— Так тут же ничего нет! — разочарованно воскликнула она.
— Как говорит мой боцман: годи помалу! Ждем минутку…
Середина белой пластмассовой карточки стала наливаться мутью, как будто заливало ее киснувшее молоко, в ней появилась голубизна и прозелень, еле заметный вначале цвет стал постепенно набирать силу и глубину. Из туманных разводов цветового хаоса появились отчетливые линии, и вдруг в центре пластинки вынырнуло Маринкино серьезное лицо в фуражке. Ее смешная рожица словно выплывала к нам из глубины морской воды: появились удивленные глаза, сжатые строго губы, кокарда. Из сумрака небытия возникла она натекла сочным цветом, появилось ощущение пространства и тепла.
— Во зыко! — ахнул Сережка. Два бессмысленных кошмарных слова выражают максимальный восторг, высшую категорию качества: «Зыко!» и «Зыровски!». — А мне можно?
— На, работай! — протянул ему поляроид Ларионов. — Учти, в кассете десять снимков, распорядись с умом…
* * *Я на кухне высыпала на стол из мешка присланные Адой фрукты. Огромные алые яблоки, золотисто-желтые длинные груши. Из гостиной доносился Маринкин восхищенный визг, значительно басил, срываясь на петушиный вскрик, Сережка, и чуть тягучий голос Ларионова объяснял им что-то, наверное, про необходимость соблюдать порядок. Потом я услышала недоверчивый вопрос Сережки:
— И на Бермудах?!.
— Конечно, бывал…
— А око тайфуна — это не выдумки?
— Нет, не выдумки — кольцо шторма вокруг судна, а внутри мертвая зыбь… Сухогруз «Тарасов» погиб…
Ах, как было бы хорошо, если бы с ними сидел там Витечка! Шутил, подначивал вопросами Ларионова, строил свои обычные несбыточные планы: «С завтрашнего дня строим плот с парусами — отправляемся через Атлантику…»
Мы ведь, Витечка, готовы были поплыть с тобой на плоту через океан по первому твоему слову. Нам и штурман Ларионов для этого был не нужен. Мы твердо верили, что ты знаешь курс к счастью. Зачем нам еще штурман? А ты нас завез на необитаемый остров. А сам уплыл неведомо куда, обвязавшись на дорогу спасательным поясом с надписью «Гейл Шиихи»…
Из мешка высыпались душистые зеленые огурчики фейхоа и тугие оранжевые комья хурмы. Они были обтекаемо-острые, как девичьи груди, и сочились изнутри светом вроде китайских фонариков.
Маринка с жаром объясняла Ларионову:
— Это давно было, когда еще жили начальные люди, то есть мартышки…
В дверях кухни появился смеющийся Ларионов. Я показала ему на фрукты:
— Впервые слышу, чтобы в Одессе росли хурма и фейхоа…
Ларионов покраснел, заерзал:
— Понимаете, Ирина Сергеевна, глупость вышла с посылкой… Я ведь ее уже поставил в такси, когда драка началась…
— И что, за время драки помидоры превратились в хурму?
— Нет. — Он растерянно развел руками. — Когда драка круто заварилась, таксист дал газ и укатил… И посылочка с ним вместе тю-тю…
— Тю-тю… — бессмысленно повторила я за ним. — Дороговато, боюсь, станет посылочка…
— Да что вы, Ирина Сергеевна! — взмок от неловкости Ларионов. — Я днем заскочил на Центральный рынок — там и выбор лучше нашего, и цены, можно сказать, дешевле… Пусть ребята витаминчиков покушают… Хорошие у вас мальцы!..
Я махнула рукой:
— Да ладно! Все дети прекрасны, все старики почтенны…
У него, по-моему, есть перебои с чувством юмора, потому что он совершенно серьезно ответил:
— Не знаю… Я не верю, что все дети прекрасны, а старики заслуживают уважения. — Помолчал мгновение и добавил: — Есть противные дети и презренные старики…
В кухню влетел Сережка с поляроидом в руках:
— Вот так стойте!.. Рядом!.. Ма, чуть-чуть ближе… Вот так, стоп!
Полыхнула крохотная молния блица, с шуршащим шипением выползла еще слепая карточка. Но грома небесного я не услышала. Не услышала я беззвучного немого грома. В сентябре редко гремит гром.
Так и стоим мы на той цветной карточке — рядом, у стола, заваленного горой золотисто-оранжевых и зеленых фруктов.
К концу дня позвонил на работу Ларионов.
— Ирина Сергеевна, вы хотели передать Аде какие-то книги…
— Да, да, спасибо! И отдать вам поляроид, вы его вчера забыли у нас.
