Я посмотрел в эти песочные, под цвет волос глаза. На деловую физиономию человека, который ежедневно издает газету, брызжущую насмешками, инсинуациями, недоверием и презрением, и при этом умудряется разговаривать вполне пристойно.
— Не для записи, — сказал я. — Всю морду разбил бы.
Глава 11
Я не надеялся, что напечатанное в «Знамени» опровержение растопит кассовый аппарат, который заменяет сердце банкиру Бобби. И вряд ли компенсация, уплаченная «Знаменем» (если они ее уплатят), будет достаточно велика и подоспеет достаточно скоро, чтобы сыграть существенную роль.
Я со вздохом подумал о своем банкире, который терпеливо помогал мне пережить бывавшие у меня дурные времена, а позднее даже рискнул предоставить мне кредит для пары финансовых операций и никогда не требовал вернуть деньги раньше срока. И теперь, когда мое финансовое положение укрепилось, он вел себя по-прежнему: держался по-дружески, всегда готов был помочь деньгами и советом.
Опровержение, конечно, напечатают, но это будет скорее жест вежливости. Конца неприятностям Бобби оно не положит. Но, по крайней мере, оно успокоит владельцев и восстановит доверие торговцев Ньюмаркета. Если нам удастся спасти конюшню, она останется живой, а не в коматозном состоянии.
От Сэма Леггата мне удалось добиться молчаливого признания, что «Знамя» было не право. Кроме того, я был уверен, что он знает ответ на мои вопросы. Ответы мне были нужны немедленно, но развязать ему язык было невозможно.
Исполненный разочарования и чувства провала, я отправился ночевать в ближайшую гостиницу. Я устал куда больше, чем хотелось бы, и боялся, что если отправлюсь сейчас домой за семьдесят миль, то усну где-нибудь по дороге.
Я заказал в номер чего-нибудь поесть и, зевая, принялся звонить по телефону.
Сперва Холли.
— Ты сегодня молодец, — сказала она.
— В смысле?
— Ну как же, выиграл, — сказала она.
— Ах это! — Казалось, это было сто лет назад. — Спасибо.
— Ты где? — спросила она. — Я тебе звонила в коттедж…
— В Лондоне, — я назвал ей гостиницу и номер комнаты. — Как дела?
— Ужасно.
Я рассказал ей, что «Знамя» обещало напечатать опровержение. Это чуть-чуть подняло ей настроение, но не очень.
— Бобби нет. Пошел на Поле. Все так ужасно! Хоть бы он вернулся!
В ее голосе звучала нескрываемая тревога. Я некоторое время успокаивал ее, говоря, что Бобби, несомненно, скоро вернется. Он ведь знает, как она беспокоится. Правда, про себя я думал, что, возможно, он слишком погрузился в собственное отчаяние, чтобы думать о ее тревогах.
— Слушай, — сказал я, — ты не могла бы оказать мне одну услугу?
— Да. Какую?
— Найди в каталоге Метавейна, лошадь Мейнарда. Помнишь, он выиграл «Две тысячи гиней» восемь тому назад?
— Смутно.
— Я хочу знать, кому принадлежал этот конь до того, как перешел в руки Мейнарда.
— А это важно? — устало и равнодушно спросила она.
— Важно. Поищи и перезвони мне.
— Ладно.
— И не беспокойся.
— Не могу.
«Еще бы!» — подумал я, вешая трубку. Ее горе передалось и мне и тяжким камнем легло на душу. Потом я позвонил Розе Квинс по домашнему телефону, который она дала мне перед уходом. Запыхавшаяся Роза сняла трубку после восьмого звонка и объяснила, что только что вошла.
— Так они все-таки не швырнули вас под пресс? — спросила она.
— Нет. Но, боюсь, бронежилет оказался непробиваемым.
— Неудивительно.
— И все-таки читайте «Частную жизнь» в пятницу. Да, кстати, вы знаете человека по имени Танни? Он делает «Частную жизнь».
— Танни? — сказала она. — Таг Танни… Память как у компьютера, выдает любую информацию по первому запросу. Всю жизнь работает со светскими хрониками. В детстве, наверное, обрывал крылышки бабочкам. Если ему удается довести какого-нибудь бедолагу до скандального развода, он считает, что потрудился не зря.
— Да? — с сомнением сказал я. — Не похоже…
— Вы не смотрите, что он похож на пастора. Почитайте эту колонку. Это он и есть.
— Ладно. Спасибо. А как насчет Оуэна Уаттса и Джея Эрскина?
— Тех людей, которые оставили свои вещи в саду вашей сестры?
— Тех самых.
— Про Оуэна Уаттса я в первый раз слышу, — сказала Роза. — Джей Эрскин… Если это тот самый Джей Эрскин, то он в свое время работал в «Глашатае» криминальным репортером.
