Мистер Его Честь, мистер главный заведующий местным отделом национального объединенного профсоюза киномехаников и независимых кинооператоров просто сидел молча.
Везде, под всем, среди всего того, что этот человек принимал как данность, росло нечто ужасное.
Ничто не постоянно.
Все постепенно разрушается.
Я знаю это, поскольку это известно Тайлеру.
Три года Тайлер разрезал и склеивал ленты для серии кинотеатров. Фильм транспортируется в шести-семи маленьких катушках, упакованных в металлический кейс. Обязанностью Тайлера было склеивать ленту из маленьких катушек в цельные пятифутовые катушки, которые используют самопротяжные самоперематывающиеся проекторы. В течение трех лет, в семи кинотеатрах, — минимум два экранных показа в каждом, — Тайлер работал над сотнями отпечатков.
Это, конечно, плохо, но с появлением большего числа самопротяжных самоперематывающихся проекторов профсоюз перестал нуждаться в Тайлере. Мистеру главному заведующему пришлось вызвать Тайлера немного посидеть в его кабинете.
Работа была скучной, а зарплата паршивой, поэтому заведующий объединенным объединением независимых киномехаников и объединившихся объединенных кинотеатров сказал, что отдел оказывает Тайлеру услугу тем, что предлагает ему дипломатический уход.
«Не думайте об этом, как об увольнении. Считайте это сокращением кадров».
«О, никаких проблем», — сказал Тайлер и ухмыльнулся. Пока профсоюз будет присылать ему чеки к оплате — Тайлер будет держать рот на замке.
Тайлер сказал:
— Считайте это ранним выходом на пенсию. С пенсионом.
Тайлер работал с сотнями отпечатков.
Фильмы возвращались к дистрибьютору. Фильмы шли на перевыпуск. Комедии. Драмы. Мюзиклы. Мелодрамы. Боевики-приключения.
Со вклеенными Тайлером однокадровыми вспышками порнографии.
Содомия. Оральный секс. Куннилингус. Садомазохизм.
Тайлеру терять было нечего.
Тайлер был пешкой в этом мире, свалкой всеобщего хлама.
Те же самые слова Тайлер отрепетировал со мной, чтобы я повторил их менеджеру в Прессмен-Отеле.
На другой своей работе, в Прессмен-Отеле, сказал Тайлер, он был никем. Всем было наплевать — жив он или мертв, и Тайлер, мать их, отвечал им взаимностью. Это Тайлер попросил меня произнести в офисе менеджера отеля, за дверью которого сидит охрана.
После того, как все окончилось, Тайлер и я допоздна обменивались впечатлениями.
Тайлер просил меня, как только он уйдет в профсоюз киномехаников, пойти и предстать перед менеджером в Прессмен-Отеле.
Мы с Тайлером все больше становимся похожи на одинаковых близнецов. У каждого из нас выпирают скулы, и наша кожа утратила свою вещественную память и не знает, как правильно натянуться после удара.
Мои синяки остались от бойцовского клуба, а Тайлеру набил морду заведующий профсоюзом киномехаников. Когда Тайлер выполз из офисов профсоюза — я пришел свидеться с менеджером Прессмен-Отеля.
Я сидел там, в офисе менеджера Прессмен-Отеля.
Я — Ухмыляющаяся Месть Джека.
Первым делом менеджер отеля сказал, что у меня есть три минуты. За первые тридцать секунд я рассказал ему, как мочился в суп, спускал газы на крем-брюле, чихал в тушеные овощи, — и теперь мне нужно, чтобы отель еженедельно высылал мне чек на сумму, эквивалентную моей средней недельной зарплате плюс чаевые. Я со своей стороны обещаю не являться на работу и не приходить в газеты или ассоциацию здравоохранения со смущенной, слезной исповедью.
Заголовки газет:
«ИЗМУЧЕННЫЙ ОФИЦИАНТ ЗАНИМАЕТСЯ ОСКВЕРНЕНИЕМ ЕДЫ».
«Конечно», — говорю, — «Я могу попасть в тюрьму. Меня могут повесить, оторвать мне хозяйство, протащить по улицам, живьем содрать кожу и сжечь меня щелоком, но Прессмен-Отель навсегда останется в истории, как отель, где богатейшие люди страны ели блюда, заправленные мочой».
Слова Тайлера вылетают из моего рта.
А раньше я был таким милым и славным.
В офисе профсоюза киномехаников Тайлер расхохотался, когда заведующий союзом ударил его. Один удар сбил Тайлера со стула, и Тайлер сел у стены, сотрясаясь от хохота.
— Вперед, все равно тебе меня не убить, — смеялся Тайлер. — Ты, тупое убоище! Вломи мне как хочешь, но тебе меня не убить!
«Тебе слишком много чего терять».
«А мне — нечего».
«А тебе — все, что можно».
«Вперед, прямо в брюхо! А потом дай по роже. Пни по зубам, но чеки должны приходить! Сломай мне ребра, но если ты пропустишь хоть одну неделю оплаты, — я выйду на публику, и ты, и твой профсоюзишка пойдет по судебным процессам от каждого владельца кинотеатра, и дистрибьютора фильмов, и от каждой мамочки, сынок которой мог увидеть жесткий трах в „Бэмби“».
— Я отбросы, — говорил Тайлер. — Я отбросы, дерьмо и псих с твоей точки зрения и с точки зрения всего этого долбаного мира, — сказал Тайлер заведующему профсоюзом, — Тебе плевать — где я живу, как я себя чувствую; что я буду есть или чем накормлю детей; чем я оплачу визит к доктору, если заболею, — и да, я тупой, уставший и слабый, — но я по-прежнему на твоей ответственности.
Я сидел в офисе Прессмен-Отеля, мои губы из бойцовского клуба были все еще растрескавшимися где-то на десять сегментов. Дыра в моей щеке смотрела на менеджера Прессмен-Отеля, и все выглядело очень убедительно.
В основном я сказал те же вещи, что и Тайлер.
После того, как заведующий профсоюзом свалил Тайлера на пол; после того, как мистер заведующий увидел, что Тайлер не дает сдачи, Его Честь, со своим большим шкафообразным телом, — гораздо массивнее и сильнее, чем нужно ему в жизни, — отвел носок ботинка назад и пнул Тайлера в ребра, и Тайлер опять захохотал. Когда Тайлер скрутился в калач, Его Честь носком ботинка нанес ему удар по почкам, но Тайлер продолжал смеяться.
— Оторвись! — говорил Тайлер. — Поверь мне. Тебе станет гораздо лучше. Тебе станет просто здорово!
В офисе Прессмен-Отеля, я спросил менеджера гостиницы, могу ли я воспользоваться его телефоном, и набрал номер городского стола в газете. Под пристальным взглядом менеджера отеля я говорил в трубку:
«Здравствуйте», — сказал я, — «Я совершил ужасное преступление против человечества как часть политического протеста. Я протестую против эксплуатации рабочих в сфере обслуживания».
Если я попаду в тюрьму — я не стану еще одним неуравновешенным чернорабочим, пускающим пузыри в баланде. Мое заключение будет иметь героический размах.
«РОБИН-ГУДЫ-ОФИЦИАНТЫ, ГЕРОИ-НЕИМУЩИЕ».
Все дело не ограничится одним официантом и одним отелем.
Менеджер Прессмен-Отеля очень вежливо забрал у меня трубку. Менеджер сказал, что больше не хочет видеть меня работающим здесь, — тем более, в таком виде, как я сейчас.
Я стою во главе стола менеджера и говорю — «Что?» Вам не понравится третья часть задумки.
И без колебаний, по-прежнему глядя на менеджера, я бью боковым ударом, сосредоточив центробежную силу на конце руки, и в кровь разбиваю хрустнувшие хрящи собственного носа.
