Хрущева прервали аплодисменты.
— Вчера было принято решение о строительстве первого в мире ледокола-атомохода, который проложит советским судам дорогу через Северный ледовитый океан. Исполинское, выносливое судно, атомный ледокол с гордым именем «Ленин», начнет жить в стране вечных льдов!
В зале снова зааплодировали.
— С познанием атома станут доступны далекие планеты! — предрекал Хрущев. — Всмотритесь в звездное небо, скоро мы потрогаем звезды! И все это — атом! Его немыслимая сила, которую смогли обуздать наши чудо-умы! Электричество у нас пока в дефиците, но и тут с помощью науки справимся! Мы осветим дома, дороги, на все хватит света и тепла! — сиял Никита Сергеевич. — Электростанций, работающих на основе атомной энергии, будет построено великое множество. Представляете, пятьдесят станций на страну! Сто! Вот заживем!
В зале опять раздались хлопки. Первый Секретарь поднял руку, призывая к тишине.
— Важнейшие шаги в науке изменят ход мировой истории! Всем, здесь собравшимся, и особенно вам, Андрей Дмитриевич, — обращаясь к академику Сахарову, проговорил Хрущев, — особая похвала! Я рад, что товарищ Курчатов собрал в кулак столько неустрашимых людей, как вы, как академик Щелкин, как все в этом зале. Я рад, что познакомился с такими умами, как профессора Духов, Кикоин, Тамм, Харитон, Доллежаль, Зельдович. Мир и война должны держаться на наших крепких плечах, никому не позволим раскачивать равновесие! Поздравляю с победой, товарищи!
Председатель Президиума Верховного Совета Ворошилов стал вручать Звезды и ордена Ленина. Булганин стоял сразу за Ворошиловым и, как только Звезду Героя и орден Ленина Климент Ефремович закреплял на пиджаке, военный министр жал орденоносцу руку. Когда подошла очередь Сахарова, Булганин произнес:
— Значит, ты тут самая светлая голова? Дай я тебя расцелую! — и заключил молодого ученого в объятья.
Малышев последовал его примеру и тоже облобызал Сахарова.
— Знаете, товарищ Сахаров, — отозвав в сторону академика, проговорил Хрущев, — бомбы для нас, прежде всего, сдерживающий фактор, пусть все знают — Советский Союз не тронь! С вашей помощью мы всему миру продемонстрировали стальные мускулы, но важно направить атом и в мирное русло, нацелить на службу людям. Не знаю, что сегодня важнее — мирный атом или атом войны.
Никита Сергеевич поманил пальцем Малышева.
— Иди, послушай, о чем мы тут говорим!
— Настоящие они мужики! — поддакнул стоящий за Хрущевым маршал артиллерии Неделин и поспешно отодвинулся в сторону, пропуская ближе к Первому Секретарю величественную фигуру министра Вооруженных Сил, который решительно переместился от Ворошилова к Хрущеву. Хрущев лукаво смотрел на Булганина.
— Я его уже целовал, Никита! — пробормотал военный министр.
— Так еще целуй!
Булганин вторично заключил Сахарова в объятия.
— Успокаиваться не надо, Андрей Дмитриевич, совершенствуйте оружие. Мы во всем должны быть первыми — и в защите, и в нападении! А теперь прошу к столу, за такое дело положено выпить, — и Хрущев увлек компанию за собой.
На широких столах лежали угощения.
— За великих мужей русской науки! — воскликнул Никита Сергеевич.
— Ур-а-а-а! — пронеслось по залу, обстановка сделалась непринужденной, домашней.
К Хрущеву приблизился Серов:
— Можно на два слова?
Первый Секретарь и министр государственной безопасности отошли в сторонку.
— Кончили, Никита Сергеевич! — прошептал генерал.
— Лаврентия? — обомлел Хрущев.
— Когда приговор зачитали, он прямо бросился на военных. Не верил, что дадут ему смерть.
