Благодаря этой своей манере Опасный Мужчина приобрел популярность не только у женщин, но и у мужчин. Им больше не приходилось особенно затрудняться. Необязательными стали поцелуи. Необязательными – ласки. А уж вся эта утомительная белиберда с заказыванием столика в ресторане, беседой с метрдотелем и обсуждением карты вин воспринималась просто как нечто допотопное. Ведь Бэрри Джинз так не делает. Стоило ему войти в ресторан со своей дамой и лишь поднять палец, и все как будто тут же знали, что ему нужно. Официанты лезли вон из кожи: людям, которые уже сидели за столиками, говорили, что мест нет, а Опасный Мужчина садился за стол вместе со своей женщиной, которая смотрела только на него, и, отодвинув меню, произносил одно лишь слово: «Устриц».
Бэрри Джинз ввел моду на бифштексы – такие сырые, что было неясно, жарили ли их вообще; на то, чтобы ходить зимой без пальто; спать нагим (это поклонники заключили из того, что ни в одном фильме не было показано, как он надевает пижаму); а также любить вещи больше, чем людей. Так, в самых своих знаменитых фильмах, тех, что вошли в его «золотой фонд», в последних кадрах Опасный Мужчина обычно поглаживал свой старенький «форд» или держал румпель яхты, а то еще стоял с топором в руке перед гигантским дубом, произнося: «Придется тебя срубить». Люди выходили из кино, ощущая комок в горле. Какими заурядными казались после этого обычные любовные истории! Единственная картина с Бэрри Джинзом, которая не получилась, – это грандиозная экранизация библейской Книги Бытия, где он играл Адама. Там была сцена, где он поглаживал по спине динозавра, говоря: «А у меня ребрá нет». В этом не было правды. Но тут уж вина сценариста.
Когда началась Вторая мировая война, Опасный Мужчина хотел записаться добровольцем. Однако Пентагон счел, что его роль в увеселении армии и поддержании таким образом ее морального духа слишком высока; Бэрри не взяли, и он продолжал сниматься в кино. Правда, свое неучастие в войне он компенсировал тем, что послал в Европу больше продуктовых посылок, чем все британцы, живущие в США, вместе взятые. Его колбасный фарш помог многим семьям свести концы с концами, и тысячи домохозяек не клюнули на геббельсовские измышления относительно голодающей Британии лишь потому, что у них была возможность готовить еду на комбижире из посылок Бэрри.
Когда война закончилась и Опасный Мужчина впервые за десять лет приехал в Европу с намерением навестить отца (тот уже был на покое, хотя все еще жил в Херн-Бэй), толпа на вокзале Ватерлоо собралась такая, что она растянулась до самой Темзы. Пришлось вызвать конную полицию, и люди, которые не знали, в чем дело, решили, что наконец-то коммунисты устроили свою революцию.
Бэрри растерялся, а Мэй эта демонстрация очень понравилась. За годы, проведенные в Штатах, она в отличие от Бэрри научилась говорить с американским акцентом и нахваталась словечек типа «о’кей». Когда они приехали, то Мэй в основном и выступала перед микрофоном, а Бэрри велела не высовываться и совсем надвинуть шляпу на глаза. Так он казался еще недоступнее, и толпе это понравилось. Шумиха была такая, что им пришлось отказаться от поездки в Херн-Бэй, а вместо этого пригласить отца в Кейп-Рот, где они скрывались от поклонников. Там были сделаны фотографии: Бэрри вместе с отцом смотрит на море и произносит: «Как хорошо дома!» Поговаривали, что они получили приглашение в Бэлморал[33], но так это или нет – неизвестно.
