Китару, насколько я мог судить, говорил на почти идеальном кансайском диалекте. Притом что родился и вырос в токийском квартале Дэнъэн-Тёфу, что в районе Оота. Я родился и вырос в Кансае и говорил почти на идеальном нормативном языке (характерном для речи токийцев). И в этом смысле мы с ним были престранной парочкой.
Я познакомился с ним, когда подрабатывал в кафе, что рядом с главными воротами кампуса Васэды. Я работал на кухне, он – официантом. Когда выдавалась свободная минута, мы с ним перекидывались парой-другой слов. Обоим нам было по двадцать, дни рождения – с разницей в какую-то неделю.
– Китару – редкая фамилия[12], – заметил я, когда мы только познакомились.
– Так, точна. Очань рэдкая, прыкинь, – ответил он.
– В «Лотте»[13], помнится, был питчер с такой же фамилией.
– Так, но да яго нияким бокам. Але, фамилия рэдкая, можа, якая и радня.
Я учился на втором курсе Литературного факультета Васэды. Он – провалился на экзаменах и ходил в подготовительную школу при универе. И хоть поступал уже дважды, тяги к учебе я в нем не заметил. В свободное время он читал книги, которые вряд ли пригодились бы на экзаменах: «Биография Джими Хендрикса», «Этюды в сёги»[14], «Происхождение Вселенной». Говорил, что ездит из дома в Ооте.
– Из дома? – переспросил я. – Я как-то даже не сомневался, что ты из Кансая.
– Не-не, я нарадзиуся и вырас там жа – в Дэнъэн-Цёфу.
Услышав это, я несколько обалдел.
– Тогда почему говоришь на кансайском?
– Вывучыу на вопыте. Сабраушысь з духам.
– В смысле?
– Ну, як бы прылежна вучыуся. Запаминау глаголы, сушчаствительныя, ударэнни. Прымерна так жа, як вучат ангельский ти хранцузский. Некальки разоу ездзиу пракцикавацца у Кансай.
Он меня поразил. Я впервые слышал, чтобы человек выучил кансайский диалект апостериори, на своем личном опыте, как английский или французский. «Кого только в Токио не встретишь! – восторженно подумал я тогда. – Прямо как в «Сансиро»…»[15]
– Я з дзетства быу трасны фанат «Циграу Хансин». Кали яны грали у Токио, хадзиу балеть на стадзион. Але на гасцявой трыбуне дажа у паласатай форме Циграу з такийским говарам няма што рабиць: нихто и слухать не стане. Цябе ни на шаг не падпусцяць да гэтай кампании. Так я поняу, што прыйдзецца вучыць, и старауся як мог. Ох, и намаяуся я з гэтай вучобой!
– И ты пошел на это ради бейсбола? – удивленно спросил я.
– Так, видзишь, як «Цигры» для мяне важныя. З тых пор што дома, што у инстытуце стараюся гаварыць тольки па-кансайску. Ва сне и то гавару па-кансайску, – сказал Китару. – Як мой говар? Пачци идэальны?
– Точно. Будто ты родом оттуда, – сказал я. – Только у тебя диалект не болельщиков «Хансин», а какого-то района Осаки.
– Як ты дагадауся? Падчас летних школьных каникул я гасциу у адной сямъи з раёну Тэнодзи. Цикава правеу врэмя. Аттуда да заапарка – рукой падаць.
– Гостил в семье? – с интересом переспросил я.
– Странный я тып, так? Займайся я такжа увлечонна на падгатавицельнам, не правалиуся бы на экзаменах. Ага?
«Вот именно, – подумал я. – Сперва валять дурака, а затем наверстывать, – как это все-таки по-кансайски!»
– А ты адкуль родам?
– Недалеко от Кобэ, – ответил я.
– Недалёка, гэта дзе?
– Асия, – ответил я.
– Нармальнае мястэчка! Што ж ты сразу не сказау? А то пудрыць мне мазги.
