Венька снова в который раз попробовала закурить, но снова ничего не вышло. Тошнота тугим комом подкатила к глотке и заставила выбросить сигарету. Венька хлебнула холодной воды из–под крана. Уже привычно уселась к студенту на колени, закрыла глаза и плотно сжала виски пальцами.
— Ох, что это и взаправду со мной деется! Как будто вся провисла. И все — ты! Никогда еще таких заумных прохиндеев не встречала. И чего я к тебе липну, ведь не нравишься ты мне, ох, не нравишься! Чем ты только меня на остановке поддел?
— А ты мне нравишься…
— Врешь ты все…
Она, как галка, искоса вгляделась в его глаза.
— На острые ощущения потянуло? Романтика? Экзотика?.. Ты ведь не просто так сюда пришел… Ты ведь на спор с кем–то или из интересу собачьего сюда пришел… Если хочешь меня в свою секту затянуть, так я и так пойду, лишь бы быть на людях.
— Разумеется…
— И мучаешь меня из интересу, так ведь?.. Социологическая служба?.. Психический опрос?.. Ты в медицинском институте учишься?
Она еще раз пьяно отшатнулась и вгляделась в него, в глазах у ней двоилось.
— Нет, ты не из нашенских, медиков. Я докторов за сто метров на нюх беру.
Парень улыбнулся и крепче прижал ее к себе:
— Хорошая ты девка, Венька, да какая–то непутевая, что ли, на самом деле?
— Ага, — жалостливо поддакнула она, уютно примостившись на его груди.
— Ты чего вся дрожишь?
— Я н-не д–д–рож–жу, — простучала зубами она и еще теснее прижалась к нему всем телом. — Просто плакать хочется, а слез нету. Разучилась, наверное, плакать. Вызверилась от злости. Меня давно никто не жалел, ругали только…
— А я разве пожалел?
— Пожалел, пожалел, не оправдывайся. Ишь вы все какие… Жалости не признаете.
Она прислушивалась прижатым к его груди ухом к ударам сердца. Оно билось ровно.
— Я тебе все отдам и взамен ничего не попрошу… Только…
Она замолчала и конфузливо уткнулась в свитер.
— Ты… Ты… меня полюбишь? Меня еще никто не любил, а так хочется.
— А ты любила кого?
Венька на минутку задумалась, словно листая блокнот с номерами телефонов.
— Нет… Никогда… Поэтому и меня никто не любит, наверное.
Она слабо всхлипнула, обнимая его беспокойными руками, как полузабытого, но бесконечно близкого человека, которого удалось случайно встретить на вокзале после вековой разлуки.
И вот еще не верится, что он тут, рядом с тобой…
Студент прикрывал глаза, словно что–то видел перед собой в воображении или просто хотел спать…
ГЛАВА 7
За стеной послышалось громкое чмоканье и сонное бормотание. Венька смутилась и встала.
— Ребенок проснулся, — шепнула беспокойно.
— Можно маленькую посмотреть?
— На кой тебе? Ты там не пахал и не сеял…
Но гость все ж вышел вслед за ней.
Она с великой осторожностью раздвинула бамбуковые жалюзи на дверях. Оба заглянули вовнутрь. В полутемной комнате спала Маришка, здоровая, крепко сбитая девочка ростом с мать.
— Подружка, что ли? — удивился гость.
Венька беззвучно прыснула со смеху в ладошку:
— Ну ты скажешь — дочка моя…
Лева глуповато улыбнулся, как человек, которого безуспешно пытаются разыграть.
— Родная? — с ехидством спросил он.
— А то какая!
Венька мягко, но настойчиво вытолкала его из полутемной комнаты снова на кухню.
Лева с выжидательным ехидством уставился на недопитую водку.
— Так, родная?
— А бывают родней? Уж не знаю, каким местом тогда нужно ребенка выродить…
— А сколько тебе лет?
