напоминающем трон, восседал министр. Ковры скрадывали шаги, и лишь тиканье громоздких напольных часов делало этот монументальный кабинет реальным. Благообразный облик седовласого маршала Булганина, сидящего под огромным портретом вождя революции, казался строгим, прозорливым, полубожественным.
Военный министр поспешил гостю навстречу.
— Рад тебя видеть, Никита Сергеевич!
Расцеловав товарища, маршал провел его в соседнюю комнату, уютную, с низким плюшевым диваном. Туда вела неприметная, отделанная дубовыми панелями дверь.
— Садись, угощайся! — пригласил Николай Александрович, заваливаясь на диван. — Грильяж, сливочная помадка, фрукты?
Хрущев уселся в кресло и потянулся к вазе за яблоком.
— Может тебе налить? — спохватился Булганин.
— Не буду. Я лучше яблочко съем.
— Виноград попробуй, кишмиш. Узбеки самолетом передали, только с дерева!
— Не хочу! — покачал головой Хрущев.
Николай Александрович благодушно смотрел на друга. Пригладив блестящую лысину, Никита Сергеевич спросил:
— Получилось?
— Страшное дело, — приподнимаясь с дивана, произнес Булганин и взял с подоконника пухлую папку. — Всю бетонную громадину на хер снесло, а сколько в эту башню железобетона зах…чили — и следа не осталось! — он потряс фотографиями. — Не представляешь, какая у бомбы силища!
Булганин принялся раскладывать на столике снимки.
— Это до взрыва, — тыкал пальцем министр, — а это — после.
— Земля плавится! — ужаснулся Хрущев.
— Горит земля, горит! Если такой мощности бомбу на врага сбросить, и воевать не надо, не с кем будет воевать!
Николай Александрович снова уселся на диван.
Булганин принялся раскладывать на столике снимки.
— Это до взрыва, — тыкал пальцем министр, — а это — после.
— Земля плавится! — ужаснулся Хрущев.
— Горит земля, горит! Если такой мощности бомбу на врага сбросить, и воевать не надо, не с кем будет воевать!
Николай Александрович снова уселся на диван.
— Без бомб государство не сохранить, — проговорил Никита Сергеевич. — Враги из всех щелей, как тараканы, лезут! Американцы засратые на самолетах-разведчиках границ не знают. Мы их бьем, а они все равно прут, секреты вынюхивают!
— Если бы взрыв твои американцы увидели, то точно бы ох…ли! Но они про то узнают! Земля ходуном ходила. Метеостанции на расстоянии трех тысяч километров возмущенье фиксировали. В отчете подробно написано, — министр кивнул на документы.
— Полистаю, — придвигая к себе сброшюрованную папочку, отозвался Хрущев.
Маршал ухватил гроздь винограда:
— Сладкий, прямо сок!
— Водородная бомба — самое жестокое оружие в мире, сравнимое по силе разве с проклятием сатаны! — с расстановкой выговорил Никита Сергеевич.
— Хорошо сказал, емко! Эта твоя фраза в газеты бегом пойдет, бегом! — округлил глаза Николай Александрович.
Хрущев продолжал перебирать ужасные снимки. Он глазам не верил, какие катастрофические разрушения произошли после взрыва.
— Если все страны таких бомб наклепают, планете пи…дец! Это, Коля, будет не ураган, а вселенская катастрофа!
— Так что ж, не делать бомб что ли? — заволновался военный министр, ссыпая виноградные косточки с ладони на блюдечко.
— Придется делать, придется смерть проклятую производить, без атомных бомб нам не выжить!
Хрущев сел удобнее и потянулся к яблоку. Булганин зачарованно смотрел на друга.
— Вот взорвали мы, Коля, бомбу, и теперь врагам понятно — в Россию не суйся, убьет! В этом состоит наша главная цель — запугивание! — разъяснил Секретарь ЦК. — У страха глаза велики. Американцы испугаются, приутихнут. А если приутихнут, мы за это время силенок подкопим. Воевать нам куда? Народ еще от битвы с Гитлером не оправился, в красоту счастья не поверил, а тут — иди, воюй! Не пойдут, не готовы! — замотал головой Хрущев. — А если не готовы воевать, значит, пугать вражин остается, но пугать по-настоящему, так, чтобы поджилки тряслись! Я фотографии заберу, не возражаешь?
Николай Александрович кивнул:
— Забирай, у меня копии есть.
Никита Сергеевич стал собирать фотографии. Маршал зевнул:
— Не выспался, глаза слипаются.
— А Маленков про испытание что сказал?
— Особо без эмоций, — ответил Булганин. — Его цифры пугают, слишком много на бомбы средств уходит. Неразумно, говорит.
— Разумно, не разумно, а выхода нет. Сталин не дурак был, что ядерную кашу заварил.
— У Егора как раз Молотов сидел, тот — за бомбы.
— Вячеслав с головой!
— Егор прям к Молотову тяготеет. Отыскал нового покровителя.
— Это ж надо, председатель Совета министров покровителей ищет! — возмутился Никита Сергеевич.
— То с нами не разлей вода, а тут — Молотов!
— История кислая! Ты, Коля, с Маленковым насчет меня говорил?
— Как же! — Булганин встал, открыл дверцу бара, где стояли бутылки, и достал коньяк. — Выпью рюмочку в профилактических целях, а то настроение — дрянь. Тебе наливать?
— Нет.
— Вчера вечером и переговорил, — налив треть фужера, рассказывал военный министр. — Егор пообещал включить в повестку вопрос о Первом Секретаре Центрального Комитета, самолично обещал твою кандидатуру на Президиуме озвучить. Я его припугнул, как ты велел, сказал, если он тебя не выдвинет, мы сами Хрущева предложим, чтобы потом не обижался. Сработало! — ухмыльнулся Николай Александрович.
