В ущелье, куда Балачан свернул, было темно. Он зажег фонарь, направил луч под ноги, прислушался. Дул ветер, наверное, по здешним меркам бешеный — его едва заметное сопротивление Балачан почувствовал с большим удовольствием. Возник в наушниках и посвист, еле слышный, но все равно желанный, будто доносился из трубы какой-нибудь охотничьей избушки, которые оставлены на Земле для любителей природы. Снова его мозг искал и находил привычные аналогии, и это начало злить Балачана.
Он прошел ущелье вплоть до следующей долины, потом свернул в соседнюю, в последнюю, третью. Где-то рядом с ним в это время рождались и жили шорохи, Камай о них сразу сообщал. А ему казалось, что в темноте ущелья ничего постороннего не существует. Наверное, он подумал это вслух, потому что Камай спросил:
— Ты что-то сказал?
— Как там у тебя?
— Обычно, — неуверенно ответил Камай.
— А точнее? — Балачан заметил его колебания.
— При твоем приближении шорохи будто пропадают и потом возникают уже за твоей спиной. Но я не уверен…
Не успел Балачан обдумать это обстоятельство, как в наушниках прозвучало:
— Эй, вы, сторожа призраков! Сторожите?
Тарасевич не спал. И Балачан сразу простил ему и скептицизм, и насмешливость.
— Слушай, — тем временем гудел Тарасевич, обращаясь к Камаю, — прикрой свои локаторы, дай человеку развлечься естественной природой.
Балачан представил себе, как все пространство ущелья пронизывают сейчас, словно паутиной, невидимые излучения понаставленных на окружающих вершинах приборов, и подумал, что в совете есть смысл. Надеяться на человеческие способности, так до конца. Хотя вряд ли это могло что-нибудь дать.
— Выключите, — на всякий случай поддержал он Тарасевича, — не надо меня страховать.
— Есть, — коротко подчинился Камай. А Балачан словно действительно почувствовал, как вдруг пропали невидимые лучи-паутинки. Аж в голове зазвенело от мнимой пустоты.
— Не задерживайся, однако, — напоследок посоветовал Камай, — скоро рассвет.
Балачан взглянул на часы. Действительно, уже прошло немало времени, скоро пора возвращаться, а он все еще не придумал, как ему действовать, что искать в этих ущельях. Все вокруг было хожено-перехожено. Но и стоять на месте нельзя было, и он погасил фонарик. Пошел в другой конец долины, решив, что больше не будет входить в ущелья. Он миновал одно, второе, а перед третьим остановился, удивляясь, что это вдруг ему так неймется свалиться в это третье ущелье. И неожиданно для себя все-таки повернул.
Планета-соседка переместилась на небосклоне и теперь висела уже над головой. В ущелье чуть посветлело, его стены холодно поблескивали, как покрытые серебристым инеем.
Дала о себе знать усталость. Балачан отыскал небольшой каменный выступ и присел. Вокруг свирепствовал мороз, а ему было тепло, уютно. Будто находился он не в горах, а в салоне звездолета. Того самого, на котором летел сюда. Новейшего галактического лайнера. Это чудо современной техники. Даже забываешь, что ты в пространстве. Иногда кажется, что небольшой земной городок накрыли колпаком, подрубили снизу и сдвинули с места. Именно такими представляются коридоры-улицы звездолета, великолепный сквер на центральной площади, что рядом с командирской рубкой, бассейн-озеро с проточной водой. И тут Балачан поймал себя, что видит перед собой совсем не звездолет, хотя изображенная в голове картина очень похожа на настоящую, а тихий поселок на Балтийском побережье, где он провел целый месяц перед стартом с Земли. Видимо, воспоминание был так приятно, что Балачан чуть было не начал грезить. Но такой знакомый городок, вдруг изменил свой вид, приобрел какие-то фантастические черты. Словно в одну слились улицы и дома, вытянулись вверх, и были они не построены как обычно, а вырублены в каменной горе, нависшей над широким зеленоватым заливом. А чуть поодаль в залив впадала полноводная река. Картина был такой яркий, что аж загорелась в глазах. Балачан даже подумал, что он что-то подобное уже где-то видел, иначе откуда такая ясность, и тогда замотал головой, заморгал ресницами, отгоняя наваждение. И увидел узкое ущелье и косматый блестящий круг планеты-соседки над головой. Все стало на свои места.
— Надо же! — Засмеялся Балачан.
Товарищи, которые молча следили за эфиром, сразу откликнулись.
— Что ты? — Спросил Тарасевич.
— Задремал, наверно, — весело ответил Балачан, — прислонился и… Может, даже храпака дал, а, не слышали?