— Скоро тридцать. А что? — с опаской глянула на него Венька.
— А я думал что ты вообще молоденькая. Мне в ровесницы сгодишься.
— А тебе сколько?
— Двадцать три…
— Ну и пусть мне двадцать три будет. Меня и так все за пацанку принимают, разве плохо?
Венька вскинула голову и внимательно присмотрелась к нему.
— А сколько ей лет? — спросил Лева.
— Кому? — с притворным недоумением спросила Венька.
— Дочке твоей…
Венька помедлила, затем смирилась с неизбежностью правды, призналась честно:
— Тринадцать.
Лева наморщил лоб.
— Ты что ее еще в школе родила?
Венька грустно улыбнулась.
— Не ломай себе голову. Я сама свои годки сосчитаю — тридцать шесть мне в этом году будет. Наврала я тебе.
— Я тоже, мне ведь только двадцать.
Венька расхохоталась в полотенце, чтобы не разбудить «малышку».
— А мне, дуре старой, еще в троллейбусе показалось, что тебе под сорок. Теперь все ясно — ты студент!
— Что, глаза косят враз на четыре стороны?
— Нет, больше и квадратные… Треплешься больно складно, научились там в институтах на собак брехать… Допьем, что ли? Не хочешь? Так оставь на опохмелку… Меня с нее тоже воротит… Ладно, посиди покури, пока не улизнул. А потом ведь все равно улизнешь, хоть на цепь тебя сажай. Охота тебе со старой бабой валяться… Может, тебе чайку свежего заварить на дорожку?
— Вот если б хлебушка да с полбуханочки.
— А это пусть тебя в твоем общежитии ухажерки раскармливают. В этом публичном доме подставляют только за спиртное.
— Я — ничего не слышал, ты ничего не говорила, — как–то странно обиделся Лева.
— Тогда и жалеть не об чем… Ну, ты сразу к дурочке помоложе пойдешь или чайку выпьешь?
Лева не глядел на нее. Мял в пальцах сигарету, из которой просыпался табак.
— Нечего добро на ветер пускать… Есть еще такие, что окурки подбирают. А ты табаком соришь. Ну, что, бородатый Лева, долго меня мытарить будешь? — где–то надломив свою решимость, ломким голосом спросила Венька. — А я думала — этот раввин меня в свою веру перекрестит.
— Простые иудеи не крестятся, а мессианские могут.
— Во, сам себя выдал — все знаешь по жидовской вере… А как тебя по твоей вере зовут?
— Зови меня Лейба, а для тебя — Лев, Матвеевич. Легко запомнить — Левий Матвей, апостол был такой у христиан… Давай чаю.
— А чаю можно правоверным иудеям?
— Можно… Только я не правоверный иудей, а мессианский православный иудей.
— И с сахаром таким вот пить можно?
— Особенно с сахаром.
— Тогда я мигом…
Венька легко скользнула мимо Левы, на минутку задержав его руку в своих ладошках. Так у ней передавалась нежность.
Затарахтел хромой на одну ножку холодильник. В раскрытую форточку еще долетали утихающие звуки транспорта. За стихшим шумом машин можно было услышать шаги позднего пешехода. Цокот каблучков по асфальту с непривычки можно было принять за цоканье подковами по асфальту цирковой лошадки на параде–дефиле. Такое громкое ночью эхо после дождя.
Студент задремал за столом с непривычки к спиртному. Когда Лева поднял с кухонного стола голову и продрал глаза, Венька стояла перед ним с неприглядным подносом в руках. Чай уже успел завариться, а Венька успела причепуриться в ванной. Теперь от нее пахло дешевыми духами и слишком сладкой и слишком дешевой губной помадой.
— Ты спать сюда пришел?
— И спать тоже…
* * *Венька расстелила надувной матрас прямо на кухне. Тяжелый Лева прилег — и под ним жалобно заскрипели половицы.
