Мысль улетела мгновенно, и голова стала гулкой.
Иван сделал полшага назад, для упора, и без замаха, прямо ударил в круглое ухмыляющееся лицо кулаком.
– Не надо с ними, Вань, никаких там приемов самбо, – объяснял ему моторист Витя Черемной, с которым однажды пришлось ввязаться в короткую драку в поселке у Баргузинского залива. – В морду бей посильнее, цель в переносицу – не ошибешься. Главное, сомневаться в себе не надо. Она же бздливая, гопота, сразу уверенность чует. Только осторожно смотри: как бы сдуру на нож не напороться. Это у них запросто.
Та драка у Баргузинского залива закончилась благополучно: противники действительно оказались бздливыми, к тому же пьяными. Но там главным был Витя со своими пудовыми кулаками, а чем все это закончится теперь, неизвестно.
Пока все складывалось неплохо: от прямого удара «шкаф» упал на спину, схватившись руками за лицо. При этом он взорвался таким матом, какого Ивану давно не приходилось слышать.
Когда он отнял руки от лица, они были перемазаны кровью, которая текла у него из носа. В тусклом свете фонаря кровь казалась черной. «Шкаф» покрутил перед собой руками как будто даже с удивлением. И вдруг вскочил, как пружиной подброшенный.
– Ах ты… – заорал он. – Падла!
Иван увидел, как блеснуло лезвие ножа – коротко, злобно, резко. Это было как раз то, о чем предупреждал Черемной: по искаженному злобой, залитому кровью лицу противника было понятно, что он себя уже не контролирует.
– Убью… сука… – прошипел он, надвигаясь на Ивана.
Они кружились на месте в шаге друг от друга, и ни один из них не давал другому нанести удар. Идиотизм этой драки разъярял Ивана больше, чем опасность.
Наверное, от этого он и потерял равновесие. Конечно, от этого, вообще-то Иван равновесие как раз держал хорошо: привык, когда бессчетное количество раз стоял в резиновой лодке, пляшущей на волнах, и обеспечивал подъем глубоководных аппаратов. А сейчас вот злость помешала…
Нога его попала в выбоину на асфальте, он качнулся назад. И в ту же секунду почувствовал, что падает. При этом он так бестолково взмахнул руками, что ударить его ножом не составляло никакого труда. Противник не сделал этого, наверное, только потому, что не ожидал его падения.
Но заминка длилась лишь пару секунд – потом он с бешеным утробным воем бросился вперед и вниз, явно собираясь накрыть Ивана своим телом и одновременно воткнуть в него нож.
Иван ни о чем не успел подумать. Ни о чем! Он успел только без мыслей, инстинктивно не откатиться даже, а рвануться в сторону, сдирая щеку об асфальт. Ему не хватило секунды… Или хватило секунды, чтобы нож не вонзился ему в горло, а мелькнул в сантиметре от его плеча?
При этом почему-то раздался тонкий крик и глухой удар. Что это было, Иван не понял.
Несколько мгновений он не понимал вообще ничего. Перед глазами у него стояла тьма. Потом он почувствовал, что сильно саднит щека и что на плече его лежит какая-то тяжесть.
Иван приподнялся на локтях, сбрасывая с себя тяжесть. Она, эта тяжесть, оказалась телом мужчины, с которым он только что дрался так яростно и так бестолково. В следующую секунду тело застонало и перевернулось на спину. Звякнул об асфальт нож. Иван вскочил и ударил по ножу ногой. Взвизгнула, скользя по асфальту, сталь, и нож отлетел в темноту.
Иван поднял взгляд и увидел Северину. Она стояла в шаге от него у тюремных ворот, прижимая к груди разорванный пакет. Пакет был пустой, а на асфальте перед Севериной валялась книжка. Она была открыта, и по ее страницам стучал дождь.
– Я попала ему в висок, – сказала Северина. – И книга оказалась тяжелой. Мне просто повезло.
– Это мне повезло, – сказал Иван.