Новые имена, эстрадные звезды, кумиры молодежи никак не повлияли на популярность Опасного Мужчины. Его слава слишком глубоко укоренилась в сердцах мужчин и женщин старше тридцати пяти. Они родились и выросли с верой в Бэрри Джинза, с верой в Бэрри Джинза они умрут. Да и молодежь любила его. Седеющие волосы (только на висках, заметьте), едва различимый намек на мешки под глазами и складки у рта – все это действовало на дочерей так же, как двадцать лет назад на их матерей: они начинали мечтать. Кому нужны поцелуи соседского мальчишки или молодого человека из дома напротив, если можно сидеть – совсем одной – в темном зале, а Бэрри Джинз скажет тебе с экрана: «Жди», а потом повернется и уйдет? Его чарующий голос, смысл, которым он его наделяет… И ничего в глазах, ни тени улыбки. Только: «Жди». О боже!
Опасный Мужчина никогда не брался за Шекспира. Против этого возражала Мэй. Каждый может наклеить бороду и болтать без умолку, говорила она. Господь дал тебе образ, вот и не выходи из него. Бэрри был разочарован. Он бы с удовольствием попробовался в «Лире» – «Гамлета» и «Ричарда Третьего» уже застолбили.
– Мэй права, – соглашались люди из его окружения. – За этот материал не берись. И в Токио он не пойдет. Ты держись за роли, на которых пошел вверх, тогда наверху и останешься.
Его окружение (иначе – «ребята») состояло из личного менеджера, импресарио, пресс-агента, личного секретаря, гримера и дублера. Секретаршу Мэй не потерпела бы: секретарша в летах захотела бы вертеть Бэрри, а молодая – еще чего-нибудь. С ребятами было спокойнее. Все они отбирались ею лично, и у всех были жены, которых можно было не принимать в расчет.
Без ребят и без Мэй Бэрри не мог ступить и шагу. Даже уик-энды ребята проводили в Беверли-Хиллз, в специально выстроенном для него доме – очаровательной имитации старой кентской хмелесушилки. На всякий случай. Вдруг подвернется новый сценарий или миллионер, которому некуда девать деньги, а то вдруг бухгалтер придумает новый финт с налогами. Для улаживания таких дел Мэй и нужны были ребята, чтобы не беспокоить Бэрри.
У Опасного Мужчины не было детей. Только Мэй. Когда-то их это огорчало. Можно было бы печатать фотографии Бэрри с сынишкой на плечах или как Бэрри учит его плавать в бассейне или пускать воздушного змея. Но годы шли, и Мэй с ребятами решили, что лучше оставить все как есть. Долговязый парень или здоровая гогочущая деваха могли бы сильно подпортить легенду об Опасном Мужчине. И Бэрри Джинз остался загадочным и недоступным: каждой женщине он был любовником и ни одной девушке не был отцом. Когда знаменитый актер начинает играть отцов – это начало конца. Когда же он играет дедушек – это конец.
– Солнышко мое, – говорила Мэй, – ты нужен людям такой, как ты есть: руки в карманах, шляпа надвинута на глаза. Ты только ничего не меняй. И после съемки тоже.
Так и было. Бэрри почти всегда молчал. Даже дома. Люди, его знавшие – в основном публика из Голливуда или как-то связанная с кино, – смотрели, как этот высокий поджарый человек тянет через соломинку апельсиновый сок (Бэрри не употреблял спиртного), и поражались, как это – черт возьми! – ему удается. У его сверстников были животы и складки на шее. У большинства. Только не у Бэрри Джинза. О, у Опасного Мужчины не было ничего подобного! Каждый день, если не было съемок, Мэй поднимала его в шесть утра, и он делал шведскую гимнастику. И если вечером не было приема, то в девять он уже спал.
