Сысцов сидел у журнального столика и пил чай. Кружочек лимона золотисто светился на солнце в чайном стакане, придавая всей сцене теплоту и почти домашний уют.
– Входи, Павел Николаевич, – Сысцов царственно махнул рукой, приглашая гостя сесть в соседнее кресло. И тут же прихлебнул из стакана, спрятав глаза. – Валя сказала, что у тебя что-то необычное... Я заметил, с тобой частенько последнее время стали происходить чрезвычайные события. – Золотой ободок на стакане сверкнул желтым настораживающим бликом. – Давай бей... Похоже, я тут для того и сижу, чтобы вы все приходили сюда время от времени и били меня по темечку.
Пафнутьев сел, положил папку на колени, поднял голову и посмотрел на Сысцова печально и даже с некоторым соболезнованием.
– Арестован Анцыферов.
– Знаю, – кивнул Сысцов, прихлебывая чай. – Дальше.
– Вы уже знаете? – поперхнулся Пафнутьев от удивления.
– Невродов доложил.
– Ну, тогда слава богу... А то я уж думал, что мне первому придется принести эту новость.
– Нет... Невродов оказался неожиданно гуманным человеком... По отношению к тебе, Павел Николаевич... И весь удар взял на себя.
– Надо же, какое великодушие, – пробормотал Пафнутьев.
– Но все равно хорошо, что ты пришел. – Сысцов остро глянул на Пафнутьева поверх стакана. – Невродов мало что мог сказать... Очень волновался. – Сысцов жестко улыбнулся. – Он сказал, что ты доложишь подробности. Слушаю тебя, Павел Николаевич. – И Пафнутьев вдруг ясно услышал в наступившей тишине, как мелко и часто бьется в опустевшем стакане серебряная ложечка, передавая дрожание руки Сысцова. – А то я уж, честно говоря, подумал ненароком... Не придешь ли ты с конвоирами за мной... Нет, вроде один пришел... И на том спасибо.
Ложечка продолжала звенеть в стакане, и Сысцов, поймав взгляд Пафнутьева, устремленный в сторону этого мелкого дробного звона, поставил стакан на стол.
– Иван Иванович, – начал Пафнутьев, наклонив голову вперед, как бы преодолевая сильный встречный ветер, который бил ему в лицо. – Я прекрасно понимаю все, что произошло, понимаю суть событий... И скрытую их сторону. Но все произошло настолько неожиданно, что предупредить вас, посоветоваться... не было никакой возможности. События назревали несколько дней... И я не думал, что они взорвутся столь быстро.
– Не тяни.
– Внешняя сторона событий такова... Не-кий директор гастронома, Халандовский, написал заявление о том, что прокурор города требует с него пять миллионов рублей за прикрытие уголовного дела, возбужденного против того же Халандовского.
– А что он натворил, этот твой Халандовский?
– Почему он мой?
– Не надо, – досадливо махнул рукой Сысцов. – Не надо лапши, Павел Николаевич. Что он натворил?
– Ничего. Обвес, обсчет... Обычные торговые дела.
– И за это пять миллионов? Он что, ошалел?
– Кто? – осмелился спросить Пафнутьев.
– Анцышка... Многовато запросил... Такие дела стоят меньше. Продолжай.
– Халандовский не простак. Он понимал, что обвинение дутое. Для того и составленное, чтобы получить с него деньги. И он, ничем не рискуя, обратился в областную прокуратуру. Те ухватились. И сегодня утром провели операцию. Халандовский вручил Анцыферову пять миллионов меченых денег, те тут же вошли следом за ним и оформили факт получения взятки. Были изъяты и сами деньги, и газетная упаковка, пересыпанная светящимся порошком, тут же сфотографировали руки Анцыферова, они тоже светились.
– Засветился, значит, наш прокурор, – задумчиво проговорил Сысцов, с улыбкой глядя на Пафнутьева. – Засветился... Жаль. Хороший был человек, а, Павел Николаевич?
