Тон Герсанды был настолько суров, что Рено невольно понурился.
– Не просите меня забыть ее.
– Я ни о чем не прошу. Только не забывайте, кто она такая. Любите издалека, как Жоффре Рюдель любил принцессу Триполитанскую, о чем никто и никогда не догадывался. То, что об этом знаю я, уже большая оплошность с вашей стороны… Единственное, что я хочу понять, – чего вы хотите? Хотите ли вы стать рыцарем или навсегда потерять свою репутацию?
– Я отвечу на ваш вопрос: рыцарь может посвятить свою жизнь даме своей мечты, и я это сделаю. Я посвящу свою жизнь… ей.
Герсанда секунду молча смотрела в лицо юноши, но он отвернулся, ища на стене, окружающей двор, свет окна, у которого недавно стоял. Терзающая его любовь уже расправилась с нежным юнцом, которым он был еще вчера. Теперь перед Герсандой стоял мужчина. Красивый, привлекательный! Сердце дамы затопило сочувствие не только к «милой дурнушке», на которую молодой красавец, конечно же, никогда не посмотрит как на желанную женщину, но и к молодой королеве, без сомнения любимой своим супругом, но любимой меньше, чем Господь Бог и мать. А значит, все-таки не слишком любимой… Ведь Герсанда по собственному опыту знала, какой влекущей силой обладает подлинная страсть…
– Посвятите, если вы так желаете, – вздохнула она. – Но издалека и молча…
Затем она ушла.
На алтаре, освещенном одной-единственной высокой свечой и красной лампадой, мягко поблескивали три обнаженных меча, светясь позолотой рукоятей с украшенными рубинами и топазами головками. Три совершенно одинаковых меча. Так пожелал принц Робер, готовя к посвящению в рыцари трех воинов из своего дома. Пройдет еще несколько часов, и торжественная церемония начнется.
В темной и тихой церкви Нотр-Дам-де-Пуасси светился лишь слабо освещенный алтарь, а у его подножия молчаливо застыли, выстроившись в ряд, три белые фигуры в льняных одеждах. Они стояли на коленях, молитвенно сложив руки. Трое юношей, которые скоро станут рыцарями, – Гуго де Круазиль, Жерар де Френуа и Рено де Куртене.
А до этого в большой зал замка были принесены лохани с водой и над будущими рыцарями совершили ритуальный обряд омовения. Души свои они очистили исповедью и, непогрешимые душой и телом, надев белые одежды, отправились в церковь, где должны были провести всю ночь в молитвенном бдении, не присаживаясь ни на минуту, молясь на коленях или стоя.
Рено и не помышлял ни о каком отдыхе. Он так жаждал посвящения, так долго мечтал о нем, что, страстно молясь во время этого пасхального бдения, чувствовал, будто целый век прошел с тех пор, как произошла трагедия в Куртиле. Наконец-то свершится долгожданное посвящение, к которому он так стремился и которое рассеивалось, как мираж, стоило к нему хоть немного приблизиться. И вот… Наконец-то он обретет свое лицо, станет рыцарем де Куртене, а не мальчишкой на посылках, чем-то средним между слугой и солдатом, которому трудно надеяться на хорошее… Мир снизошел к Рено, и взгляд его с нежностью ласкал синеватую сталь меча, который завтра будет ему принадлежать. Как он хотел, чтобы этот меч, сияя под солнцем, оделся блеском славы в битвах, которые ждут его на родной земле! В битвах на глазах той, которую он так любил!
Исповедуясь, он не мог не признаться духовнику, что любит знатную даму и дама эта замужем. Духовник улыбнулся:
– Благородный молодой человек, который бы не мечтал о прекрасной даме, пусть даже и замужней, удивил бы меня куда больше. Чистая любовь не оскорбительна для Господа.
– Но я жажду ее каждой клеточкой моего тела, каждой каплей своей крови!