— Не провалимся? — опасливо нажал на ходящий ходуном под рукой пол.
— И не таких выдерживало. Проверено.
— А почему тебя так странно зовут?
— Венька — она и в Африке Венька. Ты думаешь, я из твоих? — Даже с какой–то надеждой отыскать родственников или соплеменников спросила она.
— Это может показать только экспертиза ДНК, хотя еще и необязательно ее данные для раввината станут доказательством.
— А зря, хоть бы в жидовку перекрестилась, может, жить полегче стало малость.
— Матери своей не помнишь?
Венька всматривалась в полутемные углы, где еще не затихли тараканы. Потом проверяла, что завелось у нее под ногтями.
— Отчество я себе сама в детдоме придумала — Вениамина Иосифовна. По–еврейски, да?
— Да у ж по–некаковски…
— Чего ты меня, как ту картину рассматриваешь?
— Да уж накрасилась ты не ко времени…
Она притянула его лицо за бакенбарды поближе и с нежданной даже для себя самой нежностью поцеловала. Потом долго отплевывалась:
— Борода в рот так и лезет!
— Мамка!!! — раздался из–за стены капризный ото сна бас Маришки.
* * *Венька сердито высвободилась из лап Левы.
Девочка лежала на кровати, потягиваясь и зевая.
— Ну что тебе не спится? Ну что ты все «мамкаешь»?
— Кто там у тебя сегодня? — просила дочка со старушечьей въедливостью.
— А тебе на что знать? Спи себе!
Маришка обиженно надулась на мать.
— Опять мужика привела.
— Как тебе не стыдно! — шикнула на нее мать. — Взрослая девочка, скоро сама мамкой будешь… Он же все слышит.
— Как тебе не стыдно! — шикнула на нее мать. — Взрослая девочка, скоро сама мамкой будешь… Он же все слышит.
— Ни и пусть!.. Ну и пусть слышит! — захныкала Маришка. — От тебя водкой воняет… тебя снова с работы выгонят… Где мы деньги возьмем? Ты мне когда еще обещалася джинсы купить!
— Куплю, Маришечка, куплю, золотой ты мой!
— Меня и так во дворе все тобой дразнят.
— Сами проститутки добрые, знаю я таких.
— А они говорят, что ты еще с мужиками водку наравне хлещешь.
Бессильно уронила судорожно сцепленные руки и ответила срывающимся полушепотом:
— А ты их не слушай, деточка…
— Все равно выгони его!.. Выгони… выгони… выгони!
— Не говори так… Ты ведь его не знаешь! Может, он хороший.
Маришка, давясь слезами, натужно тянула:
— Он противный… противный… а ты — пьяница! Мой папа генерал, а вы все шпана!
— Ну все, Марина батьковна — все! Мне это уж надоело слушать… Нечего реветь, тут на твои слезы никто не позарится. А твой папа генерал тебя кинул и знать о тебе не хочет.
Рев набирал обороты. Мать тоже взвилась не на шутку:
— И охота тебе мать доводить? Мы ведь не шумим, посидим себе тихонечко за чаем и разойдемся.
— Тебя скоро в тюрьму на лечение сдадут, так учительница говорила!
— Давай с тобой по–хорошему? Пойми, маленький мой, мамка ведь еще не старая.
— Нет — старая…
— Пойми ты, кукла бессердечная, нужен мне кто–то рядом… Иначе я совсем… будут тебе и джинсы и тримсы, если мать опять запьет… Что ты мне жизнь ломаешь!
— Потому что нет уже твоей жизни, а наступает моя! Я уже почти взрослая, а ты меня позоришь. Так учительница говорила.
Венька чуть ли не по–звериному зарычала.
— Мои парни над тобой смеются, — выпалила Маришка.
— Так ты уже и с парнями снюхалась?
— Имею полное право, как ты. Тогда я тоже парней водить домой начну, как ты.