Маршал выпил и снова плеснул себе коньяка:
— Никуда Егор не денется!
— Правильно сделал, что припугнул, если Президиум ЦК меня одобрит — считай дело решенное, Пленум как по маслу пройдет.
— Маленков раньше от страха на воду дул, а сегодня расхрабрился.
— Храбрый портняжка! — ухмыльнулся Хрущев. — Если мы бериевские бумаги найдем, они ему как костер под ногами будут.
Никита Сергеевич заметно нервничал: если Маленков за его кандидатуру не выступит, ни Каганович, ни Молотов, ни Ворошилов не проголосуют, а назваться Первым Секретарем Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза или просто Секретарем ЦК есть две большие разницы. Лидерство в партии, закрепленное высшей партийной должностью, позволило бы Хрущеву войти в первую тройку руководителей. Через партию шел к власти Сталин, через партию решил двигаться и Хрущев.
Никита Сергеевич тяжело вздохнул.
— А ученые про взрыв что сказали?
— Охренели. Еле очухались. Курчатов с Неделиным в самый эпицентр выезжали, разрушения осматривали. Страшное дело, говорят. Киношники фильм отсняли, пришлю тебе завтра.
Булганин, ласково смотрел на Никиту Сергеевича:
— Ты не будешь ругаться, если я после Пленума в Сочи мотну? Там хорошо, благодать, море как парное молоко, девушки светятся!
— Езжай, Коля, развейся.
— Машку возьму, — самозабвенно улыбался министр.
— Как она, в новую квартиру вселилась?
— Живет, довольна, — благодарно отозвался Булганин.
Хрущев смотрел на вазу, раздумывая, взять ему еще яблоко или нет.
— Возьми виноград, что ты все яблоки да яблоки!
— Ладно, давай виноград.
— Может, все-таки рюмочку?
— Нет, Коля, не буду.
Николай Александрович подал виноградную гроздь.
— Слушай, брат, я к тебе еще с одной просьбой обратиться хотел, с меркантильной. — Булганин подсел ближе. — Жена дачу просит.
— Где, в Сочи? — не понял Хрущев.
— Да нет, в Подмосковье, где-нибудь на Москве-реке, может, рядом с тобой, в Огарево, а может, по соседству, в Жуковке. И я с ней согласен, нужен, Никита, дом для семьи. Пока возможность есть, построю, мне ж не двадцать лет.
Хрущев внимательно посмотрел на Николая Александровича, который в Подмосковье пользовался сразу тремя дачами — министерской в Барвихе, в Малаховке дачу для обожаемой Машеньки держал и большой дом на реке Пехорка для приватного отдыха на Лосином острове.
— Тебе дач-то не мало?
— Так они ж государственные, а я прошу свою, личную! Вот с работы выгонят, куда пойду? — в сердцах воскликнул маршал, встал с дивана и всей своей громадой застыл над круглым, точно колобок, Хрущевым.
— Что-нибудь придумаю, — глядя на разволновавшегося товарища, пообещал Никита Сергеевич.
— Придумай, я как друга прошу, пошукай местечко. А я, сам знаешь, отработаю!
— Хорошо, друг, будет тебе дача! Давай по сто на ход ноги! — задорно ответил Хрущев.
— Сразу бы так! — хватаясь за бутылку, засуетился Николай Александрович.
— А материалы эти, — похлопал по отчету о водородном взрыве Секретарь ЦК, — я изучу. Дай команду, чтобы мне по ядерному оружию все без исключения присылали, хочу в суть вникнуть.
— Голову сломаешь. Пусть академики кумекают, какие для бомбы шурупы использовать. Бумаги я тебе пришлю, не жалко, и Неделина заодно. Может он что умное скажет.
От военных маршал артиллерии Неделин курировал ядерные и ракетные испытания.
Булганин разлил коньяк.
— За твое здоровье! — приподнял Никита Сергеевич.
— За наше здоровье! — поправил Маршал Советского Союза.
16 августа, воскресенье
Начальник Хозяйственного управления Министерства Вооруженных Сил, маленький, толстый, не по годам суетливый полковник Маргаритов ожидал прибытия министра на крыльце. Как только Булганин сел в машину, чтобы ехать на Лосиный остров, полковнику отзвонили. Он еще раз прошелся по особняку, поспешил на второй этаж, где маршал ночевал, и особо пристрастно осмотрел главную спальню. Фрукты в вазе, армянский коньяк, минеральная вода, лимонад, шоколадные конфеты, орешки — все на своем месте. Еще вчера Маргаритов велел пошире распахнуть тяжелые бархатные шторы — вид из окон на пойму открывался потрясающий. Булганину нравилось любоваться на заливные луга, далекий лес и изогнутый краешек реки Пехорки, выступающий из-за деревьев овальной зеркальной поверхностью. Полковник Маргаритов заглянул в просторную ванную с окном в полстены, убедился, что и там порядок — махровые персикового цвета простыни, одеколоны в пузатых хрустальных флаконах, зубной порошок, халаты, тапочки, на полу шерстяной коврик, чтобы о холодный кафель ноги не застудить. В коридоре у самой лестницы, и в спальне на зеркальном трельяже красовались пышные букеты свежесрезанных подмосковных роз, поставленные в серебряные ведра. Булганин любил цветы, в доме они были всегда: в спальне красовались пунцово-красные розы, в гостиной — девственно белые; изумительные букеты гладиолусов украшали веранду и столовую, а как цветы пахли? Волшебно пахли! Воздух повсюду, особенно в спальне, делался трогательно нежным.