Я объяснил. Меня спросили, откуда родом, вот и ответил. Когда говорю, что родом из Асии, многие считают, что я из зажиточной семьи. Однако в Асии живут не одни толстосумы. Моя семья – совсем не богатая. Отец работал в фармацевтической компании, мать – библиотекарем. Дом маленький, машина – кремовая «Тойота-Королла». Поэтому чтобы у людей не возникало ошибочное предубеждение, когда они спрашивают, откуда я родом, стараюсь отвечать, что «из пригорода Кобэ».
– Вось яно што! Ну, точь-в-точь, як у мяне, – сказал Китару. – Адрэс – у квартале Дэнъен-Цёфу, а жывем на самым яго водшыбе. Дом – не дом, а развалюха. Як-небудзь прыязджай, паглядзиш, яким бывае Дэнъэн-Цёфу. Не паверыш сваим глазам. Але кожны раз парыцца за гэта тожа не дзела. Гэта проста адрас. Таму я, наабарот, з самага пачатку кажу, нарадзиуся и вырас у Дэнъэн-Цёфу. Вроде таго, «як? крута, так?».
Он меня покорил, и мы стали как бы друзьями.
Тому, что после переезда в Токио я совершенно перестал использовать диалект, есть несколько причин. До окончания старшей школы я говорил только по-кансайски, при этом ни разу не пытался заговорить на нормативном токийском. Однако буквально через месяц после переезда в Токио я, к собственному удивлению, заметил, что на новом для себя языке говорю естественно и бегло. По характеру (сам того не замечая) я был как хамелеон. Или же у меня языковой слух развитее, чем у других. Так или иначе, никто из окружающих не верил, когда я говорил, что родом из Кансая.
К тому же есть важная причина, по которой я отказался от кансайского диалекта: мне хотелось стать совершенно другим человеком и начать новую жизнь.
Всю дорогу в «синкансэне», который вез меня в Токио, я размышлял о своей прежней жизни. Признаться, за восемнадцать лет вспомнить было нечего, кроме череды постыдных в большинстве своем событий. Нет, я вовсе не бахвалюсь, по правде говоря, мне даже не хочется об этом вспоминать. Чем больше я думал тогда, тем противнее сам себе становился. Конечно, у меня были и приятные воспоминания. Светлые, так сказать, пятна. Это правда. Однако куда чаще мне приходилось краснеть за свои проступки и стоять, понурив голову. То, как я жил до сих пор, о чем помышлял, если задуматься, было настолько заурядно и беспредельно трагично, что об этом лучше и не вспоминать. Сплошь мещанский хлам, никакого воображения. И мне хотелось собрать это все в кучу и засунуть в самую глубь большого выдвижного ящика. Или же сжечь все дотла (и посмотреть, какой повалит дым). Во всяком случае, я хотел оставить все это позади и начать новую жизнь в Токио с чистого листа. Испробовать новые для себя возможности. И этот отказ от кансайского диалекта, приобщение к новому языку были для меня практическим (да и символическим) средством. В конце концов, язык, на котором мы говорим, формирует нас как людей. Во всяком случае, восемнадцатилетнему мне представлялось именно так.
– Стыдна? Што у гэтым такога стыднага? – спросил у меня Китару.
– Да много чего.
– Ты что, с родственниками не ладишь?
– Нет, с семьей у меня лады, – ответил я. – Но все равно стыдно. Стыдно уже оттого, что нахожусь рядом с ними.
– Странный ты якой-та, – сказал Китару. – Што стыднага у тым, што ты находзишься у кругу сямьи? Мне так са сваими очань дажа весела.
Я молчал. Я не мог ему объяснить. Спроси, чем меня не устраивает кремовая «Тойота-Королла», и мне будет нечего ответить. Просто дорога у нас перед домом узкая, а родители не хотели тратить деньги на новый фасад, только и всего.
– Маи прэдки чуць не кожны дзень праядаюць плеш, чаму я дрэнна вучуся. Гэта, канешна, дастае, але што рабиць – такая у их работа, павучаць сваих дзяцей. Стараюся аднасицца да их натацый спакойна.
– Ты такой беззаботный, – восхищенно сказал я.