– Мы с ним давно работали, – осторожно ответил Пафнутьев, не разобравшись в смысле вопроса.
– Ну хорошо... А твоя роль во всех этих событиях... В чем она заключается? Ведь я же не поверю, что ты ничего не знал и ни о чем не догадывался, а?
– Знал и догадывался, – кивнул Пафнутьев.
– Почему же не спасал Анцыферова?
– Это моя обязанность?
– Да.
– А вот этого я уже не знал.
– Врешь, – просто сказал Сысцов. И улыбнулся каким-то своим, невысказанным мыслям. И Пафнутьеву эта его улыбка не понравилась. Он вдруг ясно понял, что если сейчас, вот в этом разговоре, он не переломит этого упрямого, сильного, всепонимающего противника, то ему придется не просто менять работу, ему придется поменять и место жительства. В этом городе оставаться будет попросту опасно. И спокойствие Сысцова объяснялось только одним – он уже с ним попрощался. И сейчас лишь исполнял последний долг. – Да, Павел Николаевич, ты обязан был Анцыферову помогать, выручать, предупреждать о малейшей опасности, а в случае надобности закрывать его собственной грудью. Только при таком отношении к Анцышке мы с тобой могли бы работать дальше. Вот в этом кабинете, ровно год назад, даже немного больше, он сделал тебя начальником следственного отдела. Ты забыл об этом?
– Не забыл. – Пафнутьева охватила легкость, которая посещала его в минуты крайней опасности. Не было ни сомнений, ни колебаний, не было запасного выхода и спасительного входа, все решалось в эти вот самые секунды, решалось навсегда. Пафнутьева охватило шалое состояние вседозволенности, которое он однажды уже испытал в этом кабинете, когда так самозабвенно и нагло излагал им же самим придуманную версию убийства Пахомова. Тогда еще он открыл слабое место этих вот могущественных людей – они могут переиграть любого в игре солидной, обстоятельной, продуманной. Но если им все время, безостановочно подбрасывать доводы и объяснения, которые не вписываются в обычную логику поступков, они теряются, происходит сбой в их непоколебимой уверенности.
Пафнутьев провел годы за следственным столом, допросив за это время тысячи людей, и не просто допросив, а вывернув их, можно сказать, наизнанку. И эти годы, эти допросы, знакомство с тысячами людей дали опыт, который позволял вести себя так, как требовалось именно в этом положении, именно с этим человеком, и выходить на результат, который требовался.
– Наш разговор окончен, Павел Николаевич, – сказал Сысцов, тяжело поднимаясь из кресла. – Нам обоим все ясно, не правда ли? Анцыферов будет на свободе сегодня же, сейчас же... Мне кажется, что вы с ним уже не сможете работать вместе. Но это уже решать Анцыферову.
– Вот так круто?
– Да, Павел Николаевич, только так. Вы просчитались. Я знаю, вы в душе игрок, азартный игрок, с фантазией, с необходимой долей наглости и блефа... Я понял это еще год назад. И должен вам сказать, что именно эти качества меня и привлекли. Таких людей везде ценят... Но только в тех случаях, когда они правильно себя ведут и ставят на ту карту, на которую им указывают. Но когда они начинают своевольничать, совершать поступки в меру своего куцего понимания событий, когда они проявляют уже собственную гордыню, самостоятельность, как им кажется...
– А на самом деле что они проявляют? – поинтересовался Пафнутьев, вдавленный в кресло словами Сысцова.
– А на самом деле они проявляют собственную ограниченность, – усмехнулся Сысцов, садясь за стол. – В таких случаях с ними прощаются. Более того, принимают меры, чтобы обезопаситься от них и в будущем. Вы понимаете, о чем я говорю, да?
– Местами, – дерзко ответил Пафнутьев.
