– И это хорошо, – сказал я пресыщенным голосом.
– Оно тебя чуть не погубило, – сказала Лена, склонившись надо мной, как над неизлечимым больным.
– Ты – наркоманка, – вынес я приговор.
– Пусть будет так.
– Хорошо сказано – и точно. Больше и не добавишь. Самая емкая фраза, которую мне доводилось слышать, – меня понесло.
– Что мне сделать, чтобы ты умолк?
– Налей еще.
– Ты умрешь! Точно умрешь. Поэтому ничего не получишь. Лежи и спи. Я тебя укрою бабушкиной периной.
– Опять бабушка! – Я вскочил, грозный в своей наготе.
Леночка сидела в своей любимой позе, поджав коленки.
Монстр, оживший, решительный, твердолобый и агрессивный, как зомби, кажется, уже начинал страшить ее. И откуда он взялся на ее голову?
Она все же встала – вспорхнула, – принесла из-за чернеющей портьеры бутыль и рюмку на длинной ножке.
– Мы будем пить вместе. Здесь мак…
– Хорошо, – тут же согласился я.
– Но сначала я.
– Хорошо.
Она сделала несколько глоточков – как это только умудрилась из столь малого сосуда…
Когда я вновь обжегся этой сладкой отравой – больше не воображал. Проглотил, как глотают в кабаке обязательные сто граммов.
Тепла я не почувствовал, эйфории и экстаза – тоже.
Я пожалел о несдержанности.
Лена смотрела на меня во все глаза.
– Нормально, – выдохнул я.
– Ты точно не умрешь?
– Теперь я понял, что это было. В последние дни меня пять раз приговаривали к смерти или хотели просто убить. Наверное, судьба устала от этих попыток и решила отыграться…
– Когда ты рассказывал о своих похождениях, все время смеялся, а я никак не могла понять, где ты врешь, а где – пытаешься не соврать… Прости, если… я… Я думала, что ты сочиняешь, чтобы повеселить нас.
– Неужели и про Валеру Скокова?
– Нет – про Валеру я поверила. Все эти твои переделки просто кошмарны. Неужели тебе не надоело?
«Все-таки мак – зверь», – подумал я и решил сделать Ленке замечание, потому что мой дух вновь пожелал вырваться наружу.
Глаза Леночки стали совсем осоловелыми.
«Почему она до сих пор в рубашке?» – более отчетливой и справедливой мысли у меня не было, наверное, полгода.
– Тебе нехорошо?
– Нет, просто я устала.
– Иди ко мне.
Она буквально упала в мои объятия, успев сообщить, что вовсе не пьяна.
Лена забылась у меня на плече, а когда проснулась, даже не проснулась, а слегка приоткрыла глаза, вздохнула, зевнула и, поерзав на постели, стала освобождаться от сорочки, будто это были прилипшие прошлогодние мысли. Она ухитрилась снять ее не через голову, а спустить вниз, как избавляется змея от старой кожи. После чего она, так и не открывая глаз, облегченно вздохнула и прижалась ко мне. И всем своим естеством я ощутил ее горячую плоть. Полушария грудей, расслабленный животик с ямочкой пупка, гладенькие коленки и бесконечные ноги… Ее волосы разметались по щетине моих щек, спутались с серыми пыльными усами… Именно так, господа.
Она вздрагивала в полудреме, я крепче прижимал ее, сливаясь в одно целое, в союз плоти и духа…
Окно подернулось апельсиновым цветом, прогоняя чернильно-фиолетовую краску на востоке.
Закричал петух – куриный глашатай. Она встрепенулась и потерлась о меня, как кошка.
– Кажется, ночь кончается, – сонно прошептала она.
– А я и не спал, – продолжил я тему.
Я стал собирать ее волосы, но они рассыпались – соломенный пух. Провел по ее грудям, соски смешно затопорщились, в отместку я дотронулся до них языком. Леночка вздрогнула. Мой чертенок проснулся и выставил рожки. Ленка лежала напряженная, застывшая, в ожидании, но я знал, что еще одно мое прикосновение вызовет бурю. Поэтому я не спешил.