Она, казалось, сомневалась, стоит ли о нем говорить, и я попросил:
— Расскажите, что это за человек.
— Хм… — Она помолчала, потом, казалось, решилась:
— Некоторое время назад он отсидел срок. Видите ли, ему по работе так много приходилось общаться с преступниками, что он в конце концов сжился с ними, как иногда бывает с полицейскими. Его судили за то, что он помешал ходу судебного разбирательства. Во всяком случае, если это тот самый Джей Эрскин, то это крепкий орешек, но классный журналист. Если эти статейки о вашем зяте принадлежат ему, значит, ему очень хорошо заплатили.
— Кушать все хотят, — сказал я.
— Не сочувствуйте ему, — заметила Роза. — Джей Эрскин никому не сочувствует.
— Не буду, — сказал я. — Спасибо. Вы когда-нибудь бывали в редакции «Знамени»?
— С тех пор как ее переделали, не бывала. Я слышала, это ужасно. Когда газета перешла в руки Полгейта, он дал волю какому-то дизайнеру, помешанному на оранжевом кухонном пластике. Как это выглядит?
— Ужасно — не то слово, — сказал я. — А что за человек сам Полгейт?
— Нестор Полгейт, владеющий «Знаменем» примерно год, — сказала Роза, — по слухам, довольно молодой и на редкость честолюбивый и пронырливый засранец. Сама я с ним никогда не встречалась. Говорят, он куда опаснее разозленного носорога.
— Он вмешивается в дела газеты? — спросил я. — Сэм Леггат печатает то, что ему прикажет Полгейт?
— В старые добрые времена владельцы никогда не лезли в дела редакции, — ностальгически вздохнула Роза. — Теперь бывает по-разному. Билл Вонли дает общие рекомендации. Старый лорд в свое время сам редактировал «Глашатай» — это совсем другое дело. Полгейт перекупил «Знамя», задавив нескольких конкурентов. Старые журналисты «Знамени» до сих пор плачутся в барах на Флит-стрит, какое дерьмо им приходится писать. Прежний редактор сдался и ушел на пенсию. Полгейт, конечно, поднял «Знамя» на новые высоты порока, но стоит ли он над душой у Сэма Леггата, я не знаю.
— Сегодня его, видимо, не было в редакции, — сказал я.
— Мне говорили, что он ошивается в Сити, приобретает влияние. Кстати, по сравнению с Полгейтом ваш Мейнард с его мелкими аферами и ханжеской миной — грудной младенец. Говорят, Полгейту плевать, что о нем скажут, и его финансовые аферы начинаются там, где Мейнард заканчивает.
— Приятная личность!
— Сэма Леггата я понимаю, — сказала она. — Полгейта никогда не пойму. На вашем месте я бы больше не стала крутить хвост «Знамени».
— Может, и не буду.
— Посмотрите, что они сделали с вашим зятем, — сказала Роза. — Это вам предупреждение.
— Да, конечно, — рассудительно ответил я. — Спасибо.
— Пожалуйста.
Мы сердечно попрощались, и я некоторое время сидел, потягивая вино и думая о Сэме Леггате и о грозном дельце, который им управляет. Интересно, от кого исходит кампания против Мейнарда? От самой верхушки, от Леггата, от Танни, от Уаттса и Эрскина или вообще из-за пределов «Знамени», от одной из многочисленных жертв Мейнарда?
Телефон зазвонил. Я снял трубку и услышал голос Холли. Она без всяких преамбул сразу перешла к делу:
— Мейнард приобрел Метавейна двухлетком, когда тот еще не участвовал в скачках, так что прежние владельцы в каталоге не указаны. Но сейчас вернулся Бобби и сказал, что их вроде бы взвали Перрисайд. Он уверен, что его дед тренировал их лошадей, но они, похоже, забросили это дело.
— Хм… — сказал я. — Послушай, у вас нет старых «Кто есть кто в конном спорте»? Там имеются фамилии всех владельцев с адресами. У меня они есть, но дома.
— Да нет, вряд ли у нас есть «Кто есть кто» десятилетней давности, — с сомнением сказала Холли и спросила у Бобби. — Да, точно нету.
— Тогда перезвоню деду и спрошу у него. Я знаю, что у него они все есть, с самого начала.
— Бобби хочет знать, зачем тебе вдруг через столько лет понадобился Метавейн.
— Спроси его, по-прежнему ли Мейнард владеет долей Метавейна.
Холли поговорила с Бобби и вернулась ко мне.
— Вроде бы да. Он продал его долями и выручил несколько миллионов.
— Я не знаю, важно ли это, — сказал я. — Но завтра узнаю. Не вешай нос, ладно?
— Бобби просит передать, что дракон заходит на посадку.
Я положил трубку, улыбаясь. Если Бобби еще может шутить, значит, прогулка по Полю пошла ему на пользу.