– И это тоже понятно и естественно, ибо вы молоды и у вас горячая кровь. Большой грех, если вы хотите уступить своему желанию. В этом случае я не смогу вам дать отпущение грехов. Вы должны поклясться здесь и сейчас, что не посягнете на добродетель своей дамы.
Для Рено не было тайной, что, не получив отпущения грехов, он не сможет стать рыцарем, но свою клятву он готов был принести совсем по другой причине, о которой он и сказал:
– Моя дама из тех, о которых можно только мечтать. Я клянусь, что не отважусь ни на какие попытки.
– Наказанием за ваш грех будут муки неутоленной плоти.
Рено поклялся и теперь ждал награды: молясь, он с жаром просил Иисуса Христа и Деву Марию умерить его любовный пыл. Еще он долго молился за сира Олина и даму Алес, своих дорогих родителей, с которыми провел такое счастливое детство. Как бы они были счастливы, как гордились бы им в этот час!
Около полуночи Рено не без труда поднялся с колен, потому что ноги у него закостенели, и впервые посмотрел на своих товарищей. Оба они были сыновьями знатных сеньоров из Артуа, и граф Робер хотел почтить их особой честью. Рено не был с ними знаком. Оба были светловолосыми, крепкими и сильными, с серыми глазами и румяными щеками, которые совсем недавно узнали бритву. Один стоял по правую руку от Рено, другой – по левую, и всякий раз, когда он бросал взгляд на одного из своих соседей, встречал ответный беглый взгляд. Рено знал, что вызывает немалое любопытство у своих собратьев. И не потому, что он спас жизнь королю, а из-за своего таинственного рождения в далекой Святой земле, о чем напоминала его кожа цвета слоновой кости.
Колокола соседнего монастыря зазвонили к полунощнице, и Рено, увидев, что одного из его товарищей, юного Гуго де Круазиля, уже одолела усталость, предложил:
– А почему бы нам не помолиться вслух? Или еще того лучше: не запеть всем вместе хвалу Богородице? Наступают самые темные ночные часы, когда труднее всего бороться со сном. Пение нам поможет.
Его товарищи с радостью согласились, и вскоре три высоких голоса взмыли ввысь, согревая пламенной молитвой церковь, в которой чем ближе к утру, тем становилось холоднее. Бдение, даже для этих воодушевленных счастливой надеждой мальчиков, тянулось бесконечно долго, и поэтому они очень обрадовались, когда за церковным окном забрезжил слабый свет, а потом, набирая силу, потихоньку стал разгонять темноту внутри церкви. Настал день. Наконец-то!
Послышался шум шагов. Вошел священник с дьяконами, собираясь служить торжественную, с хором, мессу. Будущие рыцари с воодушевлением присоединили свои голоса к хору, а по окончании службы с благоговением и смирением вкусили тела Христова и получили благословение. Пробило шесть часов, когда они вышли из церкви на холодный утренний воздух, во дворе их уже ожидал кортеж, чтобы сопроводить в замок, где был накрыт обильный стол. В замок они направлялись, уже весело болтая, а ясное небо над ними расчерчивали в вышине ласточки.
Белый хлеб, жареные птица и оленина, сыр и разные варенья ожидали героев дня. И они вкусили их, а также испробовали вина, которое сопровождало трапезу. Все трое просто умирали от голода.
– Нам нужно как следует подкрепиться и восстановить силы, – объявил юный Френуа, – ночь была долгой, а день будет трудным!
После трапезы их повели одеваться. Они вошли в комнату, где их ожидали празднично одетые женщины и девушки, придворные двух королев и графини Матильды д’Артуа. Ласковыми руками они помогли юношам раздеться, а потом одели, облачив их в рубашки и нижние штаны-брэ, что были «белее апрельских цветов». Такими же белоснежными были и верхние шелковые штаны-шоссы и блио, тоже из шелка, с золотым шитьем по вороту, рукавам и подолу. И, наконец, на плечи им накинули плащи из тонкого сукна на парчовой подкладке с застежками из драгоценных камней.