– У тебя подружка есть? – поинтересовался Китару.
– Сейчас нет.
– А раньше была?
– До недавней поры.
– Расстались?
– Ага, – ответил я.
– А чаму?
– Долгая история. Сейчас не хочу об этом.
– Тоже из Асии? – спросил Китару.
– Нет, не из Асии. Она жила в Сюкугава. Это рядом.
– И как, она тебе давала?
Я покачал головой:
– В том-то и дело, что не совсем.
– Расталися з-за гэтага?
Я немного подумал:
– Из-за этого тоже.
– А да гэтага усё дазваляла?
– Да, почти до упора.
– А канкрэтна дакудава?
– Давай не будем об этом, – сказал я.
– За гэта табе тожа стыдна?
– Да, – ответил я. Еще одно, о чем я не хотел вспоминать.
– Да ты тожа, гляджу, сабе на вуме, – как бы сочувственно сказал Китару.
Впервые я услышал тот странный текст к «Yesterday», который он напевал, в ванной у него дома на Дэнъэн-Тёфу. Сам дом был не такой уж и развалюхой, как он говорил, и совсем не на отшибе. Обычный дом в обычном районе. Старый, но больше моего в Асии. Хотя без всякого лоска. К слову, во дворе стоял темно-синий «Гольф» предыдущей модели. Возвращаясь домой, Китару первым делом принимал ванну: забирался в нее и подолгу не выходил. Поэтому мне часто приходилось садиться на круглый табуретик рядом с дверью в крохотный закуток перед ванной комнатой[16] и болтать с ним через щель. Я не мог скрыться там от его мамаши, и потому мне приходилось выслушивать ее длинные рассказы о том, до чего глуп ее ветреный сын, который совсем не старается учиться. Из этой самой ванной он громко пел – для меня или нет, я не знаю, – ту песню с ее жуткими словами.
Как-то раз я спросил, какой смысл у придуманного им текста? По мне, так это чистая насмешка над песней «Yesterday».
Как-то раз я спросил, какой смысл у придуманного им текста? По мне, так это чистая насмешка над песней «Yesterday».
– Якая чухня! Нихто и не сабирауся насмяхацца. Ды кагда и так, разве Джону не нравилися розныя глупасци? Ци так?
– В «Yesterday» и слова и музыку написал Пол.
– Няужо?
– Вне сомнений, – твердо заявил я. – Пол сам ее написал, пришел в студию, играл на гитаре и пел. Потом наложили струнный квартет. Остальные битлы никак в этом не участвовали. Они считали песню слишком мягкой для своего репертуара. Хотя авторство указали, как обычно, – Леннон – Маккартни.
– Уф, я далек от таких тонкостей.
– Это не тонкости, это общеизвестный факт, – сказал я.
– Няхай так. Мне усе гэтыя падробнасци да лямпачки, – вальяжно сказал Китару из пелены пара. – Я проста спяваю, як хачу, у сваёй ванне. Я ж не записываю пласцинку! Аутарских прау не нарушаю. Никаму не мяшаю. Таму няма нияких прычын на мяне наязджаць!
И опять запел обычным блаженным голосом – тот годился разве что горлопанить в ванной, – бодро вытягивая ноты вплоть до самых верхних: «До вчерашнего дня та девчонка еще была там…» Или что-то вроде того. Слегка потряс руками и шлепнул ими пару раз по воде, как бы дополнив исполнение звуковым эффектом. Я тоже мог бы ему подтянуть, но почему-то не хотелось. Нет ничего приятного в том, чтобы ждать человека целый час, пока он плещется в ванне, а тем временем поддерживать через дверное стекло бессвязный разговор.
– Ты так подолгу сидишь в ванной. У тебя тело не разбухнет? – спросил как-то я.
Сколько себя помню, подолгу в ванне я не сидел никогда. Молча сидеть, погрузившись в воду, мне быстро надоедало. В ванне невозможно читать книгу или слушать музыку, а я без этого убивать время не могу.
– Кали доуга сядзишь у ванне, расслабляецца галава, и яе наведваюць упауне интырэсныя идэи. Няжданна-негаданна, – сказал Китару.
