«Они были любовниками, — подумал я. — Это чувствуется по ее голосу».
— Он говорит, у меня язык, как у гадюки, — сказала она без всякой обиды. — Он ведь и вам это говорил?
Я кивнул.
— Как у гремучей змеи.
Она улыбнулась.
— Ничего, когда он ведет себя как напыщенный дурак, я ему об этом тоже сообщаю.
Она встала, вся рыжевато-коричневая и звенящая цепочками, как скульптура-мобиль на ветру.
Мы вышли из комнаты с телевизором, прошли по коридору, несколько раз свернули и оказались в: помещении, похожем на библиотеку, с полками до потолка. Но на полках стояли не книги, а самые разнообразные папки. Охранял все это хозяйство суровый молодой человек в очках. Он записал нас в тетрадь, заглянул в каталог и направил нас к нужной секции.
Досье на Мейнарда Аллардека и впрямь оказалось куда менее содержательным, чем кассета.
Здесь были разные фотографии Мейнарда, блестящие черно-белые снимки, сделанные в основном на ипподромах, где, по-видимому, он был более доступен.
Здесь были три фотографии, теперь уже довольно старые, где он заводил своего замечательного коня Метавейна в конюшню после победы в скачках на приз «Две тысячи гиней», «Гудвудская миля» и «Скачка чемпионов». Даты и обстоятельства были написаны на полосках прозрачной бумаги, приклеенных на обратной стороне снимков.
Еще там были две пачки газетных вырезок, одна из «Глашатая», другая из прочих газет, в основном из «Финансовых времен» и «Спортивной жизни».
Критических статей среди них, похоже, не было. До нападения «Знамени» все газеты отзывались о нем сдержанно-благожелательно. «Мейнард, представитель одной из старейших династий, имеющих отношение к конному спорту…» «Мейнард, гордый владелец…» «Мейнард, член Жокей-клуба…» «Мейнард, проницательный деловой человек…» «Мейнард, видный филантроп…» «Мейнард великий и замечательный…» Временами также встречались положительные эпитеты вроде «отважный», «милосердный», «дальновидный» и «ответственный». Короче, идеальный общественный деятель.
— Просто тошнота берет, — сказала Роза.
— Угу, — сказал я. — А не могли бы вы спросить своего приятеля режиссера, почему он вдруг избрал своей мишенью именно Мейнарда?
— Могла бы. А зачем?
— Кто-то решил подпортить Мейнарду карьеру. Эта телевизионная атака не сработала благодаря коррупции. Зато нападки «Знамени» сработали как нельзя лучше. Вы и сами неплохо этому поспособствовали. Так кто же надоумил «Знамя» и не надоумил ли этот кто-то и того режиссера?
— Беру свое мнение обратно, — сказала Роза. — Среди жокеев попадаются очень толковые ребята.
— Дураков среди нас чрезвычайно мало.
— Вы просто говорите на другом языке.
— Вот именно.
Она поставила папку на место.
— Что-нибудь еще? Чем могу быть полезна?
— Нельзя ли мне встретиться с Сэмом Леггатом, редактором «Знамени»?
Она издала нечто среднее между кашлем и смешком.
— С Сэмом Леггатом? Нет, нельзя.
— Почему?
— Он носит бронежилет.
— Что, в самом деле?
— Нет, образно выражаясь.
— Вы его знаете?
— Конечно, знаю. Хотя не могу сказать, что люблю. До того, как он перешел в «Знамя», он был политическим обозревателем в «Фактах». И всегда думал, что на Флит-стрит его бог послал. Он язва от природы. Они со «Знаменем» — близнецы-братья.
— А по телефону ему позвонить нельзя? — спросил я.
Она покачала головой, удивляясь моей наивности.
— Сейчас они печатают первый выпуск, но он наверняка готовит второй. Что-то добавляет, что-то меняет. Он сейчас бы не стал разговаривать даже с самим Моисеем, не то, что с каким-то… попрыгунчиком.
— Ну вы могли бы сказать, что вы — секретарь вашего редактора и что дело срочное, — предположил я.
Она изумленно уставилась на меня.
— А зачем это вдруг я стану это делать?
— Ну чтобы оказать мне услугу.
— Ничего себе! — она моргнула своими голубыми глазами.
— Услуга за услугу, — продолжал я. — Я вам этого не забуду. Это, я показал кассету, — разумеется, тоже идет в счет.
— Вместе с телефонным звонком, — сказала она, — это будет уже две услуги.
— Да, конечно.
— Так вот как вы выигрываете скачки! — усмехнулась Роза и, не дожидаясь ответа, повела меня обратно, но на этот раз не в комнату с телевизором, а в небольшое помещение, где было только несколько кресел, стол и пара телефонов.
— Здесь мы берем интервью, — сказала Роза. — А обычно здесь никого не бывает. Я не хочу, чтобы кто-то слышал этот разговор.
Она опустилась в одно из кресел. Ее облик был исполнен экзотической чувственности, при том, что держалась она с буржуазной пристойностью, но за этим причудливым фасадом скрывалась обычная ранимая и эмоциональная женщина.
Она потянулась к телефону, звеня браслетами.
— У вас будет в лучшем случае секунд десять, — предупредила она. — Леггат сразу поймет, что вы не тот, за кого себя выдаете. Наш редактор родом из Йоркшира, и по его говору это до сих пор заметно.
Я кивнул.
Роза сняла трубку городского телефона и набрала номер «Знамени», который знала наизусть. После минутного вранья, которое сделало бы честь любому ирландцу, она молча передала трубку мне.
— Привет, Мартин, — неприветливо сказали в трубке. — Что случилось?
— Оуэн Уаттс оставил свои кредитные карточки в саду Бобби Аллардека, — медленно и отчетливо произнес я.
— Чего? Не понял… — в трубке наступило молчание. — Это кто?
— Джей Эрскин, — продолжал я, — оставил там же свой пропуск в пресс-клуб. Куда мне следует доложить об этих потерянных вещах? В профсоюз журналистов, в полицию или моему депутату парламента?
— Кто это? — повторил Леггат.
— Я говорю из редакции «Глашатая». Либо вы согласитесь принять меня у себя в офисе, либо в «Глашатае» появится новая сенсационная публикация.
Наступило долгое молчание. Я ждал. Потом Леггат сказал:
— Я вам перезвоню. Дайте ваш номер.
— Нет, — сказал я. — Теперь или никогда.
На этот раз пауза была значительно короче.
— Хорошо. Подойдете на проходную. Скажете, что вы из «Глашатая».
— Сейчас буду.
Не успел я договорить, как он швырнул трубку. Роза смотрела на меня так, словно сомневалась, все ли у меня дома.
— С редакторами так не разговаривают, — указала она.
— Ну я же на него не работаю. И, знаете, за свою жизнь я научился не бояться людей. Лошадей я отродясь не боялся, но с людьми как-то сложнее.
— Люди опаснее, — серьезно сказала она.
— Да, конечно. Но мягкостью от Леггата ничего не добьешься.
— А чего вы хотите? — спросила она. — И что это за сенсация, которую вы обещали сообщить «Глашатаю»?
— Да ничего особенного. Просто кое-какие грязные подробности о способах, которыми «Знамя» добывало сведения об Аллардеке для «Частной жизни».
Она пожала плечами.
— Вряд ли мы бы это напечатали.
— Может быть. А есть ли что-то такое, перед чем остановится репортер, ищущий сенсации?
— Нет. Он залезет на Эверест и в сточную канаву, пойдет под пули, куда угодно — лишь бы там пахло скандалом. Мне в свое время самой пришлось повоевать и с врачами-шарлатанами, и с коррумпированными муниципалитетами, и со всякими сумасшедшими сектами. Я видела куда больше грязи, голода, нищеты, трагедий, чем мне хотелось бы. Мне приходилось просиживать ночи с родителями убитых детей, я была в поселке спасателей и видела их вдов… А теперь какой-то дурак хочет, чтобы я сидела в золоченом креслице и сюсюкала над тем, какие юбки носят теперь в Париже! Я никогда не была дамской журналисткой и не собираюсь становиться ею теперь, черт возьми!
Она остановилась, неловко улыбнулась.
— Это все мой проклятый феминизм, извините.
— Скажите, что не возьметесь за это, и дело с концом, — посоветовал я. — Если это понижение в должности, откажитесь. Вы для этого достаточно известны. Никто не ожидает, что вы будете писать о моде. И, честно говоря, по-моему, вам и не стоит этого делать.
Она внимательно посмотрела на меня.
— Нет, конечно, меня не выкинут, но этот новичок — шовинист, и жизнь при нем станет куда сложнее.
— Ничего, — сказал я, — у вас есть имя. Покажите свои знаменитые ядовитые зубы. Небольшая толика яду может творить чудеса.
Она встала, потянулась, положила руки на свои бедра, стянутые тяжелым поясом. Вид у нее был как у амазонки, собравшейся на битву, но я по-прежнему чувствовал внутреннюю нерешительность. Я тоже встал — мы были почти одного роста — и поцеловал ее в щеку.
— Братский поцелуй! — сухо сказала она. — И это все?
— Но вы ведь этого и хотели, не правда ли?
— Да, — ответила она, слегка удивленная. — Вы правы, черт возьми!
Здание редакции «Ежедневного знамени», расположенное неподалеку от «Глашатая», то ли было выстроено значительно позднее, то ли переделано в соответствии с ультрасовременными весами.
Здание редакции «Ежедневного знамени», расположенное неподалеку от «Глашатая», то ли было выстроено значительно позднее, то ли переделано в соответствии с ультрасовременными весами.
В фойе красовался фонтан, под потолком висели светильники, состоящие из вертикальных стеклянных трубочек, испускавших свет из нижнего конца. Мраморный пол, футуристские диваны и стол охраны, за которым сидели четверо широкоплечих парней в устрашающего вида униформе.
Я сказал одному из них, что пришел из «Глашатая» и мне нужен мистер Леггат, побаиваясь, что сейчас меня вышвырнут на улицу пинком под зад. Но этого не случилось. Охранник сверился со списком, лежавшим у него на столе, и направил меня наверх с тем же отсутствием интереса, какое я встретил на более дружелюбной территории.
Наверху тоже все было не так, как в «Глашатае». Стены, выкрашенные в оранжевый цвет с красными пятнами, ярко-зеленые пластиковые столы, агрессивно-оранжевый палас с красными зигзагами. Неудивительно, что у них слово «ярость» на каждой странице.
В кабинет Сэма Леггата вела дверь матового стекла, на которой было крупными белыми курсивными буквами написано: «Редактор». Пониже такими же буквами помельче предлагалось позвонить и подождать.
Я нажал кнопку звонка и стал ждать. Вскоре дверь зажужжала и отворилась на несколько дюймов. Может, Сэм Леггат и не носил бронежилета, но, тем не менее, меры предосторожности, предпринятые им против нежеланных посетителей, были впечатляющими. Я отворил дверь, и передо мной предстал еще один образчик дурного вкуса: черный пластиковый стол, красные обои с геометрическим узором, зеленый ковер в крапинку. Если бы мне пришлось работать в такой обстановке, я бы, наверно, взбесился.
В кабинете было двое мужчин без пиджаков, которых эта «радуга», видимо, не смущала. Один — коренастый коротышка с волосами песочного цвета, другой — повыше, сутулый, очкастый, начинающий лысеть. Обоим было под пятьдесят. В углу сидел третий человек, помоложе, в пиджаке. Он больше молчал и слушал.
— Мистер Леггат? — осведомился я.
— Я Леггат, — отозвался коротышка с песочными волосами. — У вас пять минут. — Он кивнул в сторону того, что был повыше.
— Это Таг Танни, ответственный за «Частную жизнь». А это мистер Ивенс, наш юрист. Так кто вы такой и что вам надо?
Таг Танни щелкнул пальцами.
— Я знаю, кто он такой, — сказал он. Он порылся в памяти и нашел мое имя. — Филдинг. Жокей-чемпион.
Я кивнул, и, как мне показалось, все трое расслабились. Правда, в облике Леггата по-прежнему был заметен задиристый вызов, но, по-видимому, не более, чем того требовали его положение и текущие обстоятельства. По крайней мере, он не пытался давить на меня.
— Что вам надо? — повторил Леггат, но уже без того напряжения, которое звучало в его голосе, когда я вошел. Мне пришло в голову, что они, с их страстью ко всяческим шпионским штучкам, наверняка записывают наш разговор и что где-то в комнате наверняка спрятан микрофон.
Поэтому я решил держаться начеку и сдержанно ответил:
— Я пришел, чтобы договориться о возвращении имущества двух ваших журналистов, Оуэна Уаттса и Джея Эрскина.
— Ну так верните его! — отрывисто бросил Леггат.
— С удовольствием, — сказал я, — если вы объясните мне, почему они в час ночи лезли по приставной лестнице на крышу дома Бобби Аллардека.
— А вам какое дело?
— Понимаете ли, мы застали их с устройством для прослушивания телефонных разговоров. На лестнице, с инструментами, в том месте, где к дому Аллардека подходит телефонный провод. Что они там делали?
Наступило молчание. Потом Танни снова щелкнул пальцами.
— Он шурин Бобби Аллардека. Брат миссис Аллардек.
— Совершенно верно, — сказал я. — Сегодня ночью я ночевал у них, когда ваши люди вломились в дом.
— Они никуда не вламывались, — сказал Леггат. — Наоборот, насколько я понимаю, их жестоко избили. Вообще-то этого Аллардека следовало бы привлечь к суду…
— Мы их приняли за воров. А что бы вы подумали, если бы в глухую ночь застали у своего дома людей, которые лезут на крышу по приставной лестнице? Мы обнаружили, что они охотились не за столовым серебром, только когда они уже убежали.
— Обнаружили? Как это вы «обнаружили»?