Настал торжественный час! Рено, точно так же, как и его товарищи, постарался вздохнуть как можно глубже, слишком уж быстро заколотилось у него сердце.
Громко затрубили тонкие серебряные трубы, и юноши вышли на крыльцо замка. Им предстояло спуститься вниз по лестнице – туда, где на траве поодаль был расстелен огромный ковер, вокруг которого толпился весь королевский двор. Сверху зрелище радовало глаз: платья и покрывала всех цветов радуги, золотое и серебряное шитье, сверкающие драгоценные камни; там блестит корона, здесь чарует гирлянда цветов; одеяния мужчин столь же праздничны, сколь и наряды дам. У Рено от волнения перехватило горло. Он увидел короля, увенчанного короной, одетого в лазурное с золотом блио. А с ним рядом обеих королев. На Бланку Рено взглянул лишь краем глаза, зато во все глаза смотрел на Маргариту, одетую в небесно-голубое платье, расшитое жемчужинами. Он не различал больше ни одного лица, кроме лица королевы, нежного, как лепестки розы, прекраснее которого не было на всем свете.
Снова запели трубы, и Гуго де Круазиль, от волнения бледный, как смерть, спустился вниз, вышел на середину ковра и низко поклонился. Его родственник, красивый старик с белоснежной бородой, скорее всего дедушка, надел на него поножи и золотые шпоры на сапоги. Один за другим подходили к будущему рыцарю родные и одаряли его кто кирасой, кто шлемом, кто поручами. Скоро он весь был закован в блестящие доспехи, и видна была лишь нижняя часть его лица, потому что нос и глаза заслонил опущенный шлем. Последним подошел к нему Робер д’Артуа, державший меч, который висел на кожаной расшитой перевязи. Он опоясал ею юношу таким образом, чтобы меч оказался у него на левом боку. Сказав несколько слов, он вынул меч из ножен и поднес к губам Гуго его рукоять, в которой хранились святые мощи. Тот поцеловал меч, а Робер сказал:
– Наклони голову и приготовься!
Гуго наклонил голову, и Робер ладонью правой руки так сильно ударил его по затылку, что юноша едва удержался на ногах. Но все-таки удержался. А Робер обнял его и поцеловал со словами:
– Будь рыцарем! Доблестно рази врагов!
Снова громко запели трубы, и та же церемония повторилась с Жераром де Френуа, его тоже одевали в доспехи родные, а в рыцари посвящал его сюзерен Робер д’Артуа.
И вот, наконец, настала очередь Рено. Снова трубы устремились в небо, и ветер заиграл их вымпелами. Как же оглушительно они зазвучали! Рено спустился по ступеням вниз и направился к ковру, но сердце у него сжимала тревога – кто ему, сироте без единой родной души на свете, наденет золотые шпоры? Перед глазами у него все смешалось, и он не мог различить в толпе ни одного лица. Вот он остановился на середине ковра, преклонил колено и низко поклонился королю. Наступила тишина. По знаку Людовика Рено поднялся на ноги и увидел, что все вокруг повернулись, глядя на того, кто к нему направлялся. Рено тоже повернул голову и не поверил своим глазам – окруженный оруженосцами, несущими доспехи для юноши, с красной подушкой в руках, на которой весело поблескивали золотые шпоры, к нему подходил Пьер де Куртене, знатный высокомерный барон. Уж о нем-то Рено точно знал, что тот его ненавидит и презирает.
Секунду мужчины стояли друг напротив друга, пристально смотря глаза в глаза. Пьер де Куртене, растянув губы в улыбке, произнес:
– Вы спасли короля, нашего господина, и заслужили честь носить наше имя и наш герб. Поэтому я взял на себя ваше вооружение. Поступайте в дальнейшем так, чтобы мне не пришлось пожалеть об этом.