За все те годы, что Опасный Мужчина правил миром, имя его не было замешано ни в одной истории. Он не разрушил ни одной семьи. Красавицы, игравшие с Бэрри, не могли даже принести домой фотографию, где они сняты вместе с ним в студии. Мэй не позволяла. Снимок можно было опубликовать. Он мог появиться в газете, и начались бы разговоры. Пылкие итальянки, томные французские vedettes[34], красотки из южных штатов, смуглые пуэрториканки – какую бы из звезд дня ни наняли играть с Бэрри, ни одной не удавалось и словом с ним перемолвиться за пределами съемочной площадки. Мэй с ребятами всегда были начеку. А если какому-то репортеру, более шустрому, чем его коллеги, удавалось застать Бэрри врасплох во время ланча – когда ребята отлучались в туалет, а Мэй пудрила носик – и спросить: «Что вы думаете о Мици Сульва?» – или еще о какой-нибудь красавице, чье имя шло на афише вслед за ним, Бэрри отвечал только: «Она великолепна». Такой ответ ни к чему не обязывал и был абсолютно безопасен. Он никак не ущемлял ни эту женщину, ни Мэй. Никакой, даже самый изощренный репортер не мог бы извратить его или придать ему какой-то иной смысл. Что даст заголовок вроде: «Бэрри Джинз считает Мици Сульва великолепной актрисой»? А пока репортер готовил свой следующий вопрос, из туалета уже появлялись ребята.
Лишь во время подготовки первой сенсорной программы[35] сотрудникам Бэрри пришлось задуматься, годятся ли и теперь их прежние методы. Все знают, что сенсорные программы, или «сенси», появились в конце осени 59-го. Это была подлинная революция в кино, приведшая к хаосу, который продолжался до тех пор, пока технари не взяли дело в свои руки, а крупные концерны не опутали все свои залы сенсопроводкой. Однако настоящая паника началась на киностудиях. Что будет со звездами? Выстоят ли в новой обстановке великие, и самый великий из великих – Бэрри Джинз, Опасный Мужчина? Дело в том, что эффект достигался не только сенсофикацией зала: во время передачи актера тоже подключали к сети (специальное устройство было спрятано в его одежде), и чувственная энергия актера подавалась на «мяукалку» – так называли устройство, которое, в свою очередь, передавало энергию на энергомашины, установленные в залах. Если ток был ниже уровня «А», «мяукалка» просто не включалась. И весь ужас заключался в том, что «мотивация» (то есть уровень сенсоэнергии актера) была величиной неизвестной и определялась лишь опытным путем.
Лишь во время подготовки первой сенсорной программы[35] сотрудникам Бэрри пришлось задуматься, годятся ли и теперь их прежние методы. Все знают, что сенсорные программы, или «сенси», появились в конце осени 59-го. Это была подлинная революция в кино, приведшая к хаосу, который продолжался до тех пор, пока технари не взяли дело в свои руки, а крупные концерны не опутали все свои залы сенсопроводкой. Однако настоящая паника началась на киностудиях. Что будет со звездами? Выстоят ли в новой обстановке великие, и самый великий из великих – Бэрри Джинз, Опасный Мужчина? Дело в том, что эффект достигался не только сенсофикацией зала: во время передачи актера тоже подключали к сети (специальное устройство было спрятано в его одежде), и чувственная энергия актера подавалась на «мяукалку» – так называли устройство, которое, в свою очередь, передавало энергию на энергомашины, установленные в залах. Если ток был ниже уровня «А», «мяукалка» просто не включалась. И весь ужас заключался в том, что «мотивация» (то есть уровень сенсоэнергии актера) была величиной неизвестной и определялась лишь опытным путем.
Бэрри уже находился на площадке и репетировал с Вандой Грей, когда техники вдруг оповестили режиссера, что уровень актера едва дотягивает до «G». Это самый низкий уровень на шкале, и его недостаточно для питания «мяукалки». Режиссер объявил перерыв и начал совещаться с группой.
Ситуация была деликатная. Даже у режиссера, давно знавшего Бэрри, не хватало смелости сказать ему, что уровень, который он выдает, – всего-навсего «G». Но инженер, специалист по сенсоустройству, настаивал. Он единственный разбирался в работе прибора и потому находился в выигрышном положении.
– Давайте рассуждать здраво, – говорил он. – Ни к черту ваш мужик не годится. Я понимаю – звезда. Мировая величина. Ну и что? Мы вступили в новую эпоху. «Сенси» выпихнут Джинза из дела.