Почему-то, без малейшей причины, мне вспомнился наш первый бой с Тайлером. «Я хочу, чтобы ты меня изо всех сил ударил».
Получилось не так уж сильно. Я бью себя еще раз. Вся эта кровь хорошо смотрится, но я отбрасываю себя к стене, чтобы поднять страшный шум, разбив картину, которая там висит.
Битое стекло, рама и картина с композицией из цветов и крови летят на пол, пока я продолжаю дурачиться. Как полнейший болван. Кровь капает на ковер, я дотягиваюсь до стола менеджера и, оставляя на столешнице жуткие кровавые отпечатки ладоней, пытаюсь провыть — «Пожалуйста, спасите!», но начинаю хихикать.
«Спасите, пожалуйста!»
«Пожалуйста, не бейте меня!»
Я соскальзываю обратно на пол и ползу, оставляя на ковре кровавые следы. Первое слово, которое я говорю, будет «пожалуйста». Поэтому пока что мои губы плотно сжаты. Чудовище тащится по милым букетам и гирляндам ковра «Ориенталь». Кровь течет из моего носа, стекает мне в глотку и набирается в рот горячим потоком. Монстр ползет по ковру, он горячий, на его окровавленные когти налипают ворсинки хлопка и пыль. И он подбирается близко к менеджеру, достаточно близко, чтобы обхватить его лодыжку, обтянутую штаниной в тоненькую полосочку, и сказать.
«…денег».
Я снова хихикнул.
И — «Пожалуйста, не бейте меня больше!» «Пожалуйста!» Говори.
Слово «пожалуйста» выползает изо рта в пузырьке с кровью.
Говори.
«Пожалуйста!»
Пузырек лопается, разбрызгивая кровь.
Так Тайлер смог свободно проводить собрания бойцовского клуба каждую ночь недели. Потом бойцовских клубов стало семь, потом их стало пятнадцать, и, в конце концов, их стало уже двадцать три, — а Тайлеру все равно хотелось больше. Денег все время поступало достаточно.
«Пожалуйста», — прошу я менеджера Прессмен-Отеля, — «Дайте мне…» «Пожалуйста!» «У вас так их много — а у меня ничего нет», — и я начинаю карабкаться по штанинам в тонкую полоску, покрывающим ноги менеджера Прессмен-Отеля, который тяжело завалился назад, уперевшись руками в подоконник, — и даже тонкие губы которого, кажется, готовы сорваться с зубов и сбежать.
Чудовище цепляется кровавыми когтями за ремень в штанах менеджера, подтягивается, чтобы вцепиться в его белую рубашку, и…
Я смыкаю свои окровавленные руки на гладких запястьях менеджера.
«Пожалуйста». Я улыбаюсь настолько, насколько могу разлепить разбитые губы.
Завязывается короткая возня, когда менеджер кричит, пытается вырвать руки и убраться подальше от меня, от моей крови и моего разбитого носа, грязь липнет к пятнам крови на нас обоих, и прямо здесь, на самом интересном месте, в дверь решает заглянуть охрана.
Глава 16.
В сегодняшней газете статья о том, что кто-то вломился в офисы Хейн-Тауэра на этажах от десятого до пятнадцатого, и, выбравшись из офисных окон, нарисовал на южной стороне здания ухмыляющуюся рожу в пять этажей высотой, а потом разжег пожар таким образом, чтобы окна в центре двух гигантских глаз сияли огромным, живым и неумолимым огнем на фоне рассвета над городом.
На фотографии первой полосы — лицо злобной тыквы, японского демона, жадного дракона висит в небе, и дым поднимается над его глазами, как брови ведьмы или рога дьявола.
Что бы это значило?
И кто мог это сделать? Ведь даже когда пожар потушили, лицо осталось, — притом стало гораздо хуже. Пустые глаза, казалось, наблюдали за каждым на улице, хоть и были мертвы.
Подобных вещей появляется в газетах все больше и больше.
Конечно, как только такое прочитаешь, сразу хочется узнать, — замешан ли в этом Проект Разгром.