– Мысли – вроде текста к «Yesterday»?
– Да, это одна из них, – ответил Китару.
– Хорошая это мысль или нет, но чем тратить на них время, не лучше ли серьезно позаниматься перед экзаменами? – сказал я.
– Эй, цябя-та куды панесла? Загаварыу саусем як мая мамашка. Яна-та хай, а ты – не слишкам малады, каб мяне вучыць?
– Но ты не поступил уже дважды. Самому, поди, неприятно?
– Зразумелае дзела – непрыятна. Мне хочацца хутчэй стаць студэнтам, расслабицца и устроиць дастойнае свиданне з падругай.
– Ну так для этого нужно напрячься и хорошенько позаниматься.
– Кали бы усё… – врастяжечку возмутился Китару, – …усё было так проста, я б дауно ужо паступиу.
– Вообще-то институт – никудышное место, – сказал я. – Поступишь – будешь жалеть. Это вне сомнений. Но то, что ты не можешь туда поступить, – еще более никудышное дело.
– Ты прав, – ответил Китару. – Слишком справедливо. Слов нет.
– Тогда почему не учишься?
– Таму што няма матывацыи.
– Мотивации? – переспросил я. – «Устроить достойное свидание с подружкой» – разве это не прекрасная мотивация?
– Ну, гэта… – промолвил Китару и выдавил из себя нечто среднее вежду вздохом и стоном, – …вабщчэ-та доугая исторыя. Я бутта раздвоиваюся.
У Китару есть девчонка, с которой он дружит еще с начальной школы. Подружка, так сказать, с горшка. Они из одного класса, но она с первого раза поступила в Университет Дзёти. Учится на отделении французской литературы и занимается в теннисном клубе. Он показал мне фотографию, и я невольно присвистнул, настолько красивая у него подружка. Стильно одета, бодрый взгляд. Но в последнее время они почти не встречаются – договорились, что с отношениями лучше повременить до поступления Китару в институт, чтобы он готовился без помех. Причем предложил это сам Китару. А она согласилась: мол, если ты так считаешь… Перезваниваются часто, а видятся раз в неделю. Да и то – мимолетно, так что это больше похоже на короткие встречи, чем на свидания: пьют чай и обмениваются новостями. Держатся за руки. Немного целуются. И следят, чтобы дальше дело не заходило. Очень старомодно.
Китару хоть и не красавец, но выражение лица у него благородное. Невысокого роста, стройный, и прическа, и одежда – простые, но стильные. Если бы еще и молчал, вполне походил бы на скромного городского юношу. Вместе они выглядели прекрасной парой. Из недостатков – разве что худосочное лицо, глядя на которое могло показаться, что Китару немного недостает индивидуальности и настойчивости. Однако стоило ему открыть рот, как такое впечатление рушилось на глазах, словно песочный замок под лапами энергичного лабрадора-ретривера. Люди поражались его пронзительному голосу и уверенной болтовне на кансайском диалекте. Во всяком случае, несовпадение с внешним видом у него поражало. И эта разница первое время приводила меня в растерянность.
– Як табе без падружки, не грусна? – как-то раз спросил у меня Китару.
Я ответил, что не без этого.
– Паслухай, Танимура, тады не хацеу бы устрачацца з маёй?
Я толком не понял, что Китару хотел этим сказать.
– Что значит – встречаться с твоей?
– Яна добрая. Прыгожая. Па характару прамая, мазгавитая. Гэта я гарантырую. Не пажалеишь! – сказал он.
– Я не думаю, что пожалею, – возразил я, так и не поняв, к чему он клонит. – Только почему я должен встречаться с твоей подружкой? Не понимаю, в чем смысл?
– Ты – нармальны чувак, – сказал Китару. – Иначай, думаешь, я б табе прадлажыу такое?
Ничего это не объяснило. Какая связь между тем, что я нормальный чувак (даже если так и есть), и предложением встречаться с его подружкой?
