— Про шампанское забыли! — охнул начальник хозуправления.
Он дождался, пока наверх подняли бутылки с шампанским, определили их в емкость со льдом, сконструированную наподобие толстостенного бочонка. Полковник осмотрел гостиную с вытянутым вдоль стены широким диваном, с которым соседствовал белый немецкий рояль. Над роялем, проникновенной стариной поражал трофейный гобелен, изображающий королевскую охоту. Шторы на окнах были собраны и красиво подвязаны. Маргаритов удовлетворенно кивнул, через высокий проем вышел на террасу, походил взад-вперед, поставил ровнее плетеное кресло-качалку, на котором любил посидеть министр, и, миновав вторые стеклянные двери, оказался в столовой с резным баварским буфетом и необъятным дубовым столом, где все было готово для трапезы. Придирчиво осмотрев столовую, полковник уставился на застывшую, как изваяние, коротко стриженую дылду Нину Михайловну — сестру-хозяйку, которая нелепо улыбалась, стоя перед камином.
— Смотри у меня, Нина! — пригрозил хозяйственник.
— У нас порядок! — пролепетала сестра-хозяйка.
— Лена с Татой как? — спросил Маргаритов.
— Ждут! — прошептала Нина Михайловна.
— Хорошо, — вздохнул полковник, — иду министра встречать! — со значением добавил он и, оправив китель, поспешил на крыльцо.
Время от времени по Стромынской дороге, скрываясь от посторонних глаз, министр Вооруженных Сил маршал Булганин уезжал на Лосиный остров. В эти выходные он собирался навестить ненаглядную Машеньку, ведь обещал к ней наведаться в воскресенье, но в Малаховку, где министр организовал для возлюбленной домик, ехать душа не лежала, не хотелось встречаться с ее говорливой неугомонной мамашей, а мамаша, как назло, увязалась за дочерью. «Поеду в Покровское», — решил министр и велел начальнику Хозуправления ожидать его на Лосином острове.
В сорока минутах езды от Арбата было патриархально и благопристойно. В старину здесь выстроил охотничий терем царь Алексей Михайлович по прозвищу Тишайший, потом светлейший князь Александр Данилович Меншиков, махнув рукой на обветшавший старомодный дворец, возвел по соседству просторные хоромы, да так и не удосужился в них пожить, а после — в каких только руках имение не перебывало! Теперь, отремонтированные помещения Покровского находились в ведении Совета министров и числились загородной резиденцией. По существу, этой резиденцией уже несколько лет пользовался исключительно товарищ Булганин. Раз, а то и два в месяц он устраивал в укромном заповеднике самый, что называется, джентльменский отдых. Люди в Покровском были неболтливые, благонадежные, «исключительно сознательные», как справедливо выражался начальник военного Хозуправления.
Машина министра въехала в ворота ухоженного парка и, шурша шинами по розоватому гравию, подкатила к парадному. Николай Александрович вышел. Двери и окна в доме были распахнуты — лето. Откуда-то изнутри доносился девичий смех и звуки рояля. Николай Александрович счастливо улыбнулся.
— Здравия желаю, товарищ Маршал Советского Союза! — отдавая честь, отрапортовал Маргаритов.
— Привет, привет! — кивнул полковнику маршал, ткнул ему в руки расшитую золотом фуражку и увесистую кожаную папку, набитую бумагами: — Неси!
Музыка стихла.
— Какая красота! — оглядывая окрестности, протянул министр. — Как здесь спокойно! — любуясь блеском далекой реки, раскидистыми вековыми липами, затейливыми клумбами и декоративными кустами, умилился он.
Маргаритов распахнул входную дверь.
Министр поднялся переодеться и возвратился в столовую уже в свободном льняном костюме. Любая одежда на нем сидела как влитая, делая седовласую фигуру Булганина импозантной и внушительной. Глядя на молодцеватого, исполненного солидности человека, любой признал бы в нем высокое начальство, таким заметным и убедительным смотрелся министр. И даже пустяковая мелочь в облике: выглядывавшая из-под рукава пиджака запонка, небрежно повязанный галстук, слегка подвернутые манжеты — подчеркивала его исключительность. Рассказывали, что в детстве товарищ Булганин выделялся среди сверстников улыбчивостью и серьезностью одновременно.
Маршал занял место в центре стола, в кресле с мягкими плюшевыми подлокотниками.
— Подавать обед? — осведомился Маргаритов.
— Подавай! — благосклонно кивнул Булганин. — Садись тоже, Боря. Ниночка, налей нам по рюмочке! — попросил он Нину Михайловну.
— Нельзя мне, товарищ маршал! — отнекивался полковник. — Не могу я, не имею права!
— Со мною можно! — вальяжно позволил министр.
Перед тарелкой Булганина стоял красивейший хрустальный фужер с позолоченными краями на продолговатой граненой ножке.