Посмеялись, и все. А когда назавтра Балачан снова собрался в долину, Тарасевич пошутил:
— На каменном диване мягче спится.
— Возьми подушку, — добавил Камай.
Балачан только улыбнулся. Насмешки товарищей имели основание — ему придется не спать еще одну ночь. Тренировка — тренировкой, а голова будет не очень ясной. Вместе с тем он не мог послать кого-то другого. Он начал вживаться в окружающее, и ему будет легче заметить любую перемену, если она случится. Одно только — не было у него ясности: вести одновременно наблюдения со станции или нет. Хотя Тарасевич так и не объяснил, почему он посоветовал Камаю выключить приборы, Балачан почему-то был уверен, что в этом совете есть определенный смысл. Поэтому сказал Тарасевичу:
— Побудь сегодня на базе.
— Мистика! — Возмутился Камай.
— Где призраки, там всегда чертовщина, — сохраняя серьезный вид, вставил Тарасевич и жарко, может, немного жарче, чем требовал момент, пообещал: — отосплюсь…
Он больше ничего не добавил. Балачану очень хотелось спросить, что он сейчас думает. Но не решился. Этот парень прежде сам убедится, а тогда уже скажет. Иначе слова из него не вытянешь, все в шутку обернет. А то и что-нибудь поядовитее влепит. Вот и приходится ждать, пока его мысль сама созреет.
— Я там буду, — коротко сказал Балачан товарищам на прощание, махнув рукой в сторону станции.
— Адрес старика, — не удержался Тарасевич, — долина Шорохов, ущелье Мечтаний.
— Не забудь записать в Атлас, — оставил за собой последнее слово Балачан. Но, добравшись до места, все-таки вспомнил выдумку Тарасевича. Метко сказано, может прижиться. Вот так, наверное, и появляются названия в географии и астрономии, а мы потом долго ищем в них какой-то особый смысл. А его чаще всего нет, название — дитя минуты, плод фантазии шутника.
В долине все было как вчера. За исключением одного — покоя Балачана. Раз за разом обходил он ущелье, присаживался на тот же каменный выступ, на котором давеча чуть не уснул, нетерпеливо вскакивал и шагал дальше. Он чего-то ждал, надеялся, что именно сегодня произойдет с ним что-нибудь необычное.
Рассвет застал его поблизости от гравилёта. Сначала над базой краешек черного неба налился теплом, просветлело. Затем в промежутке между горными вершинами блеснул серп Лаланда. Он поднимался на глазах, и вместе с ним день спускался с гор в долину.
Балачан рванул с места гравилёт, стремительно взмыв в высоту. Долина с ее тремя ущельями осталась далеко внизу. Он, словно прощаясь с ней, в последний раз глянул вниз, и вдруг у него тревожно дрогнуло сердце. Что-то до боли знакомое увиделось ему в этих очертаниях. И тогда пришло ощущение чего-то приятного, значительного, что вскоре произойдет с ним. На базу Балачан вернулся успокоенный, в хорошем настроении.
Товарищи уже находились в лаборатории. Камай колдовал над дешифратором электромагнитных сигналов. Тарасевич сел поодаль, натянув на лицо мину безразличия. Балачан только усмехнулся про себя: Тарасевич был в своем амплуа скептика.
— Кого ловишь? — Спросил Балачан у Камая.
— Твой опыт перенимает, видится ему второй Поллукс, — вместо Камая ответил Тарасевич.
— Ты тогда прочитал чужую передачу, — Камай уже привык к выпадам Тарасевича и не обратил на него внимания, — а что, если наши шорохи также чья-то передача? Разве этого не может быть?
— Думаешь? — Неуверенно проговорил Балачан, а самому вдруг с удивительной четкостью вспомнилась долина и ущелье. — Думаешь? — Повторил он и пошутил: — Мы не все умеем читать, — поймав напряженный взгляд Тарасевича, добавил: — Например, мысли. Что думает сейчас наш врач?
Тарасевич, который исполнял в их экспедиции обязанности доктора, насмешливо парировал:
— Ну, это еще древние умели. Я думаю, что вы на моих глазах сходите с ума. Просто, правда?
Балачан, однако, подумал, что совсем не так просто. Ему показалось, что Тарасевич что-то подразумевает, только не решается высказать вслух. Видимо, его мысль может показаться абсурдной, а он ничего так не боится, как показаться смешным. Беда с молодежью. Сколько интересных идей, наверное, вот так остается в тени из-за амбиций и условностей. И не подойдешь к человеку даже с теплым словом, не примет. Балачан вздохнул: мало ему шорохов, так еще и Тарасевич со своими недомолвками.
Тарасевич, который исполнял в их экспедиции обязанности доктора, насмешливо парировал:
— Ну, это еще древние умели. Я думаю, что вы на моих глазах сходите с ума. Просто, правда?