Дед принялся ворчать, что я вытащил его из постели, но согласился сходить вниз и посмотреть.
Дед принялся ворчать, что я вытащил его из постели, но согласился сходить вниз и посмотреть.
— Перрисайд, — прочел он. — Майор Клемент Перрисайд, Ферс, Сент Олбанс, Хертфордшир, номер телефона… — в старческом голосе звучало негодование. — Ты знаешь, что этот мужик держал лошадей у Аллардека?
— Извини, да.
— Тогда ну его к черту! Что-нибудь еще? Нет? Ну, тогда спокойной ночи.
Я перезвонил по телефону, который он мне дал, и голос на том конце провода сказал, что да, это Ферс, но Перрисайды здесь уже лет семь не живут.
Голос купил этот дом у майора и его супруги. Если я подожду, он поищет их новый адрес и телефон.
Я подождал. Адрес и телефон нашлись. Я поблагодарил и пожелал спокойной ночи.
По тому номеру другой голос ответил, что майор с супругой здесь больше не проживают. Голос купил у них это бунгало несколько месяцев назад. Перрисайды вроде бы перебрались в уединенный дом в Хитчине. Где он находится? Это голосу было неизвестно, он только знал, что это в Хитчине. Или где-то в окрестностях. Ему так кажется.
— Спасибо, — сказал я, вздохнул и повесил трубку.
Видимо, майор с супругой постарели и, возможно, обеднели. Они, конечно, знают, что Мейнард сделал миллионы на их лошади, но хватит ли у них одержимости мстить ему через столько лет? Но я подумал, что даже если это и не их рук дело, все равно будет полезно с ними поговорить.
Если я, конечно, смогу их найти. В Хитчине или где-то в окрестностях…
Я перезвонил к себе в коттедж и прослушал сообщения. Четыре от разных тренеров, одно от Холли и последнее — от неизвестного мне человека, который оставил свой номер и просил перезвонить. Сперва я позвонил Уайкему Фарлоу он, как и мой дед, рано ложился спать, и он тоже сказал, что я вытащил его из постели. Мы поговорили о лошадях, которые сегодня участвовали в скачке, и о тех, которые будут участвовать в скачке завтра и до конца недели. Обычный вечерний разговор. И Уайкем, как обычно в последнее время, сказал, что в Тоустере его завтра не будет — слишком далеко. Вот в пятницу и субботу скачки в Аскоте. В Аскоте он будет, может быть только в один из дней, но будет непременно.
— Замечательно! — сказал я.
— Ты ведь понимаешь, Пол, — сказал он. — Старые кости, старые кости…
— Понимаю, — сказал я. — Только это Кит.
— Что? Ну конечно, Кит. Кто же еще?
— Никто, — сказал я. — Я вам перезвоню завтра вечером.
— Хорошо, хорошо. Позаботься об этих новичках. Ну, Пол, спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — сказал я. Потом я поговорил с тремя остальными тренерами — все по поводу их лошадей, на которых я должен был скакать на этой и следующей неделе, и в конце концов, уже после десяти вечера, отчаянно зевая, позвонил последнему человеку, который был мне неизвестен.
— Это Кит Филдинг, — сказал я.
— А-а! — Пауза, слабый, но внятный щелчок. Потом любезный голос произнес: — Я предлагаю вам золотую возможность.
Он помолчал. Я ничего не сказал.
— Три тысячи вперед, десять после, — вкрадчиво продолжают он.
— Нет, — ответил я.
— Но вы же еще не слышали подробностей!
Я слышал вполне достаточно. Я бросил трубку, не сказав больше ни слова, и некоторое время сидел, глядя в стену невидящим взглядом.
Мне и раньше делали подобные предложения, но не такие. Не на такую сумму. Подобные благодетели всегда хотели, чтобы жокей проиграл ту или иную скачку, но ко мне они не подъезжали уже много лет. С тех пор, как им надоело слышать «нет».
Сегодняшний голос был мне незнаком. По крайней мере, я слышал его не настолько часто, чтобы узнать. Высокий. Явно принадлежащий человеку образованному. По спине у меня поползли мурашки. Этот голос, это предложение, сумма и время, когда он мне позвонил, — все наводило на страшную мысль о ловушке. Я сидел, глядя на номер телефона. Номер лондонский. Первые три цифры — 722. Я перезвонил оператору и спросил, какой район обслуживает АТС 722.
Это есть во всех телефонных справочниках. Девушка попросила меня подождать и почти сразу ответила: Чок-Фарм — Хампстид.
Я поблагодарил ее. Это не давало ничего, кроме одного: обитатели этого района не отличаются приверженностью к конному спорту. Пожалуй, даже наоборот. Жители Хампстида живут напряженной интеллектуальной жизнью, им не до спорта.