— Ладно, это успеется… Ирина Сергеевна, давайте пойдем на Владимира Фаддеева — это очень интересно, билеты дают только с нагрузкой… И заодно отдадите книги…
— А кто такой Фаддеев? — не поняла я.
— Это знаменитый телепат, гипнотизер. Психологические опыты, называются «Познай самого себя»…
— Да ну, чепуха какая-то! — почему-то рассердилась я. — У меня ужин для детей не приготовлен, а я буду с гипнотизером познавать себя!
— Ирина Сергеевна, во-первых, интересно же проверить — вдруг мы не все о себе знаем? Он ведь и экстрасенс в придачу! Вдруг откроет в вас что-то неведомое?
— Нечего во мне открывать! Со мной дело ясное. А что второе?
— Нет, это я так сказал, в смысле второго… Я имел в виду насчет ужина ребятам. Я уже был у вас дома, привез им биточки по-московски… — У него по-прежнему был странный тон — застенчивый и уверенный одновременно.
— Что-что? Какие биточки?
— По-московски. В кулинарии от ресторана «Центральный» продавались — знаете, лоток такой фольговый, а в нем уже готовые замороженные биточки. С гарниром. Рис припущенный. Только в духовку поставить — через пять минут можно есть. А на сладкое торт «Марика». Ребята сказали, что им такой ужин подойдет…
Какой странный, однако, человек! Ну, кто его просил? На кой черт мне этот Фаддеев? Как всегда, в момент гнева и растерянности потеряла дыхание, ком под горлом кляпом придушил.
— Ирина Сергеевна, ну не молчите! — сказал он тихо, и никакого упрямства и напора в его голосе не было. — Я думал, что вас это развлечет…
И, наверное, потому, что я молчала, стараясь снова поймать дыхание, он быстро заговорил:
— Я из милиции когда вышел, смотрю, народ клубится у театрального киоска. Честно говоря, я тоже никогда не слышал про этого знаменитого психосенса, Фаддеева этого самого… Наверное, что-то вроде Вольфа Мессинга. А потом подумал, может, откроет он мне что-то психологическое про меня, о чем я раньше не догадывался. Сейчас это бы мне пригодилось…
— А что у вас там с милицией?
— Не знаю… — медленно ответил он. — Как-то все очень странно получается…
— Что именно странно?
— Трудно сказать… — Он будто вместе со мной снова проверял странности обстоятельств в милиции. — Какое-то странное ощущение — будто я этих хулиганов поколотил, а милиция за них обиделась…
— Любопытно, — согласилась я, хотя мне это было совсем нелюбопытно и хотелось закончить разговор и идти домой. Но во всех нас живет неодолимая потребность резонерствовать, и я заметила: — Вообще-то говоря, милиция возражает против любых драк, независимо от того, кто виноват…
— Да, конечно, — не стал спорить Ларионов. — Но обиделись они только после того, как я твердо отказался мириться и платить штраф. Вот это меня и удивило…
— Что значит обиделись?
— Да это я так сказал, чего им на меня обижаться! Они меня стали исподволь припугивать. Мол, не хочешь по-хорошему, то почитай кодекс — вон сколько интересных статей тебя касается. Я от этого немного растерялся…
— Испугались? — спросила я напрямик.
— Да нет, — неспешно ответил он, и я почему-то поверила ему сразу. — Я не очень робкий паренек. Но когда на тебя смотрят жестяными глазами и не хотят слушать, видеть, понимать, вот это тоскливо! Да ладно! Ирина Сергеевна! Идемте на гипнотизера! Мы оба сегодня не очень счастливы — вдруг он нам докажет, что мы не правы? Ребята сыты и довольны жизнью… Идемте! Сережка обещал проверить уроки у Марины. Идемте!
— А как ребята отнеслись к вашим биточкам?
— К биточкам? — удивился Ларионов. — Нормально! Пожаловались, что вы никогда не покупаете готовые котлеты и пельмени, а они их очень любят…
Я подумала с испугом, какой дал бы мне укорот Витечка, если бы я приперла из кулинарии замороженные биточки! У Витечки есть некоторый гастрит, поэтому всякие полуфабрикаты в наш дом не допускаются ни под каким видом. Я очень гордилась своей стряпней, а ребята, оказывается, мечтают о готовых котлетах.
— Ирина Сергеевна, вы о чем думаете? — настойчиво спросил Ларионов. — Если не хотите идти на гипнотизера, давайте просто пройдемся до дома, я вас провожу, подышите свежим воздухом. Или в ресторан пойдем, поужинаем. Ну, чего вы молчите? О чем думаете?..