— Другого не оставалось, Ваня!
— Оттолкнули его к стенке и прикончили. Все на пленку сняли.
— Выкини.
— Что?
— Фильм этот. Тут геройства нет.
В последнем письме Берия умолял бывших товарищей разрешить ему повидать новорожденную доченьку. Не разрешили.
— Хоронить где будем?
Хрущев наморщил лоб:
— Заройте подальше, чтобы ни одна собака не нашла.
Никита Сергеевич стоял бледный. «Объявили Лаврентия врагом, но был ли он до такой степени враг? — размышлял Хрущев. — Безусловно, был!» — отбросил сомнения Первый Секретарь, но почему-то, как не стало его, появилась жалость к несчастному маршалу, слезливая, человеческая. Никита Сергеевич глубоко вздохнул, заморгал.
— Гадкая жизнь, — устало произнес он. — Чем больше живешь, тем она гаже. Дети рождаются чистые, безгрешные, подрастают, и с годами все больше пачкаются. Так к концу жизни по уши в дерьме и сидим!
31 декабря 1953 года, четверг
Новый год, уже Новый год. Мелкий снег кружится. Тридцать первое декабря на дворе. Быстро этот год промелькнул — одна тысяча девятьсот пятьдесят третий, очень быстро, в одно мгновение, а ощущение такое, что целая вечность позади.
Нина Петровна жарила на кухне пироги, сама жарила, никого помогать не допускала. Никита Сергеевич ел их с пылу с жару, пышные, горячие. Он уселся на табурет перед кухонным столом.
— Хороши, ох, хороши! — нахваливал отец.
Маленький Илья сидел напротив и болтал ногами.
— Илюшенька, ты пирожка будешь?
Сын потянулся за румяным пирожком, но потом отдернул руку.
— Нет, не хочу!
— Попробуй, объедение!
— Ладно! — согласился малыш. Ему только-только исполнилось пять лет.
— Смотри, не обожгись! — предупредил Никита Сергеевич, проглатывая очередной пирожок. На этот раз попался с яйцом и зеленым луком. А были с мясом, с ливером, с квашеной капустой — словом, ешь и ешь!
Лучше, чем Нина Петровна, никто пирожки не готовил, ни один повар. Маруся и Тоня, помощницы по кухне, ушли, чтобы Никите Сергеевичу не мешать. Масло на сковороде дымилось, и вся комната пропахла жаром и пирогами. Папа и сын пристроились с краю стола, там, где обычно любила присесть домработница Фрося и, отдуваясь, прихлебывать из стеклянной банки чаек. Она всегда наливала чай в полулитровую банку, потом от души подслащивала, а уж затем — пила.
— Не могу больше, Нина, наелся до отвала! — поглаживая себя по животу, вздохнул Никита Сергеевич. — Пойду, полежу.
— Лучше бы погулял!
— Можно. Пойдешь со мной, Илюша?
— Я с мамой буду.
— Здесь жарко и душно! — сманивал отец.
— Не пойду!
— Как знаешь! — Никита Сергеевич потрепал сынишку по кудрявой головке и направился к дверям.
— Не простудись, на дворе холодно! — предупредил мальчуган. — Меня сегодня в шарф замотали. Он колючий, всю шею исколол!
— Я тоже шарф повяжу, — пообещал Никита Сергеевич.
— Когда выезжаем? — вдогонку спросила Нина Петровна.
— В половине десятого.
Новый год условились встречать в Кремле, там должны собраться все члены Президиума Центрального Комитета. В Кремль позвали маршалов Жукова, Конева, Буденного, министра госбезопасности Серова и главного редактора газеты «Правда» Шепилова.
— Детей берем?
— Обязательно!
— Им со стариками скучно не будет?
— Не будет! — за всех ответил Илюша. — Кремль с башнями, со звездами!