Директор картины проглотил две таблетки транквилизатора.
– Дело серьезное, – сказал он. – Все, о чем мы здесь говорим, должно остаться в этих стенах. Если по студии пойдут разговоры, что Бэрри Джинз не выдает выше уровня «G», кинокомпании «Гиганты Лимитед» – конец. Лично мне уже будет не подняться. И я не шучу, когда говорю вам, что это серьезный удар для всей кинопромышленности.
Инженер пожевал резинку и пожал плечами.
– Вам решать, – сказал он. – Я сделал все, что мог. Я поднимал энергетический уровень, так что фидер чуть не полетел к чертям. Если эти игры не прекратить, прибор совсем загнется, а это обойдется «Гигантам» в добрый миллион.
Режиссер что-то говорил о том, что надо показать Бэрри психиатру, на что директор группы задумчиво кивал головой.
– Есть тут один швед в «Интернэшнл», – сказал он. – Он вроде бы прямо чудо сотворил, когда у Лейлы Монтана сел голос.
– Точно, – сказал режиссер. – Лейла тогда вполне оправилась, хотя в «Милашке» ее все равно пришлось дублировать. Стойте-ка…
Он повернулся к инженеру и поинтересовался, нет ли и в сенсоаппаратуре чего-нибудь вроде дубляжа.
– Нельзя тут сделать подмену? – спросил он. – Взять чей-нибудь уровень и подать его на «мяукалку»?
Инженер покачал головой.
– Не пойдет, – сказал он. – Запись идет впрямую.
И он пустился в технические подробности, которые были выше их понимания. Режиссер внимательно слушал. И ему, и всей группе предстояло овладеть этим жаргоном. Мало толку от режиссера, который не представляет, что происходит на площадке. Он выходит в тираж. А «сенси» – это надолго.
– Надо было проверить, – сказал он. – Это идиотизм – не проверить все заранее. Я как чувствовал, что-то мы не то делаем.
– Ну, проверили бы, и что? – спросил директор. – Или ты считаешь, что я должен был пойти и сообщить Бэрри Джинзу результат? Да он бы от ярости лопнул.
– Бэрри бы не лопнул, – сказал режиссер. – Бэрри – парень что надо. С ним без проблем. Только вот…
Он огляделся беспомощно.
– И что, никак нельзя скомбинировать уровни? – спросил он инженера в последней надежде. – Никак нельзя взять энергии у Ванды, когда они заняты в одной сцене? Я хочу сказать, у нее ведь уровень «А», так?
– У нее-то «А», тут все в порядке, – ответил инженер, продолжая жевать резинку.
– Ну так как же? – спросил директор с надеждой.
– У женщин коэффициент другой, – объяснил инженер. – Разные уровни не соединяются. Сегодня, по крайней мере, это невозможно. Может быть, лет через десять, когда технику усовершенствуют.
Режиссер беспомощно развел руками.
– Всё, – проговорил он. – Сдаюсь. Мне этой картины не сделать.
Директор, бледный как смерть, обошел по очереди всех сотрудников, призывая их хранить молчание.
– Только не проговоритесь, – просил он. – Ни одной живой душе. Узнаю, что болтаете, всех уволю.
Затем он пригласил ребят, сказав, что нужно посоветоваться совершенно конфиденциально. Даже без Мэй. Ей пока что ничего не следовало говорить.
Ребята пришли, и директор закрыл двери своего кабинета и выставил в коридоре охрану.
– В чем дело? – спросил Элф Бернелл, менеджер Бэрри.
Директор картины компании «Гиганты Лимитед» надел свои роговые очки. Ему хотелось, чтобы они ощутили все значение известия, которое он собирался им сообщить.
– Возникла чрезвычайная ситуация, – сказал он. – Сегодня утром на съемочной площадке обнаружилось, что у Бэрри – уровень «G».
Ребята молчали, онемев. Затем Боб Элдер вытер испарину со лба.
– Боже! – проговорил он. Боб был пресс-агентом Бэрри.