Говорил сир Пьер без малейшей приязни, и Рено понял, что нежданная признательность барона вызвана приказом короля. А сам он не считал нужным забывать, что подлинный глава их рода, император Бодуэн, уже принял его и оказал поддержку, и поэтому ответ его прозвучал весьма сдержанно. Он сказал:
– Памятью моих прославленных предков клянусь не предавать тех, кто оказал мне доверие… даже против своей воли.
Последние слова он произнес так тихо, чтобы слышны они были только одному барону де Куртене.
– Я рад, что мы понимаем друг друга, – так же тихо ответил барон.
Оруженосцы барона облачили Рено в новые блестящие доспехи, а барон де Куртене собственноручно надел на него золотые шпоры.
– Желаю, чтобы никто не снял их с вас за бесчестье, – шепнул ему барон, поднимаясь, и Рено на этот раз ограничился презрительной улыбкой.
Настал долгожданный миг. Людовик IX покинул трон и направился к тому, кто с трепетом и волнением ждал мановения его руки.
– Меч вам дарит наша мать, а ваша королева, – сказал король мягко. – В рукояти его спрятана частичка плаща святого Мартина, который являет собой образец рыцарского поведения. Применяйте свой меч по назначению, Рено де Куртене. Позаботьтесь о том, чтобы кровь, которую он будет проливать, всегда была кровью врага нашего Господа или королевства. И никогда кровью невинного!
Горло у Рено перехватило от волнения, говорить он не мог и только с благоговением поцеловал вместилище святыни, сделанное из горного хрусталя и вставленное в завершение рукояти. Он прикрыл глаза, чтобы сдержать подступившие слезы, в то время как король своими собственными руками опоясывал его мечом. По всему телу Рено прошла дрожь, когда бедро его ощутило тяжесть и близость меча. Затем он встал на колени, чтобы получить посвящение в виде удара, напряг все свои мускулы, но про себя невольно подумал, что худой руке Его Величества не сравниться по силе с могучей рукой его брата. И получил удар, способный свалить быка, но все же устоял на коленях, и поднял на Людовика взгляд, в котором сквозило такое изумление, что в голубых глазах Его Величества запрыгали смешливые искорки.
– Будь рыцарем, – сказал король и поцеловал Рено. – И пусть рука у тебя будет такой же твердой, как ты сам.
Со всех сторон послышались радостные возгласы, а дамы замахали шарфами и носовыми платками в ожидании продолжения церемонии. Теперь к только что получившим посвящение рыцарям подвели лошадей, мощных и сильных скакунов, которые были способны нести на себе и рыцаря в полном вооружении, и свои собственные доспехи. Рено подарил скакуна граф Робер, это был першерон, скрещенный с испанской породой, серого цвета, косящий огненным глазом. Звали его Буран, и судя по его виду, имя подходило ему как нельзя лучше. Оглядев своего коня и ласково похлопав его по храпу, счастливый Рено птицей взлетел в седло, не воспользовавшись даже стременем, за что заслужил восторженные аплодисменты. И вот, когда он сидел в седле, ему принесли то последнее, чем еще должен был владеть рыцарь, – копье, на острие которого развевался его штандарт, и щит, достаточно длинный, чтобы закрывал все тело. На щите красовался герб дома де Куртене: на золотом фоне три алых безанта[34], но он был перечеркнут слева направо синей полосой в знак того, что Рено – незаконнорожденный. Как же был горд Рено, неся на своем щите герб! Наконец-то он стал полноправным членом своего рода! Он стал рыцарем! Теперь жизнь открывала перед ним все свои дороги. А он – он мог совершать любые подвиги в честь самой прекрасной дамы на свете, о которой думал днем и ночью и надеялся, что хотя бы иногда она взглянет на него с улыбкой.