Перед прогулкой Хрущев разложил новогодние подарки. Старшему, Сергею, он приготовил наручные часы с зеленым циферблатом, Первого Московского часового завода — не часы, а загляденье, двести сорок три рубля за них уплатил.
— Не хуже заграничных! — залюбовался отец, завел часы, выставил время и положил в оригинальный металлический футляр в виде цилиндра. Жене на новогодний праздник приобрел флакончик духов «Красная Москва» с тонкими золотистыми узорами на фиолетовом стекле, дочкам предназначались крохотные сережки-калачи, их упрятал в шелковые мешочки. На сережках Нина Петровна настояла. Последнее время Хрущевы чаще стали появляться на людях, и супруга выпросила для дочерей скромные золотые украшения. Глава семейства недовольно пыхтел:
— Мещанство, что придумала!
— А бесконечные пиджаки с рубашками — не мещанство?! — Хрущевский гардероб был забит до отказа.
— Купим! — уступил Никита Сергеевич.
Маленькому Илюше был уготовлен плюшевый мишка. Подарки Никита Сергеевич уложил в сумку, чтобы раздать в Новый год.
На прогулку Никита Сергеевич взял Сергея.
За окном лютовал мороз, днем столбик термометра показывал минус двадцать пять, а ночью опускался за тридцать. Отец и сын двинулись по заснеженной аллее, обсаженной елками. Елки были громадные, разлапистые. Снежинки в свете фонарей сказочно переливались. Где-то в вышине белела загадочная луна и бисерными точками отчетливо проглядывали далекие звезды. Волшебно зимой, особенно в Новый год! Снег хрустел под ногами. Так со скрипом и топали по дорожкам.
— Быстро время летит, ничем его не удержишь, ни руками, ни приказами! Удивительная вещь время, неслышное, неуловимое, идет себе и не возвращается, проскакивает сквозь нас, а мы стареем, вот его очевидный след. Что это — время? — загадочно проговорил Никита Сергеевич. — Жалко, я ученым не стал, а то бы этим феноменом, временем, занялся.
— Мещанство, что придумала!
— А бесконечные пиджаки с рубашками — не мещанство?! — Хрущевский гардероб был забит до отказа.
— Купим! — уступил Никита Сергеевич.
Маленькому Илюше был уготовлен плюшевый мишка. Подарки Никита Сергеевич уложил в сумку, чтобы раздать в Новый год.
На прогулку Никита Сергеевич взял Сергея.
За окном лютовал мороз, днем столбик термометра показывал минус двадцать пять, а ночью опускался за тридцать. Отец и сын двинулись по заснеженной аллее, обсаженной елками. Елки были громадные, разлапистые. Снежинки в свете фонарей сказочно переливались. Где-то в вышине белела загадочная луна и бисерными точками отчетливо проглядывали далекие звезды. Волшебно зимой, особенно в Новый год! Снег хрустел под ногами. Так со скрипом и топали по дорожкам.
— Быстро время летит, ничем его не удержишь, ни руками, ни приказами! Удивительная вещь время, неслышное, неуловимое, идет себе и не возвращается, проскакивает сквозь нас, а мы стареем, вот его очевидный след. Что это — время? — загадочно проговорил Никита Сергеевич. — Жалко, я ученым не стал, а то бы этим феноменом, временем, занялся.
— Пространство и время — неразделимые категории, — обстоятельно заметил сын-студент.
— Ка-те-го-ри-и! — нараспев повторил Никита Сергеевич. — Пространство еще как-то вообразишь, линейкой померяешь, а вот время, можно сказать, из области неведомого!
Мороз крепчал. Хорошо, что отец с сыном утеплились: под пальто были толстые свитера, под свитерами плотные майки, шею прикрывали шерстяные шарфы, руки спасали от мороза меховые варежки, а ушанка из ондатры, неприхотливой водяной крысы, обитающей в ледяной воде, не давала подморозить голову. Пушистые уши шапок-ушанок отец и сын предусмотрительно опустили. В такой амуниции мороз нипочем. На худосочных юношеских усиках Сергея от дыхания оседали крошечные капельки, которые тут же превращались в льдинки. Время от времени парень отогревал заиндевевшие усики ладонью.