Потом кончик моего языка незаметно опустился к напрягшемуся животику, я погрузился в ямку пупка; она порывисто вздохнула, дрожь прошла от самых кончиков пальцев ног… Какие шершавые были у меня ладони… Руки, серые от пороха, касались нежного тела, тонкой светящейся кожи, одно прикосновение к которой оставляло бледно-розовые пятнышки. Я рухнул в гибкое лоно, задыхаясь, лаская, настаивая; податливая плоть, горячая дрожь, меня затуманила неистовая сила; дурь-трава, сон-трава, трын-трава; горечь и хмель, сладкий дурман, опустошение закрытых глаз, бессильные пальцы, всплеск ресниц, целующая нежность, повисшая рука; бисер капель, вздрагивающий на сонной артерии…
– Мама…
– Что? – очнулся я.
Солнце слепило глаза.
– Мама пришла, – ужаснулась Лена. – Мне конец… Она только что заглянула.
Я пулей бросился искать разбросанные вещи. Не хватало одного носка и трусов, и тогда, плюнув, я натянул штаны на голое тело. Трусы все же нашлись среди скомканной простыни, я сунул их в карман. Ленка мигом надела халатик, мельком взглянула на себя в зеркало, поправила волосы и обреченно опустилась на кровать.
– Боже, что теперь будет? Она прибьет меня. – Лена не на шутку испугалась.
А я вспомнил записку, в которой Алевтина Николаевна выражала надежду, что мужчины будут вести себя по-джентльменски.
То, что она увидела, превзошло все ожидания. Кандидат в женихи попрал все мыслимые и немыслимые нормы приличия и нравственности. Хотя каждое поколение по-своему понимает, что такое быть настоящим джентльменом. Алевтина Николаевна скорей понимала по-другому. Поэтому мне очень захотелось выпорхнуть в окно. Но так уж точно, независимо от эпохи, не поступают джентльмены, застигнутые с поличным.
Лена чуть ли не плакала. Чем я мог ее утешить? Кто виноват? Конечно, с первыми лучами солнца я должен был уползти под бок Корытову. Но мы уснули как младенцы, совершенно позабыв о нравственности. Теперь у мамы будет отличная возможность погоревать о загубленной чести ее дочери, а также вывалить на наши головы массу агрессивной банальности на темы морали.
Хвала Создателю, что Леночка ни словом не упрекнула меня или выразила утреннее отвращение, похмельное пресыщение.
Она была восхитительна и в этом падшем виде, ясные глазки смотрели грустно и жалобно, как у наказанной собачки, а синячки под ними честно сообщали, чем занималась девушка на протяжении ночи.
Вдруг хлопнула дверь, и во дворе раздались шаги.
– Кажется, мама ушла, – встревоженно произнесла Лена. Она быстро заправила постель и вопросительно посмотрела на меня. – Иван еще спит?
– Все нормально, – сказал я. – Не маленький. Женщины выбирают лучших.
– Только нос сильно не задирай! – с вызовом отреагировала Лена. Она вздохнула. – Ну что, пошли? Нет, давай ты первый.
Я решительно вышел из комнаты; дверь Ванюшиной комнаты была закрыта, я резко отворил ее. Корытов сидел на убранном диване и щурился.
– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! – сказал он, вставая.
Я поздоровался с ним за руку, заметив негромко, что у него слишком нахальное выражение лица.
И тут пришла мама. Она принесла хлебушка, молочка и вежливо поинтересовалась, бросив короткий взгляд в сторону дочери:
– Ну, как спали наши гости?
– Отлично, – сказал Ванюша.
– Нормально, – заверил я, подумав про себя, что нагло вру женщине: ночь провел просто сказочно. Благодаря ее дочке. Теперь, зная Леночку до мельчайших подробностей, я смог оценить, насколько она и ее мать похожи; чудесные волосы, фигура – все дочь унаследовала, забрав самые лучшие черты…
Потом женщины отправились на кухню, чтобы приготовить для вояк завтрак. Я настороженно прислушивался: не раздастся ли звон посуды или шлепки пощечин. Леночка вышла с подносом просветленная, шепнула мне:
– Моя мама – золото. Она все понимает…
У меня отлегло от сердца. Только не хватало, чтобы ей устроили из-за меня головомойку.
Мы завтракали в умиротворенной тишине, мне хотелось быстрей закончить процедуру и вырваться на воздух… И тут девушка из телевизора срывающимся голосом сообщила, что головорезы подполковника Хоменко ворвались в здание коммерческого телецентра. Женщины всполошились, а я сказал:
– Во времена дедушки Ленина план захвата власти включал в себя несколько важных объектов, которыми надо овладеть. В наше же просвещенное время достаточно захватить телецентр и сообщить о том, что к власти пришло новое руководство. Ваш подполковник Хоменко готовится в президенты.
Мои наблюдения не понравились – не устраивала кандидатура разбойника-комбата.
Что же дальше? Конечно, мы рванули к телецентру. Леночка тоже хотела с нами, но три голоса ей категорически отказали.
Мы завели «Волгу» и помчались по улицам. Я опять был свободен, я удрал, потому как еще немного, и пришедшая в себя Алевтина Николаевна обязательно бы начала выкручивать мои нервы.
Вокруг пятиэтажки, где был телецентр и куча различных контор, уже шло действо, веселье, приятное глазу военного: шла разудалая пальба, с обеих сторон густо садили очередями. Мы, конечно, тут же завернули за угол, потому что во время любой стычки народ сердится, нервничает, одиноко стоящая цель вызывает приступ озлобленности, ну а движущаяся – тем более, ну просто невыразимую ненависть. Мы выскочили из машины и тихонько стали подползать. Соваться к зданию было бесполезно: и та и другая стороны вряд ли бы приняли сейчас нашу помощь. На четвертом этаже, в одном из окон, начал куриться аккуратный дымок, потом блеснуло красное пламя, и уже из двух окон повалило хорошо, добротно густо-черным и, я бы сказал, насыщенным дымом. Нам стало ясно, что кина не будет. Чутьем профессионала я сразу уловил диспозицию: нападавшие ворвались в здание, захватили его, потом приехали освободители, между теми и другими началась война. По одежде и профессионализму я понял, что в роли «освободителей» не гвардейцы или ополченцы, а ребята военные. У таких все в руках горит…
– Подождем здесь, – сказал я Корытову, закуривая. – Сейчас хлопцы еще немного постреляют – и все будет кончено. Самое главное, что помощь пришла вовремя и справедливость восторжествовала. Бандитам преподан достойный урок!
Загорелось третье окошко, послышались крики:
– Эй вы, уроды, выходи по одному! Оружие бросать у входа.
Стрельба стихла. Вдруг мы увидели, как из бокового окна на первом этаже выпрыгнули двое. Одного я сразу узнал – это был Хоменко. Они в мгновение ока скрылись за углом, вслед им запоздало стукнула очередь. Тут же выехала черная «Волга». Петляя и набирая скорость, она вырулила на шоссе, вслед раздались разрозненные очереди, еще бы немного – и не достать, но какой-то умелец ловко всадил в заднее стекло из гранатомета. Машина проехала несколько метров, врезалась в бордюр и загорелась…
Ребята в камуфляжах бросились к ней, открыли дверцу, наружу вывалилось тело. Потом из здания вышли полтора десятка жлобов, и Ванюша тотчас признал в них бандитскую команду, которая потрошила колхоз… Они швыряли с ненавистью оружие и по команде становились у стены с поднятыми руками.
– Вас народ судить будет! – распалялся офицер.
Приехала пожарная команда и стала щедро заливать здание водой. А мы подошли к догорающей машине. Хоменко лежал плашмя, залитый кровью, ноги у него после выпадения остались в салоне машины, поэтому сильно обгорели. Второй представлял собой черную куклу с человеческими очертаниями. Жутко пахло паленой человечиной.
«Вот и все, Хоменко, – подумал я со смешанным чувством отвращения и сожаления. – Офицер, "афганец", комбат Приднестровской гвардии… Несостоявшийся диктатор…»
– Вот и все, – повторил я вслух. – Наверное, наша миссия здесь закончена. Хоменко прихлопнули. Тебе в Расплюевку, на свиноводство. Мне – может, еще на какую войну…
– В Расторгуевку, товарищ старший лейтенант… – поправил Иван без энтузиазма. – А может, к нам поедете, Владимир Иванович? Серьезно – не пожалеете! Работа добрая, хорошая, на свежем воздухе!
– Нет, Ваня, спасибо… Не для меня эта благодать… Может, со мной? – предложил я не очень уверенно.
– Надоело, честно говоря. Ребят бросил, до сих пор не знаю, как там. Может, опять поросята все передохли… Да и пастушка ждет меня, я ей уже и намек сделал.
– А она как?
– Тоже намек сделала.
– Не против?
– Нет. Тонкая натура. В библиотеке работает.
– Ишь ты, хитрец какой! – Я почувствовал тайную ревность. – А говорил: жениться не буду!
– Когда-то все равно придется. Так лучше уж на хорошем человеке.
Я хотел ему сказать, что эта философия знакома мне по моему бывшему браку. Но не стал. Мудрые говорят, как ни поступишь в этой ситуации – женишься, не женишься – все равно будешь жалеть.
Мы поехали к Лене – попрощаться. Дома ее не было – ушла в свой музей. Зато мы встретили Кинаха. Он обрадовался, завидев нас, и сообщил, что спецназ 14-й армии разоружил батальон покойного Хоменко.
– Моим тоже предложили сдать оружие. Но мою роту расформировывать не будут. Остальных разбросают по батальонам…
Потом он попросил подбросить его к штабу гвардии, чтобы по телефону связаться с Дубоссарами. Мы остались ждать Кинаха во дворе. Веселое братство балагурило, обсуждая кончину комбата Хоменко и его батальона. Я, конечно, испытывал невольное чувство гордости: от принадлежности к сему славному подразделению и как непосредственный свидетель последних минут жизни господина подполковника. И когда один рыжий гвардеец стал завираться, что, мол, на телецентре применили огнеметы, а по машине Хоменко стреляли из танка, я не выдержал и внес ясность. Кажется, мне поверили: честные глаза – это решающий аргумент.
Появился Кинах со странным выражением лица.
– Хоменко жив!
– Что?! – У меня, кажется, отвисла челюсть. – Его оживили?
Более идиотского предположения после созерцания полусожженного трупа, клянусь богом, не выскажешь. Ваня кашлянул.
– Он сейчас на позициях в Дубоссарах, выступает перед людьми, объявил себя командующим гвардией Приднестровья. Это паранойя… – заключил Кинах.
– Я же сам видел его труп! – Мне стало не по себе.
– У него был двойник, – мрачно заметил Кинах. – Я давно это подозревал… Он ездил на машине с охраной, и одновременно его или похожего на него видели совершенно в другом месте…
– Чокнуться можно… Что будем делать? – Я посмотрел на товарищей.
Ваня кашлянул и пожал плечами.
– Что касается общественной необходимости и моей позиции, то в данной ситуации жизненно важно закрыть проблему.
В последние дни с Ваней что-то случилось, и он стал выражаться странно и замысловато. Возможно, я просто не замечал его многогранности – военная среда упрощает человека.
– Надо кончать с ним. – У Кинаха побледнели губы.
…Почти весь путь мы молчали, впереди ожидала полная неизвестность, поддержали ли гвардейцы Хоменко или он остался изолированным? Что он выкинет в очередной раз – человек, объявленный вне закона? Я чувствовал, как в магазине ерзали патроны – им было тесно, они просились наружу, изнемогая от желания потерять «голову». А во мне сидел холодный, злой человек, который жаждал расправы над бессмертным Хоменко. Его бессмертие бесило мое ледяное «я», оно тоже хотело быть вечным, поглотив в момент издыхания Хоменко всю его сатанинскую энергию и силу… Мне не хотелось убивать его, странного и страшного человека, по своей прихоти вертевшего моей жизнью и судьбой, как связкой ключей на пальце. Я не хотел убивать несчастного одиночку с разодранной душой и высохшим, отвердевшим сердцем – таким оно стало, когда ВОЙНА бессмысленным и безглазым сапогом наступила на него, заставив визжать, извиваться, выть, истекать потоками вязкой крови… Мне привиделся этот акт возмездия: жестокий до милосердия, милосердный до жестокости. Сострадание совестливого палача, который предупредительно извиняется, прищемив рамкой с вырезом для головы кожу на шее приговоренного, перед тем как высвободить тяжелое косое лезвие… Пули медленно ложатся вдоль и поперек, вспыхивают вишневые пятна, комбат раскачивается, внезапно став пустотелым, глаза его расширяются, мертвеют, стекленеют, вспыхнув напоследок дьявольским огнем… Благость наказания за прегрешения несусветные, великое прощение на великой крови, эсхатологическая справедливость войны…
В Дубоссарах Хоменко уже не было. Две машины растаяли в дымке. Дымка застилала путь на Рыбницу. Мы включили желтые фары, покрасив туман лимонным цветом. Невидимый город представлялся огромной посудиной, наполненной шевелящимися плавниками, круглыми слизистыми и укоризненными глазами, беспомощно раззявленными зубами рта, вздрагивающими хвостами… Туман кончился, мы отпустили все лошадиные силы на волю, ветер рванулся в окно, мы принюхались, но желанного рыбьего запаха не ощутили. Нас ждала «атласная рыбалка».
Подробности последующих событий стали известны мне позже, когда окончательно стало ясно, что мировой ураган вновь надежно заперт в своей бетонной бутылке.
Кинах, глубокомысленнейший из людей, встречавшихся мне за последний месяц, изрек:
– Его надо искать в Колбисове. В Молдову он не сунется – там его распнут. В Колбисове – секретнейшая ядерная база, там хранятся тактические ракеты «Луна-М» и оперативно-тактические «Скад», ракетное топливо, ядерные боеголовки… Печенкой чувствую, что этот старый шантажист задумал напугать весь мир…
– Там же мощная охрана должна быть, – заметил я.
– Все солдаты разбежались. У меня там знакомый майор есть, заместитель командира базы, он порассказывал мне… Офицеры сами в караулы ходят, как бодренькие ефрейторы.
Мы проехали Рыбницу, свернули к станции Слободка, миновали заставу сонных ополченцев, потом жилой городок, остановились у штаба.
– Майор Найда здесь? – резко спросил Кинах у скучавшего на крыльце прапорщика. – Скажи, что знакомые пришли.
Тот быстро исчез. Кажется, ему не очень понравились выражения наших лиц. Через несколько минут появился высокий черноволосый офицер, прищурившись, он спокойно оценил нашу компанию, узнал Кинаха, улыбнулся сдержанно, протянул ему руку.
– Это мои друзья, – сказал Кинах.
Майор поздоровался и с нами, назвавшись Олегом.
– Какие проблемы, Андрей? Извини, у меня ни минуты времени, – с мрачным видом сообщил он.
– Мы ищем бандитов, командует ими мой бывший комбат Хоменко.
– Не знаю! – уже раздраженно ответил он и тут же переменился в лице: – Постой, какой он из себя?
– Плотный, среднего роста, волосы рыжие с залысиной… – выпалил я.
– Блин… – Найда шлепнул кулаком по ладони. – Ну конечно же, ну сразу же было ясно: что-то не то! Командир ошалел от генерал-лейтенантских погон, полковников туча, удостоверения какие-то…
– Сколько их было? Где они? – уже орал я.
– Пошли к складам!
– К ядерным?! – заорали мы буквально хором.