О чем я думаю? О чепухе какой-то! Я думала о бессчетных тоннах продуктов, которые я перетаскала в сумках. Грузовик здоровый за раз не вывезет. Много лет. Мы все, семья, были похожи на рисунок из занимательной арифметики Перельмана — человек-гора, в разверстую пасть которого вползает товарняк с едой. Цистерны борщей, платформы котлет, пульманы картошки.
Надо бы спросить Ларионова, возят ли на ролкере продукты.
А вдруг я сама во всем виновата? Может быть, не ушел бы Витечка к своей Шиихи, если бы я со скандалами и боями с самого начала заставила его приносить в дом замороженные биточки по-московски и хоть раз в месяц отстоять очередь за тортом «Марика»?
Не знаю. Может быть. А теперь и не узнаю.
— Хорошо, идем на гипнотизера…
* * *Не знаю, сколько Ларионов взял билетов в нагрузку у театральной кассирши, но на выступлении гипнотизера мы сидели в первом ряду. Ларионов утверждал, что сидеть дальше не имеет смысла — упущенные детали разрушат достоверность представления.
А я бы хотела сидеть подальше, где-нибудь ряду в тридцатом клуба печати, в сумраке нависающей кровли балкона, чтобы вершащий на сцене чудеса маг не мог рассмотреть моего лица. Мне было грустно и смешно одновременно. Но я сидела в трех метрах от него, и он обращался прямо ко мне.
Наверное, по моему лицу видно, что у меня слабая воля и легко внушаемое сознание. А может быть, гипнотизер Фаддеев, как все выступающие со сцены, говорил не с необъятной прорвой зрительного зала, а выбрал себе первого попавшегося внимательного слушателя и сообщал свои удивительные тайны он именно мне.
— Никаких чудес не существует… Поразительные явления, которые я вам продемонстрирую, — результат большого природного дара, развитого длительной правильной тренировкой… Способностью читать мысли на расстоянии, передавать свою волю другим людям, находить спрятанные вещи внутренним провидением, двигать предметы взглядом и многие другие видеомоторные акты — всем этим обладали такие реально-исторические персонажи, как Александр Македонский, Юлий Цезарь, Сенека, Наполеон, Григорий Распутин…
Я, наверное, смогла бы поверить — с моей-то внушаемостью, — что он продолжает ряд этих реальных исторических персонажей, но меня очень отвлекало несоответствие его величаво-значительной жестикуляции колдуна с бойкой скороговоркой приказчика. И с гордостью отметила про себя рост самосознания современных работников прилавка — сейчас колдуны и гипнотизеры говорят, как прежние приказчики, а нынешние продавцы вещают с загадочной снисходительностью магов.
Ах, если бы Фаддеев согласился пойти на стажировку в мебельный или радиомагазин! Как сильно бы выросли артистизм и убедительность его выступления! Полгода за прилавком — и речь, разбитая неритмичными таинственными паузами, мучительно оброненными репликами, освещенная великими несбыточными обещаниями «в конце квартала…», общее выражение лица размыслителя о вещах, нам недоступных, тоска страдателя и радетеля, отвлекаемого праздными ротозеями от постижения вечного, — все это создало бы Фаддееву надлежащий образ.
И мне было бы легче поверить, что избавление от всех моих бед и проблем — в умении ввергнуть себя в состояние «имаго»…
— …«Имаго» по-латыни значит «образ»… Вы слышали, наверное, слово «имажинизм» — оно той же природы… Создайте себе образное представление — и ваш организм нальется чудесной космической силой… Расставьте в стороны руки, поверните вниз ладони — они стали сильнейшим магнитом!.. Магнит ваших рук притягивает к себе маленький шарик Земли… Чувствуйте! Чувствуйте! Вы ощущаете, как легкий, но плотный шарик Земли притягивается к вашим ладоням… Отключите сознание!.. Действует только «имаго»! Ваше собственное «имаго»!..
Ко мне наклонился Ларионов и шепнул:
— По-моему, я своим «имаго» приподнял Землю на полметра… — Лицо у него было абсолютно непроницаемое.
— …А теперь все — руки вверх! Подняты ладони ввысь!.. Они антенны, через которые в вас вливается солнце!.. Вы чувствуете, как в вас течет энергия солнца!.. Отключите ум от мозгового аппарата!.. Вы полны солнцем и ощущаете свое тело при полном бездействии мозга!..
Наверное, мое несчастье в том, что никак не могу отключить свой слабый мозг от переполненного солнцем тела. Я вхожу в состояние «имаго», и через антенны моих рук втекает в меня не тепло солнечной энергии, а холод моего разрушенного мира. Я пытаюсь магнитами своих сверхчувственных ладоней притянуть к себе шарик Земли и ощущаю безнадежность этой затеи — так же, как невозможно притянуть к себе обратно Витечку. Для него теперь магнетизм в руках неведомой мне Гейл Шиихи, с которой он вместе преодолевает свой непреодолимый творческий кризис.