В газете сказано, что у полиции нет конкретных зацепок. Банды молодежи, или космические пришельцы, — кто бы ни сделал это, — они, рискуя жизнью, ползали по уступам и свешивались с подоконников с банками аэрозоля черной краски.
Был ли это Подрывной Комитет, — или же Поджигательный Комитет? Вероятно, гигантская рожа была их домашним заданием с прошлой недели.
Тайлер должен бы знать, но первое правило Проекта Разгром — не задавать вопросов.
В Штурмовом Комитете Проекта Разгром, на этой неделе, Тайлер сказал, что прогонит всех через то, каково стрелять из пистолета. Все, что делает пистолет — это фокусирует взрыв в одном направлении.
На последнее собрание Штурмового Комитета Тайлер принес пистолет и желтые страницы телефонного справочника. Они собираются в том же подвале, где по субботним ночам собирается бойцовский клуб.
Поджигатели, собираются по понедельникам.
Штурмовики, — по вторникам.
Подрывники, собираются по средам.
И Дезинформаторы, собираются по четвергам.
Организованный Хаос. Анархическая Бюрократия. Сами видите.
Группы психологической поддержки. Что-то вроде.
Так что в ночь вторника Штурмовой Комитет предложил планы мероприятий на следующую неделю, Тайлер просмотрел предложения и дал комитету домашнее задание.
За неделю, до того же времени следующего вторника, каждый парень из Штурмового Комитета должен затеять драку, чтобы его в ней одолели. И не в бойцовском клубе. Это не так просто, как кажется. Посторонний на улице попытается всячески избежать драки.
Задумка в том, чтобы взять какого-нибудь Джека с улицы, который никогда не дрался, и завербовать его. Дать ему опыт первой победы в его жизни. Дать ему взорваться. Разрешить ему вломить тебе по полной.
Ты сможешь это осилить. Если победишь — тебя поимели.
— Все, что нам нужно сделать, народ, — сказал Тайлер комитету. — Это напомнить таким парням, какая власть у них по-прежнему в руках.
Это маленькая присказка Тайлера. Затем он вскрыл каждый конверт с квадратиком бумаги внутри, извлеченный из обувной коробки у его ног. Так все комитеты вносят предложения мероприятий на следующую неделю. Излагаешь суть мероприятия на планшетке комитета. Вырываешь листок, кладешь в конверт и бросаешь в коробку. Тайлер просматривает предложения и отбрасывает все неудачные идеи.
Вместо каждой отброшенной идеи Тайлер кладет в коробку чистый листок в конверте.
Потом каждый из комитета достает из коробки по конверту с бумажкой. Как мне объяснил этот процесс Тайлер, — каждому, кто вытащил чистый лист, — остается самому придумывать себе домашнее задание на текущую неделю.
Если ты вытащил предложение, — то тебе придется пойти на фестиваль импортного пива в эти выходные, и столкнуть какого-нибудь парня в химический туалет. Особенным отличием будет, если ты получишь от него за это. Или придется посетить показ мод в холле торгового центра и бросаться земляничным желе с верхней галереи.
Если тебя арестуют — ты вылетаешь из Штурмового Комитета. Если будешь смеяться — вылетаешь из комитета.
Никому не известно, кто писал предложение, и никто, за исключением Тайлера, не знает, какие предложения приняты, — а какие он выбросил в мусор. Позже на той же неделе ты можешь прочитать в газете, что какая-то неустановленная личность в центре города запрыгнула в «ягуар» с убирающимся верхом и врулила машину в фонтан.
Тебе становится интересно. Не то ли это предложение комитета, которое писал ты?
Кто взобрался на крышу музея и прицельно стрелял шариками с краской по скульптуре судебного возмездия?
Кто нарисовал пылающую маску демона на Хейн-Тауэре?