— Только попробуй. Убью своими же руками.
— Тогда пусть он уходит.
— Он останется здесь, а ты хоть в стенку влипни!
— Тогда я лягу между вами!
— Тебе не стыдно?
— А тебе? А я тогда уйду!
— И уходи! Уходи, куда захочешь, сейчас же уходи!.. Нечего к родной матери в свекрухи набиваться и за подол ее держать на привязи… Не ты меня, а я тебя качала… Родила, да не облизала… Просто иезуитка какая–то. Вся в папашу. Тоже генеральша будешь добрая!
Маришка, беззвучно плача, накинула пальто прямо на мужскую майку, которую носила вместо сорочки, в одних шлепанцах на босу ногу выскочила на холодную лестницу.
Мать захлопнула за ней дверь и так и осталась стоять, упершись спиной в дверь, лицо запрокинуто острым подбородком кверху. Глаза были не просто прикрыты, а плотно прищурены, чтобы не выдавались слезы сквозь накрашенные ресницы.
Но все же, когда она, не отрывая затылка от двери, водила головой из стороны в сторону, две мокрые дорожки пробежали от уголков глаз к уголкам закушенных губ и тускло поблескивали в свете слабосильной лампочки в коридоре.
Потом она устало опустила голову и медленно провела ладонями по лицу, словно срывая маску злости исказившей ее лицо. Когда Венька раскрыла глаза, она очумело удивилась — кто это сидит у ней на кухне? Удивилась и испугалась, принимая бородача за зарождение черного кошмара, преследовавшего ее.
Встретилась взглядом с Левой — он ей показался постаревшим на десять лет.
* * *— Видал, какие концерты моя мадам закатывает? Так всякий раз…
Венька прошла на кухню и долго не могла раскурить подобранный с полу окурок. Руки тряслись. Ей теперь все равно, останется мужик или уйдет вслед за Маришкой. Пусть все уходят.
Чуда не свершилось. Чудес не бывает. Бывает только белая горячка с гибельным финалом. Наплевать! Пусть все летит и катится в тар–тарары! Она никому не нужна, не стоит обманывать себя и других.
Завтра же Венька напьется пьянее грязи и по своей воле пойдет собирать бутылки на вокзале, как та бабка сегодня.
* * *Затрещал звонок. Венька метнулась к двери. На пороге хлюпала носом озябшая Маришка.
— Нагулялась? Заходи и живо в постель! И чтоб слышно тебя больше не было.
Венька затворила за дочкой дверь в комнату, прошла на кухню, глядя мимо Левы. Молча вязала бутылку, чтоб выплеснуть остатки «старки» себе в чашку, но Лева молча накрыл пустую чашку рукой.
— А ты еще чего залупаешься?
Лева отвечать не стал, отобрал бутылку и вылил остатки в раковину. Венька вся ощетинилась, но смолчала. Только по морщине, время от времени пересекающей его лоб, было видно, что он еще не заснул.
— Чего расселся, как апостол? Левий Матвей… Я тебя не Лева, а Мотя буду звать. Все, я пошла спать! Спокойной ночи.
Но она все же вернулась из ванной в длинном линялом халате. Погасила свет и обеими ладонями приперла дверь, чтобы не скрипела.
— Сидишь все, высматриваешь… А у меня в душе нечего высматривать, там все пусто.
Лева потер пальцами лоб, а затем до хруста сцепил руки.
— Что ты руки мнешь, как та студенточка! У жизни профессоров нету, она сама всем оценки выставляет… А я по всем предметам двоек нахватала, пора меня отчислять и вместе с задолженностями ликвидировать.
Молчал Лева — Мотя. Или решал в уме какую–то задачку, или сам на что–то решался.
— На фиг ты мне сдался, просто руки боялась на себя в этот вечер наложить.
— Белая горячка?
Она умолкла. Слышно только, как скрипнула зубами. Со злобным остервенением глянула на Левия Матвея.
