В троллейбусе бородатый студент сидел как раз напротив Веньки и не сводил с нее внимательного взгляда. До дыр, казалось, засмотрел уже своими непонятными глазами восточного мага–кудесника за круглыми увеличительными стеклами. Не разберешь по ним, чего он от нее хочет. Как только ни смотрели на Веньку, но этот курчавый бородач, правда без усов и пейсов, рассматривал ее как диковинный экспонат со дна самой глубокой впадины в океане.
Он просто бесил ее своим взглядом. Она, как дурочка из переулочка, смущалась и краснела всякий раз, встретившись с этими левантинскими бараньими глазами. Еще больше злилась на себя из–за того, что ей самой зачем–то захотелось как следует рассмотреть бородача.
Он ей совершенно не нравился. Длинное черное пальто, белая рубашка без ворота под черным жилетом, джинсы из черного вельвета. Все заношенное и застиранное, но чистенькое.
Неловкий и мешковатый, он все время щурился под своими круглыми очками, превращавшими глаза на выкате в огромные глазищи. Венька плохо разбиралась в людях, точнее, она ими совсем не интересовалась по своей совсем не природной, а слишком дорого приобретенной озлобленности на весь мир.
Студент был галантен — автоматически подносил зажигалку, стоило только Веньке взяться за сигарету. В тот вечер по дороге домой Венька быстро накурилась до тошноты, но он не обратил на это ни малейшего внимания, а все болтал о православно–иудейском братстве.
Капризная досада царапнула Веньку — хоть бы слово ей высокомерный студент сказал о ее внешности. Хотелось отомстить за все последние неудачи — понравиться. Хотелось, чтобы хоть кто–то из мужиков начал приставать. Тогда любой мужик становится смешной и беспомощный, как сорвавшийся с цепи кобель.
— Куда тебя вести? — благообразно спросил наконец студент, когда они достаточно протопали после того, как сошли с троллейбуса.
— А куда хочешь, туда и тащи. Лишь бы потемней было.
Потащил он ее к ее дому задними дворами. На центральных улицах парень мог бы прыгнуть в любой троллейбус и… привет! Шли темными задворками, натыкались на какие–то заборы, путались в сарайчиках и диких гаражах. Венька больше десяти лет прожила в этом районе, но никогда не забредала в такие дебри. Словно спьяну сошла с поезда в чужом городе. А ведь до сих целый месяц ни в одном глазу!
Пришлось прыгать через разрытые теплотрассы. Венька всю дорогу висела на руке бородатого спутника в очках–пенсне.
— Вот здесь я живу, — прервала Венька свой рассказ об армейской жизни.
Она вдруг опомнилась. Весь рассказ был составлен из десятка нецензурных слов в замысловатых комбинациях.
— А вот моя березка.
Почти на самой тропинке, диким образом протоптанной через весь сквер, корчилось корявое деревце.
— Сама посадила на субботнике.
Деревце было почти вровень с ее ростом.
— Корявая она какая–то.
— Как моя доля. Затоптали же, сволочи.
Венька бережно подняла надломленную ветку.
— По жопе им бы этими хлыстами.
По этой же тропинке вышли через сквер к самому подъезду.
— Все, я — дома, — сказала Венька.
Венька вся похолодела — вот–вот чудаковатый студент помашет ей ручкой и вежливо распрощается, как у них в синагоге принято, а Венька пойдет на растерзание своему ночному кошмару. Будь бы рядом кто попроще, она его бы вмиг охомутала. Но не тащить же этого бородатого чудилу в черной шляпе силком к себе домой! Что это на ней за наказание такое…
Не давая ему рта раскрыть, Венька брякнула напропалую:
— Ну, че стал столбом! Топай наверх до самого пятого этажа без лифта.
А потом с опаской скосила глаза в сторону экзотического кавалера. Лицо студента было в тени, не поймешь не разберешь. Он без возражений двинулся за ней следом по темной лестнице.
В подъезде у Веньки все поплыло хмельной волной. Она вцепилась в рукав бородача. Тот, как казалось, не обращал на нее внимания. Венька и сама притихла, ожидая, что он заговорит первым.
На узкой и темной лестнице в подъезде студент сам перехватил Веньку под локоть и так до вел до самой квартиры. Сердце заколыхалось то ли от крутого подъема без лифта на пятый этаж, то ли от того, что впервые за много лет ее провели под ручку.
ГЛАВА 6
Дверь Венькиной квартиры в отличие от всех прочих соседских не скрывала личную жизнь ее хозяйки от посторонних глаз, а скорее, наоборот, служила неприглядной вывеской. Когда–то в ее юности такие щиты с социальной рекламой назывались «Не проходите мимо!»
Вся испещрена нецензурными словами, изрезана и измазана краской. Краской время от времени мазала сама Венька, чтобы скрыть страстные послания уличных пиитов…
Замок еле держался. Между косяком и дверью оставалась щель в палец толщиной. Заметно, что дверь много раз брали приступом. Вместо звонка торчали два оголенных проводка.
Венька приложила палец к губам — молчи, мол. Осторожно провернула ключ в замке. Тесный коридорчик был освещен тусклой лампочкой без абажура.
— У тебя кто–то дома есть? — спросил гость, указывая на оставленный свет.
— Дочка вечно забывает свет погасить.
— Может, не достает до выключателя?
Венька хмыкнула — и еще один принял ее за сопливую пацанку. Дочка уже ростом с мать, правда, и мать ростом не гренадерша.
На затоптанном полу валялась обувь всех сезонов. Вешалку заменяла доска с гвоздями. Ничего из былого богатства Веньки — «генеральши» уже не оставалось.
— Пошли на кухню, если тараканов не боишься! — прошептала гостю Венька.
Кухонный стол был завален посудой и объедками. Словно вот–вот закончилась холостяцкая попойка в коммунальной квартире человек на двадцать мужиков.
На полу валялись засохшие крошки хлеба, обертки и даже окурки. Среди всего этого мусора шустрые прусаки устраивали себе бег с препятствиями.
Венька скинула сапоги и в дырявых колготках смело расхаживала по своему полу, не обращая внимания на членистоногую живность. Студент тоже вежливо разулся и тут же поискал глазами в куче разнокалиберной обуви что–то вроде тапочек. Но ничего выше тридцать шестого размера в этой свалке обуви не было.
Студент брезгливо, как кот по лужам, прошелся по каменным хлебным крошкам, которые покалывали ступни. Он сослепу ткнулся в комнату сквозь бамбуковую занавеску, она заиграла, как индонезийский ксилофон.
Венька выглянула из кухни с ошалелыми глазами:
— Сдурел, что ли? Дите разбудишь! Сюда ко мне иди…
Студент на цыпочках прошел на кухню.
— Тебя как зовут?
— Лева.
— А меня — Венька… Ты, Левыч, не пугайся. Представляешь — сутками на работе за городом, а из малышки какая помощница? — без видимой охоты оправдывалась Венька.
— Давай, помогу убрать, что ли?
— Еще чего удумал!
Небрежно скинула посуду в раковину, рукавом смахнула крошки со стола. Без своего семисезонного пальтишка, в длинном застиранном свитере и непонятного цвета брючках, босая, растрепанная, Венька была похожа на девчонку–подростка.
Дома держалась лениво–небрежно, словно все вокруг — ее особенный и неповторимый стиль, который она выработала сама в долгих поисках оригинальности.
Придя домой, она не стала прихорашиваться у зеркала. За что она ни бралась, все валилось из ее дрожащих рук. Но это была не надоедливая дрожь «отходняка» после выпивки. Причина была в другом…
Ей было страшно оставаться сегодняшним вечером одной в четырех стенах. У ней просто не хватало сил улыбаться. Она была в таком оцепенении, как девочка на школьном медосмотре перед гинекологом–мужчиной. Это чувство неведомого возбуждения и холодящего стыда парализовало Веньку.
Глаза и щеки так горели, что студент Лева поинтересовался, не простыла ли она на ветру… Знал бы он какой ветер и фонтан ледяных брызг над молочной цистерной. Больше всего пугала мысль, что гость соберется, уйдет и оставит ее один на один с надвигающимся ночным кошмаром.
Лева разделся у вешалки с гвоздями, но остался в теплом шарфе и шляпе. Он так и не присел на протертую Венькой табуретку. Венька протерла еще раз и не нашла ничего лучшего, чем выпалить:
— Ну, масонский халдей, ставь на стол, что принес, чего тянуть! Пить вам вера дозволяет?
— Как и православным.
Венька снова растерялась… Чего доброго, он сам соберется и уйдет подальше от такого вот обхождения. Но студент словно того только и ждал, деловито расстегнул молнию на сумке и вынул оттуда бутылку «старки» и ее литровый вермут.
Бородач неловко отрывал пробку и забрызгался. Венька провела рукой по его бороде:
— Измызгался, мурза!
Сама разлила рыжую водку в чайные чашки с коричневым налетом от чайной заварки на стенках и присохшими чаинками на дне.
Сама разлила рыжую водку в чайные чашки с коричневым налетом от чайной заварки на стенках и присохшими чаинками на дне.
— Давай, что ли, за знакомство!
Венька готова была опрокинуть в себя всю чашку вонючей заразы, но заставила себя медленно потянуть через край, как пьют чай из блюдечка.
— А закуска? — поднял круглые глаза под пенсне студент.
Венька готова была расцарапать всю себя за такую промашку. Дома, как обычно, у нее ничего не было, кроме трех яиц и пожелтевшей пачки маргарина.
— Яичницу будешь? — выглянула она из–за холодильника.
— Давай есть, что есть…
Венька разыскала под плитой чистую сковородку, выпустила на нее три оставшихся яйца, которые берегла на завтрак дочке. Маришка утром чайку с хлебушком попьет… И хлеба тоже не осталось. Мужика этого нужно будет утром расколоть на два червонца, никак не меньше. У него денег в разбитом кейсе на всю кассу… Сунуть утром рубль Маришке, пусть на переменке позавтракает. В то время еще не было круглосуточных магазинов, чтобы сбегать за покупками.
Яичница уже фырчала на столе, а Венька все еще никак не могла отыскать чистую вилку.
— Ешь!
— А ты сама?
Веньке зверски хотелось есть, но разве три яйца — еда для мужика? Только на раз облизнуться…
— Я на работе поужинала… Давай еще раз выпьем за знакомство.
А вот пить ей самой уже не так хотелось. Нужно было подпоить мужика, а то уйдет, как допьет, если мало покажется, а больше его заманить нечем. А с нее самой и крепленого вермута в литровой бутылке хватит. Студент опорожнил еще одну чашку, которая стала чище после полоскания «старкой». И жадно накинулся на яичницу без хлеба. Венька наиграно поперхнулась водкой. С трудом выцедила сквозь зубы половинку и отставила чашку.
— Сразу не идет… Я понемножку прихлебывать буду.
Она нежно провела рукой по его руке, в которой он держал вилку, виновато улыбнулась и добавила:
— Что–то не так у меня сегодня.
Он посмотрел на нее.
— Правда, как перед погибелью, честное слово.
Она откинула волосы и пощупала лоб.
— Ты пей, я тебе еще налью.
— А не мало ли мне одной бутылки на одного будет?
— Пей!
Дрянной вермут отдавал железнодорожным креозотом. Как ни тянуло Веньку на выпивку, каждый первый «дринк» свой она выпивала через отвращение, подавляя закипавшую в желудке тошноту. На этот раз она пила натощак.
Замутило так сильно, что кинулась искать туалет… Не вовремя прорвало. Держа рвоту в ладонях, двери не открыть. Так и не донесла Венька вермут до фаянсового горла унитаза. Долго стояла на коленях, выворачиваясь наизнанку.
Почувствовала чей–то взгляд, страдальчески обернулась и увидела за спиной студента.
— Ну зачем ты пришел?.. Почему именно ты меня в таком виде увидел?
— На всякий случай… Рвотой можно захлебнуться.
Венька опустила голову, скрюченная новым позывом рвоты.
— Не туда пошло? — спросил Лева.
Венька вернулась на кухню и молча допила свой стакан. Теперь она могла заправляться красненьким хоть до утра. Но рвота предупреждала — сегодня будут «кони» с черным кошмаром за спиной. Проверенная примета.
Становилось муторно на душе, голова медленно наливалась стреляющей болью. Она сидела, как на собственных поминках. Она уже свыклась с мыслью, что сегодня ее ждет неизбежная и последняя встреча с погибельной галлюцинацией. Пугал ужас сумасшествия.
Но временами торжествовало кощунственное чувство облегчения — сегодня ночью все кончится и больше ей никогда не будет страшно!
* * *Он упорно отодвинул чашку и принялся старательно выскребать со сковородки пригоревшие остатки яичницы. У Веньки похолодело под сердцем — вот доест сейчас и уйдет мужик поплотней ужин искать… Она решительно взяла его чашку со стола, уселась ему на колени и поднесла ему ко рту чашку.
— Вот тебе чашу яда испить.
— Любовного?
— Заговоренного. Пей, в этом публичном доме никогда трезвенников не бывало.
— Любая вера не поощряет излишества.
— Веру свою на вешалке в коридоре оставь. Тоже мне пророк еврейского народа выискался.
— Ты еврейка? — подозрительно присмотрелся он к Веньке.
— Откуда мне знать, кто я? А разве похожа? Моя рожа на всех чертей похожа. Детдомовская я, там ни веру, ни национальность не разбирают. Напишут «Венька Добриян» и на лоб тебе наклеят… Пей!
Он замотал головой, но Венька упорно влила в него чашку. Он поперхнулся, зафыркал и оторопело уставился на нее уже начинающими соловеть глазами.
— Прошло по маслицу? Еврейский бог простит.
— Бог на всех один, как и спаситель Га — Машиах.
— Тут никакому богу не место. Тут только черти водятся.
Студент осоловел по заграбастал худенькую Веньку к себе на грудь. У Веньки словно камень с сердца спихнули — подпитый мужик, как подстреленная дичь, далеко не уйдет.
— Фу–ты, задушишь своей раввинской бородой!
Она сама обхватила его за шею руками, прильнула к его лицу и прижалась к колючей бороде.
— Бедные ж те девки, которых ты щетиной натираешь. Слушай, а зачем ты со мной идти согласился? Я ведь по глазам видела, что ты не хотел. Я сама тебя к себе затащила.
— Нет, нас всех бог ведет.
Она, не выпуская его из своих рук, откинулась назад всем корпусом, чтоб придирчиво глянуть ему в глаза.
— Ой, врешь ты все!
— Правду говорю…
— А почему?
Она снова притулилась к нему и затаила дыхание, ожидая ответа.
— Ты похожа на Марию Магдалину.
— А кто это?
Венька заглянула ему в глаза, глубоко–глубоко и… недоверчиво.
— Знаешь, маленькая такая худышка с усталыми глазами.
— Она в кино снимается?
Венька неожиданно ослабла в его руках.
— Ты чего? — спросил бородач.
— Так, — с закрытыми глазами ответила Венька. — В этом доме никогда не было студентов… Ты студент или раввин?
— Я уже не студент и еще не раввин.
Она спрятала лицо у него на груди и жарко зашептала:
— Ой, не верю я тебе, ой, не верю! Ты — студент…
Он не ответил, только прижал ее к себе.
* * *Многих перевидала Венька за свою наполовину прожитую жизнь. И приставучих нахалов, которым была бы водка да баба посговорчивей. И отупелых алкашей, которым кроме водки ничего не надо.
Мужику что надо? Выпил, закусил и пополз своего домогаться. Получил свое — на боковую и спать. А утром одна забота — опохмелиться и уйти пораньше, чтобы соседи не заметили.
Стань сейчас этот студент недопейсатый буянить, крыть любым матом — да ради бога! Венька бы ему тогда таких чертей показала бы, век бы потом ее вспоминал и вздрагивал. Но этот неуклюжий бородач одним лишь взглядом делал ее беспомощной и послушной любому его желанию.
А когда открывал рот и начинал говорить про свою религию — от его слов голова вообще шла ходором, и мягкая податливость овладевала телом.
— Зачем ты мне все это говоришь? Просто хочешь посмеяться над дурочкой?
Венька уткнулась носом в его теплый шарф, касаясь губами колючих шерстинок. Глаза стали теплыми и влажными, хотя плакать не хотелось.
— Сними ты свой шарф и шляпу. Как на вокзале, ей–богу.
Она еще теснее прижалась к нему, что–то бессвязно нашептывая. Затем оттолкнулась обеими руками, как любят отталкиваться кошки лапами. Злым прищуром глаз окинула студента:
— Не бреши ты, я тебе просто понравилась. Ведь так ведь?
В голосе ее клокотала готовая вместе со слезами прорваться наружу гордость. Едкая гордость одиночества.
Бородатый гость провел рукой по ее волосам:
— Ну и что?
— Так тебе, значит, все равно? — окрысилась Венька. — Ты все врал про иностранную артистку?
— Какую?
— Марию Магдалину.
Студент не удивился, не обиделся. Он вообще не собирался торопиться с ответом.
— Человек….
Венька не дала ему договорить и хрипато засмеялась:
— Так то че–ло–век… А я уже давно не человек, а половинка без четвертинки.
Зажмурила глаза и повела поникшей головой из стороны в сторону, будто не в силах была удержать ее, тяжелую.
— Ой, какая я пьяная, а почти не пила… Это все твои слова, трепач бородатый.
Вытерла рукавом мокрые от набежавших слез глаза и плеснула студенту еще одну чашку «старки»: пей! И не дожидаясь его, допила остатки из своей чашки, не запивая водой, только снова передернулась:
— Ой, не идет в меня что–то сегодня… В первый раз со мной такое… Пить, что ли, разучилась?
Она сползла с его колен и прошлась по кухне, пританцовывая. Все движения у Веньки стали медленные. Ее уже заметно покачивало. Но взгляд по прежнему оставался острым и пронзительным, как у галки. Она всегда посматривала на собеседника как бы со стороны, наклонив голову.