Всю вторую половину дня, до наступления сумерек, на большом лугу позади замка придворные любовались умениями новых рыцарей: они мчались галопом, вызывая испуганные вскрики дам, вонзали на скаку в чучела копья. Рено удалось с первого же удара повалить свое чучело, и с первого же удара он сбивал все щиты. Затем юные рыцари соревновались во владении оружием между собой и с другими рыцарями, и Рено и тут отличился. Не раз Маргарита, глядя на него, хлопала в ладоши, наполняя его сердце неизъяснимым счастьем. Если бы он мог носить ее цвета, счастью его не было бы предела…
Сразу после турниров Рено подошел к королеве Бланке, чтобы принести ей свою благодарность. Ее Величество сообщила о своем удовлетворении его успехами, выразив кисло-сладким тоном надежду, что его умения лучше послужат в грядущих сражениях, чем на ровных турнирных площадках…
– Сарацины прочнее соломенных чучел. Помните об этом, когда будете заносить над ними подаренный мной меч.
За все время она ни разу не улыбнулась, но на прощание протянула ему унизанную кольцами руку, и Рено, стоя на коленях, коснулся ее губами и пообещал не обмануть ее надежд, хотя эти надежды показались ему суровым приказом.
Как только вечерняя мгла укрыла долину Сены, все вернулись в замок и сели за пиршественный стол. Праздничную трапезу сопровождали своей игрой и пением музыканты и труверы, гостей и хозяев развлекали жонглеры и фокусники. Закончился праздник далеко за полночь. Король удалился с него давным-давно, он ушел молиться. Новые рыцари выпили, пожалуй, слишком много вина, и, когда Рено добирался по лестнице до своей кельи, глаза у него закрывались на ходу, так ему хотелось спать. Он заснул раньше, чем положил голову на подушку.
На следующее утро после этого чудесного дня, при воспоминании о котором у Санси на глазах всегда выступали слезы, она уехала в родной Прованс. Скоропостижно скончалась ее мать, и отец распорядился, чтобы дочь немедленно вернулась в родные пенаты.
Часть II Одержимые крестовым походом
Глава 8 На борту «Монжуа»
Сидя на корабельных канатах в недавно выстроенном порту Эг-Морт, Рено смотрел на море, которого и видно-то не было из-за стеснившихся в бухте кораблей крестоносцев. Наступивший вечер принес немного прохлады. Стоял август, самый жаркий летний месяц, и днем солнце так и пекло. На мачтах зажигались фонари, и они казались светлячками, реющими в воздухе, а по мере того, как тьма сгущалась, видны были только эти светящиеся точки, и было их великое множество, потому что бухту заполнило огромное количество военных кораблей и грузовых барж, которые должны были везти провиант и всевозможные припасы. Но пока еще, в последних отблесках угасающего дня, можно было различить фантастические очертания плавучих крепостей, вооруженных не хуже своих сестер на суше и очень на них похожих. По морю готовились поплыть «замки» с мостами и зубчатыми деревянными башенками, раскрашенные в яркие цвета. Башенок обычно бывало три, одна на носу, другая на корме и третья посередине возле главной мачты[35]. Щиты рыцарей, которые собирались плыть на этом корабле, выстраивали вдоль борта, и они служили кораблям дополнительной защитой.
В большинстве своем лишь редкие очень богатые и знатные сеньоры построили для себя собственные корабли – они принадлежали купцам из Марселя и Генуи. Вот уже два года, как король нанял их и оснастил самым лучшим образом для того, чтобы они могли перевезти с наибольшими удобствами его воинов и лошадей. Людовик позаботился обо всем – горы провианта и всего, что только могло понадобиться в походе, ожидало крестоносцев на острове Кипр, который был избран как место сбора. Кипр был католическим королевством, владели им Лузиньяны, и находился он всего-навсего в двадцати пяти лье (обычных, а не морских) от побережья Сирии.