– Я и не рассчитывал, что вы сможете понять все... Что же вы сидите, Павел Николаевич? Я же сказал – разговор окончен.
– Разговор еще не начинался, Иван Иванович, – произнес Пафнутьев и даже нашел в себе силы улыбнуться прямо в лицо Сысцову. – Присядьте, Иван Иванович, – Пафнутьев великодушно показал на кресло, с которого только что поднялся Сысцов.
Тот изумленно поднял брови, склонил голову к плечу с таким выражением, будто услышал что-то чрезвычайно забавное.
– Ну-ну, Павел Николаевич...
– Наш разговор еще не начинался, – повторил Пафнутьев и положил, только сейчас снял с колен и положил на журнальный столик рядом с серебряным подстаканником Сысцова свою потертую папку. Папка – это документы, а документы Сысцов уважал. И, завороженно глядя на папку, приблизился к столику и опустился в кресло, с которого только что поднялся. Сел, не сказав ни слова, понимая, что любое произнесенное им слово будет как бы на руку Пафнутьеву, будет работать на ту новую роль, которую тот себе выбрал. А молчание – это достойно, это сильно.
– Слушаю, – наконец сказал он, не выдержав паузы.
– Вы сказали мне, дорогой Иван Иванович...
– Сбавьте тон, – резко сказал Сысцов.
– Постарайтесь меня выслушать... Я не задержу вас слишком долго. Надеюсь, вернее, убежден, что вы не пожалеете о тех десяти минутах, которые потратите на меня, – теперь уже Пафнутьев заговорил с изрядной долей жесткости. – Так вот, вы напомнили мне, дорогой Иван Иванович, о нашей встрече в этом кабинете год назад. Вы сказали, что Анцыферов великодушно назначил меня начальником какого-то там отдела и за это я должен был его благодарить по гроб жизни. Я все происшедшее тогда понял иначе. Меня назначили вы, Иван Иванович. А Анцыферов лишь согласился, скрипя сердцем.
– Вы сказали мне, дорогой Иван Иванович...
– Сбавьте тон, – резко сказал Сысцов.
– Постарайтесь меня выслушать... Я не задержу вас слишком долго. Надеюсь, вернее, убежден, что вы не пожалеете о тех десяти минутах, которые потратите на меня, – теперь уже Пафнутьев заговорил с изрядной долей жесткости. – Так вот, вы напомнили мне, дорогой Иван Иванович, о нашей встрече в этом кабинете год назад. Вы сказали, что Анцыферов великодушно назначил меня начальником какого-то там отдела и за это я должен был его благодарить по гроб жизни. Я все происшедшее тогда понял иначе. Меня назначили вы, Иван Иванович. А Анцыферов лишь согласился, скрипя сердцем.
– Скрепя сердце, – поправил Сысцов.
– Мне больше нравится так, как я сказал. И благодарить я должен именно вас, Иван Иванович, за то давнее назначение. Именно так обстояло дело.
– Возможно, – благосклонно кивнул Сысцов. Несмотря на свой ум, опыт, хватку, отказаться от похвалы он все-таки не мог. А Пафнутьев понял – начал он неплохо, что-то в душе первого ослабло, на него он уже смотрел с интересом. И в глазах у него не было холодного стального блеска.
– Когда я оказался в ловушке у этих бандитов...
– Я наслышан об этом.
– Когда я оказался в ловушке у этих бандитов, – Пафнутьев пренебрег замечанием Сысцова, больше того, своим повтором он как бы осадил его, поставил на место, и Сысцов опять взглянул на него с изумлением – он открывал для себя Пафнутьева нового, неожиданного. – Этот мясник, этот наемный убийца, прежде чем отрезать мне голову в ванной, решил позабавиться. И когда ему кто-то позвонил, он отчитался, выслушал чьи-то там указания, а потом взял да и протянул мне трубку – послушай, дескать, и ты.