Можно представить себе, как в ночь, на которую был назначен Хейн-Тауэр, команда из судебных клерков и бухгалтеров, или посыльных, — пробрались в офисы, в которых сами же сидели изо дня в день. Может даже подвыпившие, хоть это и против правил Проекта Разгром, — они использовали отмычки, где могли, а в остальных случаях пускали в ход канистры фреона с распылителями, чтобы расшатать цилиндры замков про помощи стамески, потом свешивались из окон, упираясь ногами в кирпичный фасад небоскреба, спускались, полагаясь друг на друга в удерживании веревочной связки, раскачивались, с риском погибнуть у офисов, в которых они ежедневно сидели и чувствовали, как с каждым часом их жизнь близится к концу.
Можно представить себе, как следующим утром те же самые люди, — клерки, помощники счетоводов, — стояли в толпе, задрав к небу головы с тщательно причесанными волосами, немного недоспавшие, но трезвые и в галстуках, — и слушали, как окружающая их толпа недоумевает, кто это сделал, а полиция просит всех «пожалуйста, немедленно отойти», и вода льется из разбитого дымящегося центра каждого огромного глаза.
Тайлер рассказал мне по секрету, что обычно на митингах не бывает больше четырех хороших предложений, и поэтому шанс действительно вытащить листок с предложением, а не просто чистый, составляет где-то четыре к десяти. В Штурмовом Комитете двадцать пять парней, включая Тайлера. Все получают домашнее задание: проиграть бой на публике; и каждый член комитета тянет конверт.
На этой неделе Тайлер сказал им:
— Выберитесь в город и купите оружие.
Тайлер дал одному из парней телефонные «желтые страницы» и сказал ему вырвать себе лист с рекламой. Потом передать книгу следующему парню. Два парня не должны покупать оружие или поднимать стрельбу в одном месте.
— Это, — сказал Тайлер, достав из кармана куртки пистолет. — Это пистолет, и каждый из вас должен через две принести на собрание пушку примерно такого же калибра.
— Лучше берите ее за наличные, — сказал Тайлер. — На следующей встрече вы все обменяетесь пистолетами и заявите, что купленный вами пистолет украден.
Никто ничего не спросил. Не задавать вопросов — первое правило Проекта Разгром.
Тайлер пустил пистолет по кругу. Он был так тяжел для своих небольших размеров, что казалось, будто он изготовлен из сплава двух гигантских вещей, вроде горы и Солнца. Ребята из комитета брали его двумя пальцами. Всем хотелось спросить — заряжен ли он, но второе правило Проекта Разгром — не задавать вопросов.
Может, он был заряжен, может, не был. Возможно, всегда следует предполагать худшее.
— Пистолет, — говорил Тайлер. — Прост и совершенен. Просто тянешь за спусковой крючок.
Третье правило Проекта Разгром — извинения не принимаются.
— Спусковой крючок, — говорил Тайлер. — высвобождает боек, а боек поджигает порох.
Четвертое правило — ложь не прощается.
— Взрыв выбрасывает кусок свинца из открытой части гильзы, а ствол пистолета фокусирует взрывчатую силу пороха и разгоняет этот кусок, — говорил Тайлер. — Так же, как человек-ядро вылетает из пушки, так же, как ракета вылетает из пусковой шахты, так же, как кончаешь, — в одном направлении.
Когда Тайлер изобрел Проект Разгром, он сказал, что цель Проекта Разгром не имеет никакого отношения к другим людям. Тайлеру было все равно, — нанесет он другим людям вред, или не нанесет. Целью было показать каждому человеку в проекте, что у него есть власть над историей. Мы, — каждый из нас, — можем захватить контроль над миром.
Тайлер изобрел Проект Разгром в бойцовском клубе.
Однажды ночью в бойцовском клубе я дал вызов новичку. Той субботней ночью молодой паренек с ангельским лицом пришел на первый бойцовский клуб, и я вызвал его на бой. Такое правило. Тот, кто этой ночью впервые пришел в бойцовский клуб — принимает бой. Я знал это, и вызвал его потому, что ко мне вернулась бессонница, и было настроение уничтожить что-нибудь красивое.