Почему же все-таки Хампстид?.. И я заснул в кресле.
Проснувшись после ночи, проведенной хотя бы с минимальными удобствами, я выпил кофе и отправился за покупками. Мне пришлось поторчать на ветру у дверей магазинов на Тоттнем-Корт-роуд, ожидая, пока владельцы чудес электроники поднимут свои стальные шторы.
Я нашел место, где мне, не задавая вопросов об авторских правах, согласились переписать запись Розы с пленки в три четверти дюйма на нормальную кассету, которую можно было просматривать на моем плейере. Переписывавший кассету услужливый и всезнающий юноша был страшно разочарован, что это не порнография, но я отчасти утешил его, приобретя портативную видеокамеру, упаковку батареек к ней и несколько чистых кассет. Он подробно объяснил мне, как ее всем этим управляться, и посоветовал попробовать прямо в магазине.
Кроме того, он сообщил мне, что если мне нужна помощь, он может направить меня в славный клуб для холостяков.
Я отклонил его предложение, загрузил покупки в машину и отправился на север, в Хитчин. Это было не совсем по дороге в Тоустер, но все же и не в противоположную сторону.
Найти Перрисайдов оказалось совсем не трудно: они были в телефонном справочнике. Майор К. Перрисайд, Ингл-Бартон, Конвей-Ретрит, 14. Доброжелательные местные жители указали мне дорогу в деревню Ингл-Бартон, которая была в трех милях от города, а тамошние объяснили мне, как найти среди коттеджей, где живут пенсионеры, дом четырнадцать.
Коттеджи для пенсионеров представляли собой ряды расположенных уступами одноэтажных домиков с выкрашенными в яркие цвета входными дверями и полосками крошечных клумб. К домам вели только дорожки для пешеходов, так что мне пришлось оставить машину на обочине и пройти к дому через узкий газон по аккуратно выложенной плитами тропинке. Я подумал, что, должно быть, грузчики, которым приходится вносить в эти дома мебель, проклинают все на свете; но все это создавало ощущение непривычного мира и покоя, даже сейчас, в холодное и сырое ноябрьское утро.
Итак, я подошел к дому четырнадцать. При мне в сумке была видеокамера.
Нажал кнопку звонка. Подождал.
В доме все было тихо. На звонок никто не вышел. После двух-трех звонков я попробовал постучать, и снова безрезультатно. Я отправился к соседнему дому и позвонил туда.
На звонок вышла пожилая леди, кругленькая, с блестящими любопытными глазами.
— В магазин пошли, — ответила она на мой вопрос.
— А надолго, вы не знаете?
— Ну, они обычно не торопятся.
— А как они выглядят? — спросил я.
— Майор — седой такой и ходит с палочкой. А Люси, наверно, в рыбачьей шляпе. И если вы, молодой человек, предложите им помочь донести покупки, они вам будут очень признательны. Только не вздумайте предложить им какую-нибудь энциклопедию или страховку. Зря потратите время.
— Я ничего не продаю, — заверил я ее.
— Тогда магазин за автостоянкой, по дороге налево.
Она коротко и резко кивнула и скрылась за лиловой дверью, а я пошел в указанном ею направлении.
Я нашел Перрисайдов — их действительно было нетрудно узнать — выходящими из маленького деревенского магазинчика. В руках у них было по кошелке, и шли они очень медленно. Я не спеша подошел к ним и спросил, не надо ли помочь.
— Очень любезно с вашей стороны, — ворчливо ответил майор, протягивая мне свою кошелку.
— Что-то продаете? — с подозрением спросила Люси, вручая мне свою.
— Имейте в виду, мы ничего не покупаем.
Кошелки оказались совсем не тяжелые — содержимое их было весьма скудным.
— Я ничего не продаю, — сказал я, примеряясь к черепашьему шагу — у майора явно было не все в порядке с ногами. — Имя Филдинг вам что-нибудь говорит?
Они покачали головой. Люси действительно была в потрепанной твидовой рыбачьей шляпе. У нее было худощавое надменное лицо. Годы изрезали его морщинами, но губы ее по-прежнему были повелительно сжаты. Она говорила с отчетливым произношением, свойственным аристократии, и держалась неестественно прямо, как бы бросая вызов старости. В разных обличьях, в разные века Люси Перрисайд противопоставляла гордость злокозненной судьбе и проходила через все испытания, не склоняя головы.
— Меня зовут Кит Филдинг, — сказал я. — Мой дед тренирует скаковых лошадей в Ньюмаркете.
Майор остановился как вкопанный.
— Филдинг! Да. Я помню. Мы не любим говорить о лошадях. Так что, будьте любезны, помалкивайте об этом.
Я слегка кивнул, и мы пошли дальше тем же шагом по холодной узкой аллее. Голые деревья щетинились в предчувствии дождя. Через некоторое время Люси сказала: