– А у Ольки твоей нос опух! – хохотала Женя. – Потому что ревела всю ночь, что Саша Владимиров ее на Крутову променял! Вот и пусть теперь пари дурацкие заключает.
Секрет был прост как правда. Надо было всего-навсего усвоить стиль общения с мужчинами – ну, пусть не с мужчинами, пока еще с мальчишками; это дела не меняло. Но это «всего-навсего» являло собою целую науку!
Вовремя отвернуться, вовремя смерить презрительным взглядом, вовремя улыбнуться и тут же отвести глаза, вовремя засмеяться и проститься, и назначить следующую встречу – все надо делать вовремя, и все должно быть продумано.
Иногда Женя сама себе удивлялась: как это ей удается так быстро и вместе с тем так спокойно все обдумывать? Но сразу себе же и отвечала: а что, в обморок падать? Ни один из возникающих рядом с нею ухажеров, даже из десятиклассников, даже из студентов, не вызывал у нее такого глупого желания.
Кроме того, она быстро заметила: все они вовсе не так уж обижаются на то, что ее папочка возмущенно называет стервозностью. Ну, конечно, надо знать меру, но в общем-то многое можно себе позволить, совершенно не рискуя потерять кавалера.
Можно не прийти на свидание, а потом спокойно сообщить, что просто забыла.
Можно просидеть вечер в кафе, перепробовав все самое вкусное, а потом встать и, глядя ясными глазами, сказать, что пора домой и погулять уже не получится.
Можно, когда тебе дарят розы, заявить, что у тебя на них аллергия, что ты их на дух не переносишь, а любишь исключительно фиалки – и, мило улыбаясь, вернуть букет.
Да мало ли что еще можно вытворять с мужчинами, если ты видишь, что они млеют от сознания своего превосходства и готовы позволить женщине любой экстравагантный пассаж, лишь бы она не выходила за рамки, очерченные, по их мнению, коротенькому женскому уму!
А прислушиваться к запросам Виталия Андреевича – так это под ноги ему надо лечь, как мама…
Так за чтением, умелым и легким флиртом, размышлениями о жизни прошло Женино отрочество и началась юность.
В день ее шестнадцатилетия мама сказала:
– Знаешь, Женечка, у меня для тебя интересная новость… Что бы ты сказала, если бы я родила второго ребенка?
– Кого-о?! – Женя едва не поперхнулась кружочком колбасы, которую в этот момент пробовала, выкладывая на праздничное блюдо. – Кого, ты говоришь?..
– Ребенка, ребенка! – засмеялась мама. – А что, собственно, такого? Я еще молодая женщина, мне всего сорок лет. А ты у меня рано повзрослела, у тебя уже своя жизнь… Ах, Женечка, если бы знала, как иногда бывает грустно это сознавать! Родился бы маленький, пока еще мой… Ты не обижаешься, что я так говорю?
Женя ошеломленно смотрела в мамины мечтательные глаза, и то, что она при этом испытывала, невозможно было назвать обидой.
Это было только возмущение. Кому она собирается рожать второго ребенка?! Этому… Который и на первого-то не больше обращает внимания, чем на канарейку?! Женя и сегодня слышала утром сквозь сон, как мама потихоньку звонила папаше и просила, чтобы не забыл поздравить дочку…
Но говорить ей об этом было бесполезно, это Женя прекрасно знала. Поэтому она постаралась взять себя в руки и привести другие доводы.
– А театр? – спросила она. – Странно все-таки! Другие актрисы и одного-то завести боятся, дни считают, когда он вырастет. А ты вдруг…
– Театр? – невесело усмехнулась мама. – Женечка, это все не так просто. Ты ведь давно от театра моего отошла, не видишь… У меня такое странное, но такое отчетливое ощущение, что я охладела к театру, понимаешь? И уже давно… Я сначала сама себе не верила, а потом убедилась окончательно. То есть я, конечно, играю, все в порядке. Но я же чувствую, это происходит в основном за счет опыта, профессионализма… Остыло к театру мое сердце! А почему – кто знает?
«Лучше бы оно у тебя к кому другому остыло!» – подумала Женя, но, конечно, промолчала.
– Ну, роди, раз хочется, – пожала она плечами. – А отец счастливый что говорит, кстати?
– Женечка, надо так его знать, как я знаю, чтобы не задавать подобных вопросов! – Мама улыбнулась своей беспомощной улыбкой. – Витя всегда позволял мне делать все, что я хотела. И когда ты должна была родиться… А теперь – ну, он удивился, конечно.
– Плечами, наверно, пожал и сказал: «Твое дело», – не удержавшись, зло хмыкнула Женя. – Как это мило с его стороны! Ну, что о нем думать… Я тебе уже говорила, мама: лишь бы деньги давал.
– Но он же дает… – пробормотала Ирина Дмитриевна. – В этом смысле никогда не было проблем. И отцовство ведь он сразу официально признал, у тебя его фамилия…
– Фамилия шикарная, – усмехнулась Женя. – Что да, то да. Как у посла Великобритании.
– Он порядочный человек, Женя, зря ты так! – горячо воскликнула мама. – А я, знаешь, думаю, – произнесла она уже другим тоном, – вдруг он… как-то по-другому теперь все это воспримет? Все-таки ему уже пятьдесят, в таком возрасте мужчины иначе встречают рождение ребенка, чем в молодости…
– Блажен, кто верует, тепло ему на свете, – пожала плечами Женя. – Ладно, мамуля! Ты как себя чувствуешь, скажи лучше? – поинтересовалась она. – И какой срок?
– Все-то ты у меня знаешь, – улыбнулась мама. – И откуда только?
– Из Мопассана! – засмеялась Женя.
А правда – откуда? Как-то само собою все узналось…
– Три месяца, – сказала мама. – В сентябре родится. А вообще, Женечка, ведь это счастье – родить ребенка от любимого человека! Это так естественно, так просто… Вот ты вырастешь, сама поймешь.
Шестого сентября у мамы родился мальчик, а седьмого – умер.
– Извините, что я так говорю, – сказал Жене врач, к которому она со скандалом прорвалась через роддомовскую регистратуру, – но, может быть, это и лучше… Ребенок родился с асфиксией, мы все сделали, чтобы заработали легкие, и нам это удалось. Но не сразу, понимаете?
– Не понимаю, – сказала Женя, глядя в его бликующие очки. – Что значит – не сразу?
– Значит, довольно длительное время мозг не получал кислорода. И последствия могли быть самые плачевные. Едва ли ребенок полноценно развивался бы в умственном отношении, понимаете?
– Когда ее выпишут? – помолчав, спросила Женя.
– На седьмые сутки, – пожал плечами врач. – Для нее все прошло хорошо, гораздо лучше, чем могло быть в таком возрасте. Все вообще шло прекрасно, а оказалось – асфиксия…
Женя нисколько не удивилась, что врач разговаривает с ней не как с шестнадцатилетней девочкой, а как со взрослым человеком. Она и сама не считала себя ребенком. Да она и вообще не помнила того возраста, в котором считала себя не взрослой.
Мама вышла из больницы совершенно неузнаваемая. Дело было даже не в том, что она похудела, что от этого сразу появились морщины и ввалились глаза. Дело было в выражении глаз – в смешении пустоты и боли, которого нельзя было видеть без слез…
Женя запустила школу, несмотря на выпускной класс, забросила кавалеров и старалась почти не выходить из дому. Бабушка умерла давным-давно, няня Катя – год назад. Невозможно было представить, как мама будет сидеть одна в пустой квартире…
Правда, Виталий Андреевич появлялся не реже, чем обычно: звонил с работы, забегал вечерком, приходил по субботам. Но толку от него было мало – главным образом потому, что он держался так, как если бы ничего не произошло. Шутил, чмокал в щечку милую Иришу, приносил дефицитную семгу из министерского буфета… Когда в одну прекрасную субботу папочка не появился и не позвонил, Женя этого даже не заметила.
Не заметила и того, что он всего один раз позвонил на неделе, что не зашел и в следующую субботу, а потом, начиная с понедельника, не объявился вообще ни разу… Через месяц Женя наконец сообразила, что в отношениях с Виталием Андреевичем произошли какие-то перемены, которые маме наверняка не так безразличны, как ей.
– Что, папуля опять в командировке? – небрежным тоном поинтересовалась она однажды воскресным вечером. – Культуру двигает в Уругвай?
Мама улыбнулась так жалко, что у Жени сердце сжалось.
– Не знаю… – сказала она. – Может быть. А ты разве не заметила, Женечка? Ведь мы с ним расстались…
Женя помолчала, не решаясь отреагировать на это известие так, как ей хотелось бы.
– То есть он с тобой расстался? – все-таки высказалась она. – Ведь так это надо понимать?
– Пусть так… Но это должно было произойти – после того, что случилось…
– А что для него такого случилось? – наконец не выдержала Женя. – Что для него-то случилось, мама?! Ты что, думаешь, он мечтал иметь с тобой второго ребенка? Да он рад небось, что…
Она осеклась, поняв, что сказала лишнее.
– Маленькая ты еще у меня все-таки, Женечка… – От этой маминой улыбки можно было сойти с ума! – Легкость исчезла из наших с Витей отношений, понимаешь?
– Ах, ле-егкость! – сузив глаза от злости, протянула Женя. – Ну, тогда конечно, тогда все понятно – такая великая причина!
– Ах, ле-егкость! – сузив глаза от злости, протянула Женя. – Ну, тогда конечно, тогда все понятно – такая великая причина!
– Вот ты не хочешь этого понять – а зря! – Женя даже обрадовалась, услышав живые нотки в мамином голосе. – Я же вижу, ты внимательно ко всему приглядываешься, Женечка, на себя примеряешь… Ты должна это знать, тебе жизнь предстоит, ты на глазах хорошеешь, от мужчин у тебя отбою не будет. Легкость… Это очень важно, женщина должна это понимать! Помнишь, в «Живом трупе» Федя Протасов говорит? Я отлично помню, я же сама играла Лизу… – Мама даже привстала, произнося театральный монолог: – «Моя жена идеальная женщина была. Но что тебе сказать? Не было изюминки, – знаешь, в квасе изюминка? – не было игры в нашей жизни. А без игры не забудешься». Вот и Толстой о том же, Женечка! Слишком серьезно стало со мной, мужчине этого не нужно. Да еще годы – ведь мне не двадцать лет…
– Ах, в ква-асе… – все тем же тоном произнесла Женя. – И годы у тебя теперь не те? И даже сам Толстой?.. Все, мама! Больше я о Виталии Андреевиче слышать не хочу, понятно? Про изюминки его, про игры, про стальную его твердость – не же-ла-ю!
– Женечка! – испугалась мама. – Но я же совсем не для того! Для тебя ничего не должно измениться, и он сам подтвердил, когда мы…
– Я непонятно выразилась, мама? – Женя уже не боялась обидеть ее или ранить. – Навсегда ты с ним рассталась, сойдешься ли еще – я о нем больше слышать не желаю!
Дождавшись, когда мама ляжет, Женя спустилась на улицу, зашла на углу Большой и Малой Бронных в кафе-стекляшку, перед которым стояли на газоне бронзовые аисты, залпом выпила сто граммов коньяка из мокрого стакана.
«Легкость! – думала она, медленно идя к дому по засыпанной осенними листьями Большой Бронной. – Игра, изюминка! Ни-ког-да, ни-ког-да, ни-за-что…»
Слезы катились по ее щекам, ручейком собирались на подбородке, капали на лацканы изящного английского пиджачка – горькие, отчаянные слезы!
Это был первый и последний раз в ее жизни, когда Женя плакала из-за мужчины.
Глава 2
Студенческие годы, о которых принято вспоминать как о лучшем времени в жизни, прошли для Жени спокойно, ровно и довольно однообразно.
Школу она закончила с пятерочным аттестатом и, по некотором размышлении, решила поступить в иняз. Ирина Дмитриевна даже удивилась немного.
– Я думала, ты в ГИТИС захочешь или во ВГИК, – сказала она. – Все-таки с детства в этом варишься… И у тебя явные актерские способности, Женя, я-то вижу. Не говоря уже о внешних данных!
Во внешних данных не было сомнений не только у мамы, но и у самой Жени. Да и то, что число поклонников все прибывало, тоже очевидно свидетельствовало о ее неотразимости.
К семнадцати годам и следа не осталось от ее былой подростковой угловатости. Женя превратилась в настоящую красавицу: стройную, довольно высокую – впрочем, не настолько высокую, чтобы смешно смотреться рядом с мужчиной среднего роста, – с лицом аристократически утонченным и потому немного надменным. К тому же она прекрасно умела держаться, никогда не делала нелепых жестов, и походка у нее, при полном отсутствии развязности, была такая, что любому мужчине трудно было не проводить ее взглядом и вздохом.
Детское сидение в театральных гримерках тоже не прошло даром: Женя пользовалась косметикой так умело, что сто очков вперед дала бы профессиональному визажисту. Да, впрочем, она почти и не пользовалась косметикой, опередив моду на естественный макияж.
– К актерству у меня способности, а не актерские! – засмеялась Женя маминым словам. – Вот именно, что с детства варюсь… И зачем мне это, мамуля? Плохо же ты меня знаешь, если думаешь, что я самую зависимую профессию выберу.
Знание языков давало независимость, поэтому Женя и выбрала иняз. Притом знать языки надо было не вообще как-нибудь, а только блестяще – и училась она соответственно.
Учиться ей было не слишком сложно не только потому, что она окончила английскую спецшколу за новым МХАТом, одну из лучших в Москве, – но и по другой причине. Конечно, она не была синим чулком, не зубрила уроки до кругов перед глазами, и в компании могла с удовольствием посидеть, и сбегать на дискотеку. Но вместе с тем Женю просто не могло отвлечь все то, что отвлекало от учебы ее однокурсниц и подружек…
Она с трудом могла себе представить, что это такое: прибежать в институт ко второй паре, заплаканной, не подготовленной к семинару, оправдываться потом в деканате – и все это только потому, что целую ночь объяснялась с возлюбленным. Да не было такого мужчины, который мог бы заставить Женю забыть о том, какие дела ей предстоят завтра, как она будет выглядеть, как будет себя чувствовать! А о том, чтобы не выспаться из-за «ночи в любовной лихорадке», как выразилась одна ее приятельница, – об этом и речи быть не могло!
В ее отношениях с мужчинами существовало только одно препятствие – и, заметив однажды, что оно существует и даже пугает ее, Женя решила немедленно его преодолеть.
«Препятствие» сделал зримым Игорь Воронин, в квартире которого вся их группа собралась на первый институтский Новый год. Встречали, пили, пели, танцевали, орали на балконе – в общем, делали все, что делают молодые и веселые люди в свои беззаботные годы. Часам к шести утра некоторые разошлись по домам – кому идти было недалеко, – а остальные вповалку уснули на диванах, кроватях и креслах огромной воронинской квартиры.
Женя тоже собралась уходить. Игорь жил в цековском доме на улице Щусева, в пяти минутах ходьбы от Большой Бронной, и она, конечно, решила выспаться после гулянки в своей постели, а не тесниться на чужом диване.
Но у Игоря было на этот счет другое мнение.
– Женечка, а ты почему уходишь? – спросил он, выйдя за нею в прихожую.
– Потому что устала, – улыбаясь, объяснила Женя. – И шампанское пила вперемешку с водкой, теперь голова болит.
– От головы я тебе, если хочешь, таблеточку американскую дам, – улыбаясь еще шире, чем она, сказал Игорь. – А отдохнуть ведь и у меня можно. Еще даже лучше, чем одной…
– У тебя все спальные места заняты, – уже поняв, к чему он клонит, ответила Женя. – А я на кресле не привыкла отдыхать.
– Для тебя найду спальное место…
Он подошел к ней, взял за руку, другой рукой снял шубку с ее плеч. Женя почувствовала, как сердце у нее екнуло, и так удивилась этому странному явлению, что даже не воспротивилась Игореву хозяйскому жесту.
«Что это я?» – мелькнуло у нее в голове.
Игорь совсем ей не нравился, хотя давно оказывал явные знаки внимания. Но мало ли кто их ей оказывал! Жене неприятен был снобизм, которым Воронин приводил в столбняк провинциальных девочек. Ее-то, конечно, довести до столбняка было невозможно, но Игорь, к чести его надо сказать, и не пытался это делать. Поднаторевшему в этих делах мажору достаточно было пяти минут общения, чтобы сообразить, что с Женечкой Стивенс не пройдут дешевые «проверки на вшивость». Так что можно было считать, что он вел себя с нею вполне корректно.
Но не нравился он ей нисколько: слишком уж стандартный, слишком лощеный и предсказуемый… Потому Женя и удивилась, почувствовав это странное сердечное движение от прикосновения его руки.
И тут же догадалась: да ведь это просто страх… Она просто боялась того, что могло сейчас произойти, и едва ли не впервые в жизни не знала, как ей себя вести!
Это ощущение неожиданной беспомощности было так неприятно, что оказалось даже сильнее безразличия к Игорю. И когда он быстро прошептал ей на ухо:
– Пойдем, Женечка, пойдем… – она не возразила ему ни словом, ни жестом.
Родительская спальня находилась в самом дальнем конце квартиры; за двустворчатыми дверями не было слышно ни голосов, ни музыки.
Едва закрыв за собой двери, Игорь принялся целовать Женю – умело, довольно горячо, заодно расстегивая пуговки на ее блузке. Женя отвечала ему так, как привыкла отвечать на поцелуи, и не мешала делать все остальное – то, к чему она не привыкла…
– Как-кие плечики!.. – восхитился Игорь, когда блузка была наконец снята. – Как из слоновой кости, папахен из Индии привозил статуэтку! Ну, давай, давай ляжем…
Кровать была просторна, Игорь – довольно красив, от него слегка пахло одеколоном «Арамис», и Женя почувствовала, что страх ее начинает проходить. В конце концов, должно же это когда-нибудь случиться, не век же ходить девочкой и ограничиваться поцелуями! И почему бы не с ним?
Игорь раздел Женю, сунул кружевные трусики под подушку и стал целовать ее плечи и грудь. Прикосновения его губ были даже приятны, она только следила, чтобы он не целовал слишком крепко, до синих следов на шее.
Все остальное было не то чтобы приятно, но по крайней мере не отвратительно. И уж точно не было страшно, зря она так беспокоилась. Игорь все сделал сам – раздвинул ее ноги, лег сверху, не придавив ее при этом… Ей оставалось только не мешать ему да немного подстраиваться под его ритмичные движения – вот и все.