Он нагнулся и поднял книжку. Он сам передал ее в СИЗО; это была антология поэзии ХХ века.
Спокойствие охватило его в ту же минуту, когда он увидел Северину. В темноте, под дождем, на выщербленном асфальте ее прекрасная нездешняя сущность была пронзительна.
Иванов противник заскрежетал зубами и сел, потирая коротко стриженную голову.
– Думаешь, повезло тебе? – процедил он, глядя на Ивана. Маленькие глаза сверкали, как у раненого носорога. – Думаешь, свежачок отхватил? Да я эту блядь во все дырки отымел, раньше чем она к тебе в койку влезла! Еще, может, пацан мой вообще! Это еще доказать надо!
Северина вскинула руки – как-то непонятно вскинула, коротко и нелепо, – тоненько всхлипнула и бросилась бежать. Иван рванулся за ней, но на мгновенье приостановился, обернулся и с размаху ударил сидящего на асфальте ногой под дых. Может, это был подлый удар – ему некогда было разбираться в таких тонкостях. Он вложил в этот удар столько ярости, что сразу почувствовал в груди пустоту, а в ушах звон.
Из-за этого звона Иван уже не слышал, что за слова неслись ему вслед. Да это и не имело для него значения.
Он летел сквозь кромешную тьму осенних улиц, не понимая, куда делась Северина.
Она исчезла в мгновенье ока. Ее не было.
Иван остановился. Надо было понять, куда он бежит. Может, вообще в противоположном направлении.
– Северина! – позвал он. – Я здесь.
Он прислушался. Ответа не было. Только дождь тихо стучал по листьям.
И так же тихо, так же природно послышалось Ивану дыхание. Даже не дыхание, а один только легкий выдох. Он донесся из-за раскидистого куста, росшего у дороги.
Иван бросился к кусту. Это был бересклет. Он был усыпан темными ягодами и блестящими дождевыми каплями.
Северина сидела под ним на земле. Как раз когда Иван присел перед нею на корточки, она стала медленно заваливаться назад. Если бы он не подхватил ее под спину, она исчезла, утонула бы в ветках бересклета.
Иван поднялся, держа ее на руках. Светлые длинные пряди ее волос потемнели, прилипли ко лбу, к щекам. Он отвел их губами: руки были заняты. Лицо Северины, и всегда-то матовое, сейчас было белым совершенно. Если бы Иван не чувствовал, как бьется ее сердце у его груди, то подумал бы, что она мертвая.
– Северина… – снова позвал он. – Что с тобой?
Ее ресницы дрогнули, но не приоткрылись. Он видел, что ей не хватает сил на то, чтобы открыть глаза. Ее непрочность, уязвимость была пугающе очевидна.
Иван прижал ее к себе так сильно, что, может, ей стало даже больно. Да, наверное, – по ее лицу пробежала волна боли, и она приоткрыла глаза. Иван вздохнул с некоторым облегчением.
– Ну что ты? – Он коснулся губами ее лба. – Холодная как ледышка. Испугалась?
Ее губы дрогнули. Кажется, у нее просто не было сил говорить.
Иван вспомнил, что у него в машине есть термос. Чай в нем был сладкий и, может, даже еще горячий. Он так этому обрадовался, что глупо воскликнул:
– Отлично! Пойдем.
И пошел по тротуару вдоль тяжелых, как комоды, старых купеческих домов, крепко прижимая к себе Северину.
Глава 15
– Я думаю, теперь вам надо меня оставить.
– Да? – усмехнулся Иван. – И почему же?
– Потому что он сказал правду.
– Кто?
– Алексей. Мастер участка. Тот человек, с которым вы дрались.
– Почему ты опять меня на «вы» зовешь?
– Потому что вам теперь лучше меня оставить.
– А тебе? Тебе что теперь лучше?
– Это неважно.
– Это важно!
Иван наконец разозлился: ему надоел этот потусторонний разговор. Он стоял перед Севериной, а она сидела на заднем сиденье его машины, опустив ноги в открытую дверцу, и судорожно сжимала тонкими пальцами плед у себя под горлом. Он сам завернул ее в этот плед и сам влил в нее порциями весь горячий сладкий чай из термоса. От тепла внутри и снаружи Северина пришла в себя. И ее нынешнее оцепенение было, слава богу, уже не физическим, это Иван видел.
– Ведь вы были не первым моим мужчиной. Вы не могли этого не заметить, – сказала она, наконец поднимая на него глаза.
Слезы стояли в ее глазах как линзы.
– Не знаю, заметила ты или нет, – усмехнулся он, – но ты тоже была не первой моей женщиной.
– Это разные вещи.
– Ты, я смотрю, не феминистка.
– Я совсем его не любила. Но уступила ему. Это грех.
– Ты так религиозна?
– Нет. Но религиозность здесь ни при чем. Нельзя быть с человеком, которого не любишь. И даже то, что вскоре я этому ужаснулась, не может служить мне оправданием. Почему вы на меня так смотрите? – тихо спросила она.
– Я слушаю. Мне страшно нравится, как ты говоришь.
– Я не могу говорить по-другому. Я пыталась, но у меня не получается.
– И не надо. Мне нравится, как ты говоришь, – повторил Иван. И объяснил: – Большинство людей или просто передают информацию – ну вот как я, например, – или издают какие-то убогие звуки. Слушать скучно и тех и других.
– Вас не скучно слушать. Но вы не должны уходить от главного. Вам не надо меня жалеть.
– Я тебя не жалею. – Иван присел на корточки перед открытой дверью машины. – Я тебя люблю.
Северина тихо ахнула. Руки у нее опустились, и плед сразу же упал с ее плеч. Плечи были голые, потому что, прежде чем завернуть ее в этот плед, Иван снял с нее мокрую одежду.
Эти тоненькие, бестелесные плечи возбуждали его так, что скулы сводило! Он с трудом сдержал какой-то звериный рык, увидев их. Иван не понимал, как сочетается в нем любовь, от которой вздрагивает и бьется у горла сердце, с таким вот бешеным вожделением.
«Как-как… Как в любом мужчине».
Это была последняя связная, оценочная мысль, которая мелькнула у него в голове.
Он подтянул Северину к себе, одновременно дергая за рычаг, с помощью которого раскладывались сиденья. Спасибо японскому автопрому – в его машине это можно было сделать одним движением, и места образовывалось много. Иван лег, да что там лег, просто упал на Северину. Может, он слишком сильно придавил ее своим телом, но она не вскрикнула, не вздрогнула – она обняла его так, словно вздохнула. Ногами обняла, руками, всем телом, и не телом только – всей собою.
– Милая ты моя… – задыхаясь, шепнул он. – Моя желанная…
Он никогда не произносил таких слов. Они вырвались из такой глубины его существа, где уже и не слова, наверное, были, а явления другого порядка. Высшего порядка.
…Когда Иван открыл глаза, ему показалось, что он умер. Нет, не умер, конечно: если бы смерть была таким счастьем, то все только и стремились бы умереть. Но тишина вокруг стояла такая, какой он не слышал никогда в жизни. Или нельзя слышать тишину?
Он зажмурился и засмеялся. Потом глянул вниз, на светлую Северинину макушку. Ее голова лежала у него на груди.
– Испугал тебя? – тихо спросил он.
– Нет. – Она не оторвала голову от его груди, но повернулась так, чтобы видеть его лицо. – Я слишком сильно тебя люблю, чтобы испугаться тебя. Я могу испугаться только за тебя.
– За меня не надо, – улыбнулся он. – Я хорошо приспособлен к жизни.
– Я так не думаю. Ты многое умеешь, я уверена. Но твое сердце не защищено.
Как ни нравилась Ивану ее речь, но иногда она приводила его в оторопь. Вот как сейчас.