— Мне рюмочку, вон ту, малю-ю-юсенькую! — заверещал хозяйственник. — Хватит, хватит! — останавливал он Нину Михайловну.
— Давай, Боря, — приподнял фужер Булганин. — За победу над врагами!
— За победу, товарищ маршал! — затряс щеками Маргаритов и преданно заглянул в глаза Николаю Александровичу, хотя абсолютно не понимал, про какую победу тот говорит? Над кем победу? Что означает эта победа? Но рассудил просто — министру видней.
Выпили. Булганин слегка порозовел.
— Что за коньяк?
— Армянский, «Двин», — доложил Маргаритов.
— «Двин» Сталин уважал, — отметил Булганин. — Крепкий, сволочь, сорок три градуса, а пьется легко. Мастера по коньякам армяне, ничего не скажешь! Плесни-ка еще.
Полковник бросился исполнять.
— Смотри, Боря, какой цвет плотный, — слегка взбалтывая содержимое, продолжал министр. — А аромат каков? Я «Двин» издалека слышу!
Маргаритов тоже принюхивался.
— Хорош, хорош! — нахваливал министр. — А вино армяне делать не умеют, в рот возьмешь — выплюнуть хочется, приторно-сладкое у них вино и обязательно крепленое. Климат в Армении для настоящего вина не годится, то ли жарко, то ли почва не та, то ли вода, словом, не получается у армян вино. Пусть лучше коньяками занимаются.
Он опять принялся взбалтывать содержимое бокала, наблюдая, как золотисто-коричневая жидкость стекает по гладким стеклянным стенкам.
— Покушайте, товарищ маршал! — извиняющимся голосом проговорил Маргаритов.
Министр вяло поковырял вилкой шопский салат, проглотил кусочек копченого угря, доставленного из заповедного Селигера, и снова пригубил. Нина Михайловна вынесла овальную фарфоровую супницу.
— Ну, запах! — воскликнул Николай Александрович, когда сестра-хозяйка отняла увесистую крышку.
Нина Михайловна елейно улыбалась.
— Соляночка! — угадал министр.
— Рыбная, — уточнил начальник Хозуправления.
— Недурно!
Соляночка эта, приготовленная на линях, стерлядочке и всякой пузатой мелочи, пошла, как к себе домой. Булганин умудрился съесть аж две тарелки, хотя говорил, что последний месяц старается ограничить себя, не поддаваться гастрономическим излишествам.
— Ди-е-та! — по слогам выговорил он, доедая суп, и наотрез отказался от второго. — Рекомендации нарушаю! Разве ж такое возможно?
— Конечно, возможно! — с придыханием отвечал полковник. — Перебарщивать, конечно, нельзя, это верно, — простодушно рассуждал подчиненный, — так разве вы перебарщиваете?
Булганин отставил в сторону тарелку и удовлетворенно вздохнул:
— Чай буду пить в гостиной!
Министр Вооруженных Сил переместился в зал с белым роялем. Устроившись на широком диване с мягкими подушками, он с удовольствием обозрел собственное отражение, застывшее в огромном зеркале под золоченой рамой, занимавшем чуть ли не всю противоположную стену.
— Зеркала, зеркала! — любуясь на себя, проговорил маршал и пригладил ладонью седые волосы.
— Пойду я, товарищ маршал! — протараторил Маргаритов. — Сейчас чаек вам подадут.
— Иди, Боря, иди!
Полковник, пятясь, выскользнул из комнаты, Нина Михайловна суетливо готовила сладкий стол.
— Может, пластиночку поставить? — закончив со сборами, просюсюкала сестра-хозяйка.
— Пластинку? — вскинул брови министр, — пластинку можно!
— Которую, классику?
— Нет, Нина, поставь повеселей. Утесов есть?
Комната наполнилась музыкой.
«Все хорошо, прекрасная маркиза, и хорошо идут дела!» — утесовским, с хрипотцой, голосом, пел патефон.
— Я ушла, — сказала Нина Михайловна.
«Мы будем ждать приятного сюрприза…Тра-ля-ля ля-ля ля-ля»…
Маршал слушал, чуть покачивая в такт музыке ногой. В этот момент в дверях появились две девушки. Одна, белокурая, несла серебряный подносик с чашечкой, а другая, брюнетка, поднос с заварным чайником. Блондинка была чуть пониже и чуть пополней, а вот другая, черненькая, повыше и поизящнее.
«Точно лань!» — заулыбался министр.
На подругах были надеты кружевные передники, закрывающие лишь часть ниже пояса. Кроме босоножек на каблучках и коротеньких белоснежных передников, завязанных сзади тоненькими тесемочками, на девушках абсолютно ничего не было. Красавицы подошли к дивану, поставили свои подносы на столик перед маршалом и со смехом повалились на подушки, с двух сторон осаждая именитого гостя.