Балачан, однако, подумал, что совсем не так просто. Ему показалось, что Тарасевич что-то подразумевает, только не решается высказать вслух. Видимо, его мысль может показаться абсурдной, а он ничего так не боится, как показаться смешным. Беда с молодежью. Сколько интересных идей, наверное, вот так остается в тени из-за амбиций и условностей. И не подойдешь к человеку даже с теплым словом, не примет. Балачан вздохнул: мало ему шорохов, так еще и Тарасевич со своими недомолвками.
Аппарат электросна действовал быстро. Балачан успел поймать только начало какого-то странного, как ему показалось, разговора друзей, как его объял глубокий сон.
Балачан спал ровно шесть часов, отмеренных им для отдыха. Однако, проснувшись, еще долго лежал и думал. Во-первых, ему сразу вспомнилась последняя услышанная им фраза, сказанная Тарасевичем: "У старика есть нюх, он словами не бросается». И во-вторых, сон. Обычно, засыпая с помощью "усыпляльника", он ничего не видел во сне. Сегодня это правило нарушилось. Сон привиделся четкий, будто явь. Хотя наяву ничего этого, конечно, не было. Гора, прорезанная ущельями, не имела ничего общего с домами, которые он увидел во сне. Похоже, что у него разыгрались нервы. Ведь если во сне видишь то, что хотел бы увидеть в действительности, нужно обращаться к врачу. Балачан улыбнулся, поднялся с кровати, начал одеваться. Он бы обратился к Тарасевичу, если бы не его слова о чутье. Наверное, Тарасевич и Камай очень верят в непогрешимость своего командора, и в таком случае объективности ожидать трудно. Нужно избавляться от горячки самому, найдя какую-нибудь интересную гипотезу, что захватила бы и его, и товарищей.
Однако едва Балачан высказал эту свою мысль, сказав, что в долине больше делать нечего, ребята неожиданно для него заупрямились.
— Боишься, — отметил кратко и язвительно Тарасевич.
— Давай доведем до конца начатое, — не согласился и Камай, — хочешь, я поеду вместо тебя.
— Результатов же нет, — попытался убедить их Балачан.
— У нас впереди много времени, чтобы позволить себе не торопиться, — сказал Камай.
Можно было использовать свое положение руководителя экспедиции и приказом изменить направление работы. Но Балачан не хотел применять власть — не было достойной альтернативы тому, что они делали до сих пор.
Камай вернулся к дешифратору, Тарасевич поехал на наблюдательную станцию, а Балачан начал готовиться к очередному блужданию по долине.
Ночи в экваториальной полосе Каменного мячика были похожи друг на друга, и Балачану скоро стало казаться, что он словно и не возвращался на базу, а как пришел сюда позавчера, так и оставался все три дня. Это было плохо. Нельзя же ожидать, что ты увидишь что-то там, где тебе все представляется однообразным, знакомым и даже постылым. А ноги сами несли его к тому каменному выступу, на котором он отдыхал на днях.
Усталости не было, но Балачан все равно сел. Яркая соседка Каменного мячика повисла над головой. Она выглядела крупней, чем с Земли кажется Венера, и даже слепила ему глаза. Балачан зажмурился и тогда снова вспомнил тот Прибалтийский городок. Мысли потекли медленно, лениво, как у человека, который начинает засыпать. Балачану было лень бороться с собой и с этим состоянием. Он представлял желтый пляж, на который накатывались пенистые серые волны, людей, которые выбегали вместе с волнами на берег и с ходу бросались на нагретый жарким солнцем песок.
На секунду Балачан будто сбоку посмотрел на эту картину и тогда увидел среди загорелых тел себя. Вот он повернулся к соседу, заговорил с ним. "Мой последний день", — сообщил сосед. "Куда?" — Спросил он. "Домой, на Марс". На Марс так на Марс. Больше они ни о чем не говорили, Балачан это хорошо помнил. Но ему вдруг представилось продолжение этой беседы, как сосед рассказывал о Марсе, а он, Балачан, видел все это, только не со слов соседа, а так, как будто все было на Марсе с ним лично. В деталях. И при этом он все время удивлялся, что как бы про себя задает вопросы: как построен планетолёт, как выглядит марсианские ландшафт. От этих воспоминаний мостик незаметно перекинулся на Каменный мячик. И как тогда, горы начали приобретать очертания фантастических строений. Потом каменный выступ, на котором он сейчас сидел, показался совсем не выступом, а ступенью высокого крыльца перед закрытыми дверями…
И тут Балачан встрепенулся, помотал головой, отгоняя докучливое видение. Взглянул на часы. Два часа и восемь минут. До рассвета еще долго. Он встал, отошел несколько шагов, постоял, снова взглянул на часы. Время тянулось очень медленно. Прошло всего пять минут. И вдруг его словно потянуло снова сесть на выступ.