– Ну, не знаю… – пробормотал он. И поспешно спросил: – Не душно тебе?
Ему хотелось увести ее от разговора о таких неловких вещах, как защищенность или незащищенность его сердца. Ну что это за разговор, в самом деле! Но и душно ему было все-таки тоже, да и тесно. Они чуть не расколошматили машину, забывшись любовью после долгой разлуки.
Иван выбрался наружу первым и вздохнул во всю грудь. Когда он перенес Северину из-под бересклета в машину, то сразу же и выехал из города, и свернул на узкую дорогу, почти тропинку, ведущую в сторону от шоссе, тоже, впрочем, неширокого.
И вот теперь он стоял над маленьким лесным озером, вдыхал ночной осенний воздух и задыхался от счастья.
Пот, выступивший у него на лбу, высох мгновенно. Ему было хорошо и легко.
Северина подошла к нему, остановилась у него за спиной.
– Ты почему босиком? – сказал Иван. – Простудишься же. А у тебя и у здоровой сил маловато.
– У меня много сил. – Ее голос прозвучал виновато. – Просто у меня низкий гемоглобин. У нас проводили диспансеризацию, и это выяснилось. Какая-то аномалия.
Иван снял свои туфли и, приподняв под мышки, вставил в них Северину.
– А приятно на траве босиком, – заметил он. – Никакой у тебя нет аномалии. Просто ты, я подозреваю, питалась как птичка небесная. Приедем в Москву и сразу начнем в тебя гранатовый сок вливать. Данька – Дедал, в смысле – отлично всякие соки пьет. Все его тетушки, бабушки и нянюшки с удовольствием изощряются. Соковыжималку специально купили. Только что из крапивы сок еще не извлекли. Над ним вообще, по-моему, многовато кудахчут. – Иван улыбнулся. – А он сразу смекнул, что к чему, и принимает все это со снисходительностью наследного принца.
– Вряд ли он будет разбалован.
По Северининому лицу тоже скользнула улыбка.
– Надеюсь. Но все равно – от тетушек его надо будет забрать. И ему такое в ежедневном режиме ни к чему, и я этих массовых гуляний долго не выдержу. Будем втроем жить-поживать. Наживать особое добро, правда, не обещаю.
– Ты… еще не передумал? – тихо спросила Северина.
– Насчет добра?
– Насчет меня.
– Слушай, – поморщился Иван, – оставь ты этот нищенский тон, а? Ну что я еще должен сказать или сделать, чтобы ты прекратила уничижаться?
– Я не уничижаюсь. – Северина покрутила головой с девчоночьей наивностью. Даже не верилось, что совсем недавно она целовала его так, что у него до сих пор болели губы. – Но это же понятно, что ты можешь найти себе более яркую женщину. Ты очень красивый…
– Знаю – как метеорит в лохани.
Северина робко провела краем ладони по его щеке. Иван прижал ее руку щекой к своему плечу и засмеялся от счастья. Глупая она все-таки! Ну что здесь еще надо объяснять?
– Ты тоже красивая, – с серьезным видом сказал он. – Твоя внешность меня полностью устраивает.
– Но ведь я… – начала было Северина.
– Ты вообще обладаешь рядом положительных качеств, – перебил ее Иван. – Вдобавок у тебя хорошие стихи.
– Ты надо мной смеешься, – покачала головой Северина.
– Ни капельки. Я не совсем равнодушен к поэзии, так что твои стихи для меня не последний фактор. Если бы они мне не понравились, вряд ли бы у нас что-то получилось.
– Но ты их только один раз слышал!
– Этого достаточно. То есть вообще-то недостаточно, но, для того чтобы понять, что ты такое, – вполне.
– Как странно… – задумчиво проговорила Северина.
– Что странно?
– Я думала, в Москве никому не нужны стихи. Ведь там такая разнообразная жизнь. А когда я туда приехала – тогда, когда мы с тобой познакомились, – то оказалось, что стихи у многих вызывают интерес. Почему ты улыбаешься?