«Точно лань!» — заулыбался министр.
На подругах были надеты кружевные передники, закрывающие лишь часть ниже пояса. Кроме босоножек на каблучках и коротеньких белоснежных передников, завязанных сзади тоненькими тесемочками, на девушках абсолютно ничего не было. Красавицы подошли к дивану, поставили свои подносы на столик перед маршалом и со смехом повалились на подушки, с двух сторон осаждая именитого гостя.
— Аленка! — прижимая к себе блондинку, пролепетал маршал.
— Соскучился, Барсик?! — сбрасывая передник и приникая к мужчине, жадно дышала Лена.
— Вы мои малышки-голышки! — радовался Николай Александрович, отлавливая свободной рукою большегрудую Тату.
— А я вам вот что приготовил! — высвобождаясь из пылких объятий и доставая из кармана крошечные коробочки, пропел министр.
— Что это, что?!
— Смотрите!
— Колечки!
— Колечки, мои кисуни!
— Ко-лю-ся! — благодарно целовала Алена. — Ты мой сладкий!
— Спасибо, солнце! — обнимала Таточка.
Полковник Маргаритов и Нина Михайловна пили чай в неудобной подсобке, спрятанной под лестницей напротив гладилки. Полковник доедал нежнейший эклер.
— Не жалеете вы себя со сладким, Борис Фомич, оно же вам ни к чему! — Сетовала сестра-хозяйка, наблюдая, как начальник хозуправления уплетает пирожное за пирожным.
— Знаю, Нина, а удержаться не могу.
— Губите себя! — не успокаивалась Нина Михайловна.
— Я, Ниночка, за этот год четыре с половиной кило прибавил. Многовато, — признался военный. — Вот министру к октябрю бассейн выстроим, плавать начну, тогда похудею, — пообещал Маргаритов. — Министерский бассейн тоже на мне.
— Сколько же у вас забот, как выдерживаете? — всплеснула руками Нина Михайловна.
— Справляюсь! — облизывая сладкие пальцы, многозначительно выговорил Маргаритов.
На лестнице раздались шаги, гомон, смех.
— В спальню пошли, — определила сестра-хозяйка, — схожу со стола приберу.
— Иди, — доливая заварки, позволил начальник и потянулся за очередным пирожным. — Как думаешь, Нина, доволен маршал?
— Конечно, доволен! — фыркнула Нина Михайловна. — Ленка и Татка мои самые смышленые, а веселые какие! С такими бы и статуя каменная довольная осталась, не то что наш кот-котофеич!
— И то верно, — вешая на спинку стула китель и заваливаясь калачиком на кургузый диванчик, выдохнул Борис Фомич, — полежу, подремаю. Ежели что — зови.
Птицы ликовали. Утро дышало неукротимым солнечным светом. Розы пахли умопомрачительно и, если бы не распахнутые окна, обитатели спальни давно бы задохнулись в дурманящем аромате.
«Тук, тук, тук», — в булганинскую спальню осторожно постучали.
— Кого черт несет?! — открыв глаза, выругался министр.
— Это я, Маргаритов! — робко просовывая голову в дверь, вымолвил побледневший от страха хозяйственник.
Маршал лежал голый посреди широченной кровати. Справа к нему прижималась Лена, откровенно выставив наружу обворожительно округлое бедро, которое даже сейчас, после бурной ночи, хотелось гладить и целовать, а слева мужчину обнимала грациозная Тата, на которой не было ничего — даже краешка одеяла! Борис Фомич осекся.
— Тебе чего надо?! — с возмущением гаркнул Булганин.
— Вам Хрущев звонит, — пискнул начальник Хозуправления.
— Будь он неладен!
— К телефону просит, — продолжал Маргаритов, стараясь не смотреть в сторону кровати.
— Скажи — иду! — отрывисто пробасил Николай Александрович. — А ну-ка, котятки, брысь!
Девушки выпустили пленника из своих мармеладных объятий. Борис Фомич, потупив глаза, подал министру халат. Булганин запахнулся бархатной тканью и поспешил в соседнее помещение к телефону. Полковник семенил за ним.
— Я товарищу Хрущеву объясняю, что министр занят, — бормотал он в оправдание, — но может, дело, не терпящее отлагательств, государево…
— Ладно, ладно! — перебил его маршал. — Булганин слушает! — сев у телефона, прогудел он.
— Не оторвал тебя от государственных дел? Встал с постели?
— Встал, встал!
— Приезжай ко мне, Коля!
— Случилось что? — Николай Александрович сел ровнее на неудобном, чересчур мягком пуфе.
— Посоветоваться надо.
— А может, ты ко мне? Порыбачим.
— В твой вертеп не хочу, — отказался Никита Сергеевич.