Соседка Каменного мячика опустилась за горы, в ущелье стало совсем темно, и Балачан ощупью нашел свой выступ. Это было кстати, потому что голова стала тяжелой, как после напряженной, длительной работы. Он попытался расслабиться. Голове полегчало, но зато вернулись прежние фантастические видения. Незнакомое, неземное поселение странной архитектуры. Здания, похожие на скалы, нависшие над широкой рекой, покрытой легким туманом. Над ними сияет голубое небо. А потом началось что-то непонятное. Вода в реке заклубилась паром, небо потемнело, и на нем выступили звезды, которые не могло затмить даже дневное светило. Лаланд? Балачан подумал, что очень похоже, и тогда заметил новую подробность: высохшая река напоминала уже знакомую ему долину.
"Опять то же самое!" — Скользнуло в голове. Балачан аж рассердился, хотел встать и пойти и… остался. Вдруг подумалось, что стоило бы посмотреть, чем все это закончится. И действительно, в долине между тем начали разворачиваться новые события. В одной из скал-построек появилась щель, и в ней показалась что-то круглое, как человеческая голова в гермошлеме. Балачан невольно напрягся, будто мог разглядеть, кто это там высовывается из скалы. Странно, но он увидел глаза. Как человеческие. Они смотрели сквозь оболочку гермошлема с нескрываемой грустью. Балачан аж поежился под этим взглядом. Гермошлем повернулся туда-сюда и скрылся в щели, а следом исчезла и сама щель. Балачан почувствовал, что его покидают силы. Но прежде чем он потерял сознание, он увидел незнакомый космодром, стремительный взлет ракеты и маленькую звездочку в незнакомом созвездии.
— Балачан, Балачан! — Этот крик показался Балачану далеким, фальшивым, адресованным кому-то другому. — Я сейчас! — На этот раз он узнал голос и удивился, чего это разволновался Тарасевич. И вдруг вспомнил все, что ему недавно привиделось.
— Ты заснул? — Спрашивал Тарасевич, сажая гравилёт поблизости от Балачана.
Балачан окинул его невидящим взглядом, он все еще не мог вырваться из-под власти своих видений.
— Пошли, — мягко, как к больному, обратился к нему Тарасевич и взял под руку.
Балачан послушно встал и неожиданно для себя, и тем более для Тарасевич попросил:
— Я хочу посмотреть твой сегодняшний дневник.
Тарасевич внимательно посмотрел на него и повернул к станции.
— А знаешь, — сказал Балачан, когда они вошли в помещение станции, я уже хорошо себя чувствую.
Тарасевич молча подвел его к столу, где находились записи о сегодняшнем дежурстве. Балачан взял их в руки и опустился в кресло.
— Так оно и есть. С двух восьми до двух тринадцати ты просвечивал ущелье.
— Ну и что с того? — Тарасевич снова становился самим собой. — Как я понимаю, ты на меня за это не сердишься?
— Наоборот…
— Вот как! — Удовлетворенно сказал Тарасевич. Он проверил, включена связь с базой, и спросил: — Ты нас слышишь?
— Слышу! Что там у вас? — нетерпеливо крикнул Камай.
— Сейчас приедем, Балачан расскажет.
Камай едва дождался их.
— Такие дела, — сказал Балачан, когда они с Тарасевичем, сбросив скафандры, уселись в уютном салоне базы. — Эти шорохи, за которыми мы гонялись столько времени, скорее всего - сигналы. Ты, Камай, правильно уловил суть проблемы. Это сигналы, — продолжал он, — оставленные для нас, или нам подобных прежними аборигенами планеты. Удачная имитация биотоков. Думаю, что передатчик находится где-то поблизости, в районе долины. Возможно, даже скрытый над выступом, на котором меня одолевали воспоминания о Земле и после приходили видения. А возможно, передатчики разбросаны по всей планете, это даже более вероятно. Почувствовав наши биотоки, они потом заставляют нас мысленно отвечать на вопросы о нас, людях, о наших городах, образе жизни. Вряд ли автомату нужны эти сведения. Скорее всего, он должен убедиться, что образ мыслей, принцип мышления его хозяев, и существ, которые попали в сферу его досягаемости, одинаков, что мы сможем понять друг друга. И тогда передатчик "рассказывает" умным пришельцам о судьбе планеты и цивилизации, которая здесь когда-то была. Естественно, все это бегло, штрихами. Но главное то, что бывшая цивилизация послала весточку себе подобным.