Иван смутился. Он пытался вспомнить, узнал ли Северинино имя раньше, чем затащил ее в постель, или наоборот.
– Не обращай внимания, – сказал он. – Улыбаюсь, потому что мне хорошо. – Это, впрочем, тоже было правдой. – Так как ты приехала в Москву?
– Вообще-то я не собиралась в Москву, – сказала Северина. – Мне казалось, что она на другой планете. Да-да, это так. Ты просто не представляешь, как мы здесь живем. Нет, я люблю Ветлугу, особенно музыкальную школу. Это бывший особняк Фортунатовой, там окна высокие, почти в два света.
– А что ты делала в музыкальной школе? – с интересом спросил Иван.
– Я ее окончила по классу скрипки.
– Ничего себе! У тебя, может, и слух абсолютный?
– Да. Но это неважно.
– Хорошенькое неважно!
– Ну вот, я люблю Ветлугу. Но здесь совсем другая жизнь. И я приехала в Москву лишь случайно. Потому что… – Она вдруг сильно смутилась, но все-таки сказала, глядя Ивану в глаза: – Потому что Алексей меня преследовал. Он ждал меня в тот вечер возле общежития. Он сказал, что если я ему один раз дала, то и дальше буду давать, пока он меня сам не вышвырнет. И я в ответ на эти слова дала ему пощечину.
– Ты – пощечину? Такому бугаю? – поразился Иван.
– Это получилось само собой. Если бы у меня в руках был нож, то я его, возможно, убила бы. Но ножа, к счастью, не было. И он меня ударил. И я убежала. Он, конечно, догнал бы меня, но мне удалось остановить машину. А она ехала в Москву. Вот так я и приехала.
– У тебя потому даже сумки с собой не было? – вспомнил Иван.
– Да. Ни сумки, ни денег. А в той машине ехали художники. Они приезжали в Ветлугу, чтобы рисовать пейзажи, и возвращались домой. Они привезли меня на Винзавод.
– Где? Здесь, в Ветлуге? – не понял Иван.
– Здесь нет винзавода, – серьезно объяснила Северина. – Здесь только ликероводочный. А Винзавод – это такое пространство в Москве.
– А!.. – вспомнил Иван. – Возле Курского вокзала? Мама там однажды выставлялась, я ей картины туда перевозил. Там действительно винзавод раньше был, а потом сделали выставочные залы в бывших цехах.
– У Леонида – это тот художник, который был за рулем машины, – была выставка в Цехе Белого. И он повез всех туда. И меня, конечно, тоже. Я впервые увидела таких свободных людей, какие были там, на Винзаводе. Они улыбались друг другу, им было весело, и никто не говорил никому, что так нормальные люди не одеваются, и таких надо в психушке держать, или что-нибудь подобное. Там был такой прекрасный отдельный мир! И, конечно, все выпивали за выставку Леонида, и мне пришлось выпить водки, а это мне нельзя – я сразу теряю силы. К тому же я двое суток не ела.
– Остальное я видел, – улыбнулся Иван. – Ты уснула на ковре в мастерской.
– Проснулась и увидела тебя. И моя жизнь перевернулась.
– Моя тоже. – Иван обнял ее, спрятал лицо в ее светлых волосах. – Только я этого не понял. Мне же и в голову не могло прийти, что такое бывает, – виновато объяснил он. – Я подумал, ты обычный богемный мотылек, я их у мамы много перевидал. Дурак, в общем. Мог бы сразу насторожиться. И стихи, и вообще…
Все-таки она устала. Ну конечно, даже он устал, хотя всего лишь ждал ее под стенами тюрьмы. А она была в тех стенах. Совсем не для нее были такие испытания!
«Да еще гемоглобин», – с тревогой подумал Иван.
На берегу озера, прямо над обрывом, лежал большой плоский камень. Иван сел на него, притянул Северину за руку и посадил себе на колени. Она закрыла глаза и замерла у его груди.