– Он дал вам трубку, не закончив разговора? – Сысцов напряженно наклонился вперед.
– Да, Иван Иванович, именно так. Он не очень уважительно отнесся к собеседнику... Он поднес трубку к моему уху, когда тот еще продолжал говорить.
– Я не знал этой подробности, – чуть смешался Сысцов. – И что же вы услышали?
– Я услышал голос Анцыферова.
– Не может быть! – искренне воскликнул Сысцов, отшатнувшись в кресле. – Это надо же быть идиотом!
– Кому? – улыбнулся Пафнутьев.
– Обоим.
– Не будем сейчас об этом... Таким образом, у меня появились основания усомниться в Анцыферове. Он очень важно выглядел, когда я появился в его кабинете с головой на собственных плечах. Он предпочел бы, чтобы свою голову я держал под мышкой.
– Представляю, – хмыкнул Сысцов.
– Я тоже... Естественно, работать ему со мной стало неуютно. Но это тоже к делу не относится. И когда после всего этого до меня дошла информация о готовящейся взятке... Согласитесь, у меня были основания не бить в колокола.
– Понимаю вас, – кивнул Сысцов. – Возмездие – святое чувство. Прекрасно вас понимаю.
– Никакого возмездия, никакой мести. Доложить вам о телефонном звонке, когда я лежал связанным по рукам и ногам, я был обязан. Но мог ли я, положив голову на плаху, утверждать, что это был голос именно Анцыферова? Не показалось ли мне это в моей тогдашней предсмертной тоске? Я – следователь. И я обязан был положить на стол доказательства. А у меня их не было.
– Но у вас их никогда и не будет, – произнес Сысцов той странной интонацией, когда его слова можно было растолковать и как вопрос, и как утверждение, но было в нем и сочувствие, и удовлетворение.
– Не обо мне разговор, – сказал Пафнутьев, пресекая попытки Сысцова выудить подробности. – Я – птица не столь уж высокого полета. Речь идет о вас, Иван Иванович. О вашей судьбе, о вашем будущем.
– Даже так? – на этот раз в восклицании Сысцова уже не было прежнего благодушия.
– Эти бумаги, пленки, фотографии были обнаружены сегодня утром в сейфе Анцыферова. – Пафнутьев вынул полдюжины разноцветных папок с резолюциями, сделанными фломастерами в углу каждого конверта. – Обратите внимание, Иван Иванович... На каждой папке рукой Анцыферова сделаны соответствующие пометки... Как я понимаю, сделаны они для собственного потребления, он их делал для себя... Я оставляю вам эти документы.
– Их уже кто-то видел?
– Нет. Я изъял их при обыске, а когда понял их характер, содержание...
– Они уже побывали в областной прокуратуре?
– Нет.
– Невродов с ними знакомился?
– Нет.
– А его люди?
– Нет.
– Это хорошо. – Сысцов взял папки, бегло взглянул на них. – Да, это рука Анцыферова. Любопытно...
– Если хотите, можете посмотреть прямо сейчас. Я посижу, подожду... Можете посмотреть их без меня, я позвоню позже... Можете вообще оставить их себе. Но в любом случае моя просьба заключается в следующем: посмотрите их сегодня. Пока Анцыферов еще...
– Я понял, – кивнул Сысцов. – Пока он еще изолирован.
– Когда я взглянул на эти бумаги, которые он хранил так бережно, которые подбирал и сортировал так тщательно, которые наверняка готовился пустить в дело... Я понял, что тот голос в трубке принадлежал все-таки ему.
– Но ведь нужно быть идиотом, чтобы хранить подобные бумаги в служебном сейфе, – пробормотал Сысцов, заглянув в одну из папок.
– Знаете, Иван Иванович, мне кажется, что это не единственный его поступок, который вызывает... сомнения.
– Деликатно вы иногда выражаетесь, Павел Николаевич, – усмехнулся Сысцов.