– Думаю, мне не нужно говорить вам, – продолжал директор, – что я взял со всех слово держать это в строжайшей тайне. И конечно, сам Бэрри ничего не знает. Ему сказали, что произошла техническая неполадка.
Кен Дори, импресарио Бэрри, задал два вопроса, которые до него уже задавал режиссер, – о дублировании и о наложении уровней партнеров. Директор просветил его на этот счет.
– Техника тут не поможет, – сказал он. – Нужно действовать в другом направлении. Я предлагаю психиатрию. Зовите шведа из «Интернэшнл».
Ребята разом присвистнули.
– Мэй этого не потерпит, – сказал Элф Бернелл. – Психиатра она к Бэрри и на сто миль не подпустит.
– Ну и что же тогда делать? – спросил директор картины. – Не забывайте, что я отвечаю перед «Гигантами» за каждую задержку и сегодня же вечером должен обо всем доложить.
Слип Джуит, гример Бэрри, подался вперед.
– Можно сказать, что Бэрри заболел, – предложил он. – Я могу над ним поработать. Я ему такую желтуху организую, только скажите.
– Надолго ее не хватит, – сказал Кен, привыкший мыслить реалистично. – С желтухой Бэрри потянет несколько дней, ну несколько недель, а дальше что?
– Да, что дальше? – спросил Боб Элдер. – Что я скажу прессе? Что у Опасного Мужчины уровень «G»? И мы все отправимся в богадельню?
Директор снял очки и стал протирать их.
– Боюсь, – сказал он, – что, несмотря на все то сочувствие, с которым я отношусь к долговременным прожектам – вашим и Бэрри Джинза, – я не смогу в них участвовать. Компания «Гиганты Лимитед» прибегла к его услугам для данной картины, предполагая, несомненно, что он обладает энергией уровня «A», «B» или в крайнем случае «C». Сомневаюсь, чтобы компания согласилась использовать актера с более низкими показателями. Весьма сомневаюсь.
Дублер Бим Спунер деликатно кашлянул.
– Я тут на днях околачивался на площадке, – сказал он. – Ну и разговорился с инженером. Попросил меня попробовать. У меня уровень «A».
Никто не отреагировал на его слова. Бим славный парень, но очень уж наивен. Пэт Прайс, секретарь, затушил сигарету.
– Без Мэй в этом деле не обойтись, – сказал он. – Придется ей сказать. Трудно, но ничего не поделаешь.
Боб Элдер тоже затушил сигарету.
– Я согласен с Пэтом, – сказал он. – Мэй – самый близкий Бэрри человек. Надо включать ее в игру.
Совещание окончилось. Директор картины принял еще две таблетки транквилизатора и отправился обедать. Ребята скопом двинулись в актерскую уборную. Там Мэй делала сэндвичи, а Бэрри спал.
– Что стряслось? – спросила Мэй. – Бэрри говорит, сенсоприбор испортился. Как им не стыдно! Заставили человека гримироваться, выпустили на площадку, а потом – пожалуйста, что-то у них там не включается!
– Не в этом дело, – сказал Элф и кивком указал на спящего Бэрри. – Выйдем отсюда.
Элф условился с Кеном и Бобом, что они втроем будут говорить с Мэй, а остальные тем временем побудут с Бэрри. Они вышли из здания и стали прогуливаться по садику позади студии. Ребята ничего не смягчали. Рассказали все как есть. Мэй отреагировала нормально. И, как истинная женщина, сразу расставила все по местам.
– Это все Ванда, – мгновенно заявила Мэй. – Бэрри всегда был о ней невысокого мнения. Конечно, когда он с ней играет, у него и будет «G». Она на него давит.
– Ладно, – сказал Кен. – Пусть так. Но ему придется играть с ней. Верно? Это оговаривалось при обсуждении картины. А то, что Бэрри на дух не переносит Ванду Грей, «Гигантов» никак не касается. Им нужен результат. Бэрри должен выдать уровень «A», или его уволят.