— Никаких выходных у меня нет, просто никаких! — закончив разговор, с упреком выговорил маршал. — Позавтракаю и уеду.
Полковник стоял с потерянным видом, он почему-то принял на свой счет упрек министра, что «нет выходных», только в чем Маргаритов виноват? Уходя, министр даже не посмотрел в его сторону. Хозяйственник плотно притворил за маршалом дверь, вздохнул и стремглав полетел на кухню распорядиться о завтраке.
— Ну, котятки, папа уходит! — пробасил Булганин юным созданиям, которые лежали голышом, в рядок, повернувшись на животики, и игриво болтали ножками. Николай Александрович залюбовался их аппетитными телами с гладенькими попками и заулыбался.
— Почему ты от нас уезжаешь?! — оборачиваясь к Николаю Александровичу, прощебетала Алена.
— Не бросай нас, Колюся!
— Надо, котятки, надо!
— Не уезжай!
— Не уезжай, пожалуйста! — поднялась навстречу Таточка. Она стояла перед маршалом во всей своей девичьей красе, высокая, совершенно обнаженная, зовущая. Булганин взглянул на ее божественную грудь и обомлел. Подруги, смеясь, утянули маршала на постель.
— Сдаюсь, сдаюсь! — подняв руки, не сопротивлялся министр.
— Мы тебя не отпускаем, мы тебя еще помучаем! — придвигаясь вплотную, пела Аленка.
Тата снимала с мужчины халат.
— Не отпускаем, не отпускаем! — целуя маршала, шептала кареглазая Алена, прильнув к самому сердцу.
— Я тебя съем! — наваливаясь на полногрудую Тату, зарычал Николай Александрович.
Комната потонула в хохоте и визге.
Булганин стоял на крыльце и наблюдал, как его черный лимузин разворачивается и подъезжает к парадному.
— Кто придумал спектакль такой, на девчатах только фартуки оставить? — припоминая вечер, поинтересовался маршал.
— Я, — краснея, признался Маргаритов.
— Выдумщик ты, Борис, молодец!
— Служу Советскому Союзу! — отчеканил начальник Хозуправления. Маргаритов был на седьмом небе.
— Девчата на тебя не обижаются?
— Упаси бог!
— Смотри, Боря, не обижай, хорошие они! — Булганин пожал полковнику руку. — Через неделю жди.
— Очень понравилась маршалу наша выдумка, — хвастался полковник Нине Михайловне, — надо в следующий раз что-нибудь новенькое организовать, может, какое представление разыграть?
— Да чего тут выдумывать, Борис Фомич! Запустим к нему не двух, а сразу четырех девок — вот и все представление! — хмыкнула сестра-хозяйка. — А во что их вырядить или как раздеть, вам, мужикам, видней!
Машины шли плавно, не ехали, а плыли по асфальту. На всю дорогу понадобилось чуть более часа. Николай Александрович даже немного вздремнул и проснулся лишь у самого Огарево, прямо перед хрущевскими воротами.
— Не ругаешься, что с кровати поднял? — поздоровался Никита Сергеевич.
— Вставать-то когда-то надо! — зевая, пробормотал Булганин. — Чего звал?
Хрущев, морща нос, произнес:
— Берия письма пишет.
— Кому?
— Нам, членам Президиума, — Никита Сергеевич протянул Булганину листок. — Читай!
Маршал надел очки и углубился в чтение.
— Прощения просит, согласен на любую работу, — опустив бумагу, проговорил маршал. — Чего его теперь, выпускать?
— Ты до конца дочитай.
— Длинное слишком. И так понятно, раскаивается, — без интереса ответил Николай Александрович.
— Читай, читай!
Булганин снова принялся за чтение. Хрущев взял лист бумаги и стал сворачивать самолетик, с утра пообещал Илюше сделать эскадрилью.
— Это же надо, как разошелся — мы за казни в ответе! — возмутился маршал. — Мы, пишет, расстрельные списки подписывали! Ну, дает!
Хрущев исподлобья взглянул на друга.
— А разве не подписывали?
Булганин замотал головой.
— Специально никто не подписывал, я, по крайней мере! А тебе известно, что Лаврентий арестованных пытал? Пыточные в каждой тюрьме оборудовал, люди мук не выдерживали и в камерах вешались! Спроси Костю Рокоссовского, он расскажет. Берия собственноручно подследственных истязал, а некоторых сам стрелял, ничем не гнушался! А теперь нас обвиняет, что мы главные! — От возмущения Николай Александрович раскраснелся.
В письме говорилось, что если Лаврентия Павловича не отпустят, компромат на членов Президиума Центрального Комитета, а точнее, доказательства участия каждого в кровавом насилии, выйдет на свет. Булганин отложил бериевское письмо и обескуражено посмотрел на Никиту Сергеевича.