— Мне теперь все до лампочки а ты и подавно… Комнатный собачонок под дворняжку тявкает.
Она отскочила, готовая как кошка вцепиться в него когтями. Но вдруг сникла и остыла. В глазах Левия Матвея она впервые заметила то, чего безуспешно искала в других. Она растерянно теребила поясок халата и потерялась в суетных мыслях.
Хотелось на миг ослепнуть от стыда или сделаться невидимой!
Ведь побежала бы за ним по лестнице босиком, если бы ушел! В ногах бы валялась… Но он не ушел, а только притянул к себе Веньку… Венька распустила поясок халата и непременно упала бы, если бы ее крепко не держал в руках Лева — Мотя.
ГЛАВА 8
На полу ей было жестко и неудобно. Сильно давил Лева. Но словно наконец от этой тяжести прорвался гнойник саднящей тоски. Все прежнее вышло с гноем, и осталось там, куда никому ни за что не захочется возвращаться.
— Ну, спи… — чмокнула она его в лоб.
Он лежал с закрытыми глазами на спине, лицо его казалось мирным и неподвижным. Потом перевернулся на живот и стал мирно посапывать. Он, как видно, засыпал и Венька, положив ему руку на голову, прислушивалась к его размеренному дыханию, как матери прислушиваются к дыханию засыпающих детей.
В порыве набежавшей нежности она потянулась и чмокнула его в ложбинку между лопатками.
— Ты чего? — открыл глаза Лева.
— Хы — Мотя! Смешней ничего не выдумать…
Бутылка вермута осталась почти нетронутой на столе. Венька заставила себя не смотреть на нее. Ее долго колотил зверский озноб и судорога выкручивала руки. Она сцепила руки и пальцы и долго сидела на полу, опустив голову, как ведьма перед казнью. Когда–то еще в детдоме она видела такое кино.
* * *Когда Венька чуть отошла от ломки, она снова откинулась на его руку и долго глядела сухими горячими глазами в темный потолок, нависавший над ними.
Сонно заворочался Лева:
— Пусти, ты мне руку уже отдавила.
— Потерпи немножечко, это мурашки — это не смертельно. Ты меня любишь? — спросила с оттенком особого женского притворства, с каким говорят, касаясь чужих интимных помышлений.
— Угу.
— И замуж возьмешь?
— Угу.
— Врешь ты, чудо бородатое. Таких уже не берут. Отгенералила свое Венька. Мне от тебя ничего не надо, ты только живи у меня. Согласен?
— Угу.
— Ты на каком курсе?
— На четвертом.
— Медик?
— Разумеется.
— А про религию мне лапшу на уши вешал?
— Религия не для тебя.
— Понятно да ладно… Ты в общежитии живешь?
— Нет, на квартире.
— Я тебя пропишу, будешь у меня ночевать. Я тебе стирать и убирать буду. Я чистоплотная и старательная, если есть для кого. Генерал–то мой не обижался.
Помолчала, чего–то смущаясь, потом приподнялась на локте и с жаром, будто забыла сообщить что–то важное, выпалила:
— Ты не бойся, ко мне студенты ваши ходили. Даже негры — я страстная. Просто на работе я на холоде изматываюсь сейчас. Поэтому у нас с тобой ничего не получилось.
Лева усмехнулся сквозь дрему. Ласково прижал ее к себе. Она стыдливо уткнулась носом в его шею и торопливо забормотала, словно боялась, что он уснет раньше, чем она успеет выговориться.
— Приходи хоть разик в месяц, а? Я все начищу, все вымою. Наготовлю всего, знаешь какая из меня хозяйка? Я тебя всю ночь любить буду… Я тебе стирать и обштопывать буду… и не думай, что я тебя связывать собираюсь. Гуляй себе на свободе. Не забывай, что я без тебя уже не смогу, если привыкну…