— Они оставили свои пиджаки, в которых были кредитные карточки и прочее добро с их именами и так далее.
— И вы предлагаете вернуть все это.
— Естественно. Но мне хотелось бы получить разумное объяснение того, почему они вообще туда явились. Подслушивание телефонных разговоров — дело незаконное, а мы застали их, когда они снимали «жучок», простоявший там как минимум недели две, если верить телефонисту, который побывал у нас сегодня утром и снял его.
Они ничего не сказали, только выжидали.
— Ваша газета, — продолжал я, — развязала неоправданную и приносящую большой ущерб кампанию против Бобби Аллардека, используя информацию, добытую незаконными методами. Объясните почему.
Они ничего не сказали.
— Мистер Леггат, вам было отправлено заказное письмо, содержащее доказательства того, что всем кредиторам Бобби Аллардека уплачено и он не находится на грани разорения. Почему вы не попытались исправить ущерб, который причинили ему и моей сестре? Почему вы не напечатали на видном месте под рубрикой «Частная жизнь» извинения за не правильное освещение положения дел? Почему вы не обвели эту статью красным карандашом и не поручили своим репортерам-полуночникам привезти в Ньюмаркет эти газеты прямо с печатного станка и подбросить по номеру всем людям, кто получил эти газеты раньше, пока город еще спит? И почему вы не разослали по номеру со статьей, обведенной красным, каждому владельцу Бобби, как в предыдущие разы? Ведь это было бы так замечательно, вы не находите?
Но им, похоже, это не казалось замечательным ни в малейшей степени.
— К сожалению, — вкрадчиво заметил я, — обязанностью каждого законопослушного гражданина является сообщать о чьих-либо незаконных действиях соответствующим властям.
Сэм Леггат, не проявляя никаких эмоций, повернул голову к безмолвному мистеру Ивенсу. Мистер Ивенс подумал и коротко кивнул.
— Сделайте это! — приказал Сэм Леггат Танни.
Танни был поражен.
— Нет!
— Напечатайте извинение и разошлите газеты.
— Но…
— Вы что, не видите, что вам приставили нож к горлу?
Он снова обернулся ко мне.
— А взамен?
— Кредитные карточки Уаттса и пропуск Эрскина.
— А у вас останутся?..
— Пиджаки, чековая книжка, фотографии, письма, записные книжки, дневник и «жучок».
Он кивнул.
— А за это?
— Ну, — медленно произнес я, — полагаю, вам стоит спросить у ваших адвокатов, сколько вам придется выплатить Бобби, если дело о подслушивании дойдет до суда. Если вы выплатите ему эти деньги добровольно, мы не станем подавать в суд и избавим вас от позорной огласки, оплаты судебных расходов и прочих неприятностей.
— Я не имею права принимать такие решения.
— Но вы можете этого добиться.
Он не сказал ни «да», ни «нет», просто смотрел на меня.
— И еще, — сказал я, — я хочу знать, почему вы начали эту кампанию. Кто подтолкнул вас к этому? Вы ли приказали своим репортерам нарушить закон? Или они сделали это на свой страх и риск? Быть может, им за это заплатили и если да, то кто?
— На эти вопросы я ответить не могу.
— А вы сами знаете ответ?
Он ответил прямо:
— Ваши позиции достаточно сильны, чтобы потребовать напечатать извинения и развезти их тем, кого это касается. Это я обещаю. Насчет компенсации я проконсультируюсь. Но сверх этого вы не получите ничего.
Я понял, что уперся в каменную стену. Леггат преодолел синдром журналистской солидарности, насколько это вообще было возможно. Он прямо сообщил мне, что если он ответит на мои вопросы, это повлечет за собой больше неприятностей для «Знамени», чем привлечение их к суду за прослушивание телефонных переговоров. Так что я действительно больше ничего не получу.
— Насчет компенсации договоримся, — сказал я. — Имейте в виду, что если нам все же придется заявить о прослушивании, мы сделаем это довольно скоро. Видимо, через несколько дней.
Я помолчал.
— Когда в пятницу утром в газете появится удовлетворяющее нас опровержение и я проверю, всем ли доставили этот номер, я позабочусь о том, чтобы кредитные карточки и пропуск были возвращены сюда, на проходную.
— Приемлемо, — сказал Леггат. Танни попытался было возразить, но Леггат жестом заставил его замолчать. — Я согласен.
Я кивнул им и вышел из кабинета. Не успел пройти и трех шагов, как кто-то поймал меня за рукав. Я обернулся и увидел, что Леггат вышел вслед за мной.
— Не для записи, — сказал он. — А что бы вы сделали, если бы узнали, кто заказал кампанию против Аллардека?