Экзамены за первый семестр Сережа сдал досрочно. Целеустремленный рос, не шалтай-болтай! Отец поддерживал в сыне стремление к знаниям. Когда-то Хрущев и сам хотел стать инженером, это был предел мечтаний молодого рабочего Юзовской шахты, где прошли шесть лет его самостоятельной трудовой жизни. За эти шесть лет Никита Сергеевич сделался первоклассным мастером, жалованье получал, равное жалованью дипломированного инженера, но на инженера так и не выучился, с образованием вышел совершеннейший провал. До шахты он пас коров, а в перерывах посещал церковноприходскую школу.
Получив самые примитивные знания, Хрущев отправился добывать хлеб насущный. Некогда, да и не за что было учиться. После свержения самодержавия, с приходом к власти большевиков, шустрый, схватывающий на лету, улыбчивый парнишка вступил на руднике в большевистскую партию и скоро был избран секретарем. Инициативный, исполнительный, вежливый, аккуратный, он не злоупотреблял спиртным, за дело переживал, был открытым и дружелюбным. Партийное начальство в лице Лазаря Моисеевича Кагановича приметило боевитого секретаря, приблизило, и в 1935 году, с должности заведующего орготделом Киевского горкома Никита Сергеевич поехал в Москву, слушателем Всесоюзной промышленной академии при ЦК ВКП(б). В Академии штудировали труды основоположников коммунизма Маркса, Энгельса, Ленина, видных большевиков Молотова, Бухарина, Рыкова и, разумеется, Генерального Секретаря Центрального Комитета Иосифа Виссарионовича Сталина. Учение о классовой борьбе легло в основу хрущевского образования. На труды классиков марксизма-ленинизма в Академии делался особый упор. В Промакадемии, как и на руднике, Хрущева избрали партийным секретарем, а парторганизацию Академии курировал непосредственно товарищ Каганович, которого из Украины перебросили на Москву.
Каганович возглавил Московскую партийную организацию. В Московском горкоме они снова встретились — улыбчивый слушатель Никита и властный трудоголик Лазарь Моисеевич Каганович. Будучи секретарем партийной организации, Никита Сергеевич свел знакомство со многими нужными людьми. Фундаментальных знаний Хрущев не получил и Академию не закончил, зато стал безошибочно ориентироваться в партийной иерархии, досконально изучил большевистский уклад, хитроумные ходы-выходы и повадки партийцев. С карьерой ему однозначно везло, а вот до серьезных знаний и прилежных занятий не дошло дело.
«Ничего, — размышлял Никита Сергеевич. — Из моего Сережки первоклассный инженер получится, и не просто дипломированный специалист, а настоящий ученый. Не я, так он в науку прорвется!»
Сергей бредил космосом, и отец всячески поддерживал его устремления.
— Я, пап, в Конструкторское бюро Челомея попасть хочу!
Владимир Николаевич Челомей был альтернативой ведущему ракетному конструктору Сергею Павловичу Королеву. И тот и другой занимались летательными космическими аппаратами, только каждый двигался своим путем.
Вышагивая по морозу, отец и сын держались под руки.
«Как похожи дети друга на друга, жестами, повадками, выражением глаз, озорством!» — Никита Сергеевич вздохнул. Его первенец Леонид, рожденный от первой жены, погиб в Отечественную войну, разбился на охваченном огнем самолете. Немцы подбили. Леонид до сих пор стоял у отца перед глазами. Особенно запомнилась его улыбка, открытая, добрая, доставшаяся от матери, девятнадцатилетней Ефросиньи, которая вскоре после рождения детей, Леонида и Леночки, скончалась от тифа. Леночке сегодня двадцать девять, она живет с мужем в Киеве, а вот Леонида, Ленечки — нет. Глядя на Сережу, Никита Сергеевич часто вспоминал его.