– Эрыка… – (так ее звали) – …и я выйшли з адной пачатковай школы, вывучылися у сярэдняй, закончыли старэйшыя класы, – сказал Китару. – Можна сказаць, усё сваё жыццё правяли пачци неразлучна. Натуральна стали парай, и нашы атнашэнни прызнаюць усе кругом: и таварышы, и бацьки и вучыцеля. Вось так мы удваём саупали без едзинага зазору и были прывязаныя друг да друга.
Китару для наглядности сложил ладони.
– Аставалася тольки махам паступиць на пару у инстытут, и можна казаць, што жызнь удалася. Без едзинага правалу. Апладысменты. Бис. Вось тольки я з трэскам завалиу уступицельныя, астальное ты знаешь. Не знаю, што случылася, але у нейки-та мамент, пастяпенна, па чуц-чуць усё пайшло наперакасяк. Канешна, я никога у гэтым не виню, бо винаваты ва усим тольки сам.
Я молча слушал продолжение его истории.
– И вось маё я, раз ужо зашоу разгавор, бы радваилася, – продолжил Китару и развел сведенные ладони.
– Твое я будто раздвоилось? – переспросил я. – Каким образом?
Китару какое-то время пристально смотрел на свои ладони. Затем сказал:
– Иначай гавара, адна палавина мяне перажывае, як усё палучыцца: пакуль я напрасна хажу на падгатавицельныя курсы и бесперспектыуна гатоулюся к экзаменам, Эрыка наслаждаеца студэнчыским жыццём. Важна ирае у тэнис, заводзе новых знакамых и, можа быць, ужо устречаецца з ким-та другим. Тольки успомню пра гэта, и галава уся у тумане, бы усе мяне кинули и удаляюцца усё далей и далей. Разумеешь, пра што я?
– Думаю, да.
– Однако у еще одного меня, наоборот, на душе стало спокойно. В том смысле, продолжай мы без проблем и трудностей вольготно жить дальше неразлучной парой, что бы нас ожидало? Чем так, лучше, чтобы дорожки у нас ненадолго разошлись, и если мы поймем, что не можем друг без друга, тогда можно опять идти дальше вместе. Ведь есть и такой выбор, правда? Понимаешь, о чем я?
– Кажется, понимаю. А вместе с тем кажется, что не понимаю.
– Другими славами, скончыць универсицет, устроицца у якую-нибуць фирму, жаницца на Эрыке, палучыу паздравленни, стаць харошай супружаская парай, нарадзиць дваих дзяцей, адправиць их у радную начальную школу Дэнъэн-Цёфу, па выхадным хадзиць гуляць на бераг раки Тамагава, аблади-аблада… нихто не спорыць, упауне прыличная жызьнь. Ды мяне трывожыць, ничога, кали жыццё складываецца гладка, прывольна, без зацэпак?
– Сомнения насчет естественного, накатанного и уютного? Ты об этом?
– Ципа таго.
И я опять не сумел понять, что плохого в естественном, накатанном и уютном? Но разговор мог затянуться, и я решил эту тему не развивать. Только спросил:
– Ладно, но почему я должен встречаться с твоей подругой?
– Проста падумау, кали яна начне устрачацца з другими, пускай гэта будзиш ты. Цябе я зняю, к таму ж чэраз цябе я змагу узнаць пра яе кампанию.
Я нисколько не считал этот разговор серьезным, но при случае встретиться с подругой Китару мне было интересно. На фотографии она казалась писаной красавицей, и мне захотелось узнать, что влечет ее к такому странному парню, как Китару. Я с детства был застенчивым, но при этом очень любознательным ребенком.
– И докуда у вас доходило? – осторожно спросил я.
– Ты о сексе?
– Да. До самого конца?
Китару покачал головой:
– Гэта няма. Мы ведаем друг друга з дзецтва, таму апяць рабиць тожа самае: раздзяваць, ласкаць цела, прыкасацца як-та нялоука. Будзь хто другая, другое дзела. А так, мне кажацца, нядобра запускаць руку у трусы і прадстауляць, бы я з ёй. Разумееш, пра што я?