– Как говорит наш эксперт, с кем доведешься, с тем и наберешься.
– Позвоните мне через пару часов, – сказал Сысцов и, взяв папки, направился к письменному столу. – Анцыферов знает, что эти бумаги обнаружены при обыске?
– Да. И подтвердил это при понятых. Его подтверждение занесено в протокол.
– Что же это он... Растерялся?
– Очень, – заверил Пафнутьев.
– Но это же надо быть дураком... Почему он не отрекся от них, почему не сказал, что их ему подсунули?
– Мы об этом уже говорили, Иван Иванович. – Пафнутьев поднялся. – Анцыферов иногда совершает странные поступки.
– Я жду вашего звонка, Павел Николаевич, – на этот раз Сысцов произнес имя Пафнутьева даже с некоторой долей уважительности.
* * *Пафнутьев позвонил Сысцову ровно через два часа. Секретарша соединила его тут же, не задав ни единого вопроса, – видимо, была предупреждена.
– А, Павел Николаевич, – буднично произнес Спецов. – Рад, что вы нашли время позвонить мне... Я разобрался с вашим вопросом. Мне кажется, нам не надо особенно беспокоиться и вмешиваться в это дело... Пусть все идет как идет. Суд разберется и скажет свое слово. Вы согласны?
– Конечно.
– Вот и отлично. Продолжайте работать. Кстати, подумайте, кто бы мог заменить... хотя бы временно... отсутствующего... работника.
– Если мне это позволительно... – начал было Пафнутьев, но Сысцов перебил его:
– А почему бы и нет?
– Хорошо... Я попытаюсь...
– Всего доброго, Павел Николаевич. Благодарю вас. – И Сысцов положил трубку.
* * *Овсов стоял у окна, глядя на жизнь больничного двора, Валя сидела за его спиной на кушетке, и шел между ними привычный, неспешный разговор о том о сем. Говорили о самих себе и о странных отношениях, сложившихся между ними, когда и рвать нет сил, и продолжать тягостно. И вдруг Овсов увидел, как во двор въехала машина. Он сразу обратил на нее внимание, потому что въехала она не так, как обычно въезжают машины в больничные ворота. Сюда въезжают на малой скорости, притихшие, понимая свою неуместность здесь, среди покалеченных, больных, умирающих. А эта въехала на скорости, с визгом остановилась у самого крыльца, из нее быстро вышли два человека и бегом поднялись по ступенькам.
– Кажется, к нам гости, – проговорил Овсов. И хотя больше ни о чем не успел подумать, взгляд его сам по себе остановился на телефоне – надо бы позвонить.
– Кого-то привезли? – спросила Валя.
– Скорее, за кем-то приехали... Ты на кого-то оформляла сегодня выписку?
– Кому положено, ушли еще до обеда.
– Слышишь? – спросил Овсов, дав Вале знак замолчать. И оба услышали в коридоре частые, решительные шаги. Они приближались, становились громче, и в них явно звучала угроза – по больничным коридорам так не ходят. Шаги замерли у самой двери, помедлили секунду. Дверь распахнулась, и в ординаторскую вошли два молодых человека. Оба были одеты в черные кожаные куртки. Один был повыше, массивнее, с пучком волос, собранных на затылке, второй пониже, весь поменьше, но жилистее, стремительнее.
– Слушаю вас, молодые люди, – проговорил Овсов, повернувшись к ним от окна.
– Где Званцев? – спросил высокий, взяв на себя разговор.
– Простите? – Овсов удивленно вскинул брови.
– Я спрашиваю, в какой палате лежит Званцев Сергей Дмитриевич? – отрезал длинный. – Вопрос ясен?
– Валя, – обернулся Овсов к девушке, – у нас есть такой больной?
– Не знаю... Надо уточнить. – Валя легко поднялась и вышла из ординаторской. В коридоре прозвучали ее быстрые, срывающиеся на бег шаги.