Вот и сейчас Сергей шел точно как Леонид, легкой свободной походкой. У Лени осталась дочь. Иришу Хрущев удочерил, точно так же, как и маленького Илюшу, сына умершей младшей сестры Нины Петровны. Они стали ему такие же родные, как Лена, Рада, Сережа. А вот Леонида не стало! Последнюю ленину жену за дерзкие высказывания в сорок четвертом упекли за решетку, а после этапировали в Магадан. Никита Сергеевич помочь не смог. Два раза ходил к Сталину, пока тот разгневанно не прикрикнул: «Мой сын фашистами расстрелян, и половина родственников сидит! А ты за вшивую невестку ходишь?! Тебе известно, что в тюрьмах сидят враги? Что ходишь?! Иди, работай! Партия никому исключений не делает!»
При подъезде к Кремлю у Хрущева возникло необычайное чувство, восторженное, величественное. Раньше Кремль казался ему чужим, отталкивающим, опасным, а сейчас от Кремля исходили тепло, свет, радость. Сердце щемило, так Кремль был хорош! Гости сговорились собраться в десять, но многие подъехали раньше и уже праздновали, провожали старый год, со смехом и шутками разгуливая по украшенному залу. Булганин прибыл с женой и дочерью: его Вера была с мужем, высоким военно-морским офицером, сыном адмирала Кузнецова. Микоян заявился со своим многочисленным выводком, который сразу и не сосчитать! Каганович пришел в сопровождении ослепительной красавицы дочери, она была настолько хороша, насколько и неприступна. Ворошиловские, жуковские, молотовские семьи были здесь.
В центре зала помигивала разноцветными огоньками, переливчатая золотом и серебром красавица-елка. На елке блестели немыслимые шары, сверкали затейливые снежинки, висели шоколадные конфеты в цветастых обертках, многоярусные гирлянды из стекляруса, вытянутые перламутровые сосульки, были игрушки в виде пузатых колокольчиков, разнообразных зверушек, качались миниатюрные домики, сделанные из папье-маше; грибы и желуди из раскрашенного картона неброско примостились на ветках. Перед елкой величественно вышагивал бородатый Дед Мороз в синей меховой шубе, с длинным посохом в руке. За плечами Дед Мороз носил мешок с подарками. Из-за его могучей спины с любопытством выглядывала миловидная Снегурочка в коротенькой шубке, отороченной светлым мехом. Она чуть приподнималась на носки в своих красных сапожках и мило улыбалась. По залу разгуливал толстый снеговик с забавным носом-морковкой, рядом, в окружении детворы, вытанцовывали ушастые зайцы, лисенок и косолапый мишка. Дети от души хохотали, показывая пальцами на то, как неуклюже вертелся снеговик, который, как ни старался, не мог ухватить за уши ни одного прыгающего перед ним вертлявого зайку. Вдоль стены выставили исполинский стол с закусками и напитками. Гостей за ним можно было рассадить множество, человек этак сто, но ста человек на празднике не предполагалось. Разместились за столом так: по центру Маленков с Молотовым в окружении семейств, напротив Никита Сергеевич с детьми и супругой, по правую руку от него — Микояны, по левую — Булганины, а дальше — кто где устроился: Ворошиловы, Кагановичи, Шепилов с родными, Жуков, Серов, Первухин, Суслов, Сабуров, маршалы. На самом краю красовалась одинокая Екатерина Алексеевна Фурцева с томным скучающим взглядом. Большое изумрудное кольцо сверкало на безымянном пальце. Свободных мест в конце стола осталось предостаточно. Для деток поставили столик в сторонке, с тем расчетом, чтобы они взрослых шалостями не донимали — пусть со сверстниками развлекаются.