Что же ты наделал, Витечка? Как жить теперь?
— Аутогенная тренировка даст нам основу постижения состояния «имаго», — бойко разъяснял со сцены Фаддеев. — Постигнув технику аутогенной тренировки, вы подарите себе чудеса перевоплощения… узнаете остроту ранее неведомых вам чувств…
Потом он пообещал одарить весь зал ощущением этих удивительных чувств. Девушки-ассистентки в развевающихся полупрозрачных хитонах плавали за его спиной, как тропические рыбы, и пластически изображали всем своим видом эти неведомые нам чувства.
— Примите исходную позицию-позу кучера… Ноги расслаблены, согнуты в коленях… Руки безвольно лежат на бедрах… Подбородок опущен на грудь… Вызывайте образ! «Я еду в санях!» Глаза закрыты-ы-ы! Зима… Шуршит снег под полозьями… Вы закрыли глаза от нестерпимого блеска солнца… «Я совершенно здоров!» Ветер нежно овевает мое лицо… моим рукам тепло… мне приятно… душа моя наполняется покоем… мне радостно… моя жизнь — подарок… счастье простого чувствования…
Ветерок овевал мое разгоряченное лицо, по которому текли слезы, едкие, как кислота, мне казалось, что они выжигают на щеках полосы… Они стекали к углам рта, горький солончак на губах… Я не могла их смахнуть, чтобы не растеклась по лицу косметика… Я мечтала только о том, чтобы никто не обращал на меня внимания, не мешал мне испытывать счастье простого чувствования. Моя жизнь — подарок, как верно заметил аутогенный экстрасенсуальный психомагический чародей Фаддеев.
Краем глаза я увидела мучительно сцепленные руки Ларионова — они не лежали безвольно на бедрах, а душили друг друга, будто он надумал одним кулаком раздавить другой, — побелели костяшки, до синевы надувались вены, на засохших ссадинах выступила сукровица. Из-под прикрытых век искоса я взглянула на него — подбородок не лежал на груди, не послушался он Фаддеева, и легла у него на лице печать муки. Видел он мои слезы? Или чувствовал, что происходит со мной? Или страдал от своей неуместности?
— …Гражданочка! Гражданочка в первом ряду!.. Видите ли вы цветные сны? — гремел где-то надо мной Фаддеев. — Какой они тональности? В какой части цветового спектра расположены ваши сны?
Я видела сейчас цветной сон наяву — он весь был багрово-черный.
— Гражданочка видит зеленые сны! — сказал Ларионов, чтобы он отвязался от меня.
— Это прекрасно! — обрадовался ученый маг. — Зеленые и голубые тона сновидений свидетельствуют о душевном равновесии и психологическом благополучии…
Если удалось прервать неприятный сон, надо сразу вставать, иначе задремлешь опять и сон вернется снова. Я не встала и как сквозь дымную алую пелену наблюдала психологическое могущество Фаддеева. Он отыскивал спрятанные в зале часы, давал нюхать зрителям белоснежный платок, и они все узнавали запах любимой парфюмерии. Потом на спинки двух расставленных на сцене стульев он положил зрительницу — гражданочка в ступорном сне лежала мостиком, опираясь на ребра спинок стульев лишь шеей и пятками. Фаддеев предлагал желающим нажать ей на живот, чтобы убедиться в несгибаемой прочности мышц, которую он дал ей в волшебном сне.
Мне было страшно. Мне казалось, что это я — отсутствующая, подчиненная чужой воле, окаменевшая, — зацепившись за неверную опору двух точек, вишу над бездной. Человек не должен висеть над землей на затылке и лодыжках. Я должна стоять на ногах. Поставьте меня на землю.
— Простите, Ирина Сергеевна, я не думал, что вас это расстроит… — сказал, глядя в сторону, Ларионов. — Я хотел, чтобы вы отвлеклись, развеялись…
— Да бросьте! Это мне стыдно перед вами, срам какой — реветь на людях…
Мы шли по пустой, продуваемой едким ветерком улице. Это был не ветер, а уличный сквозняк. Он разогнал сизое неопрятное тряпье ночных облаков, и над домами показалась луна, красно-желтая, как куриный желток с зародышем.
— Я думаю, что способность забывать — это тоже дорогой дар, — сказал Ларионов вдруг.
— В каком смысле?
— Представляете, как было бы жутко жить, если бы мы хранили в себе боль нанесенных нам обид, горечь потерь и утрат, ужас физического страдания — всю жизнь, ничего не забывая…
— А как же с радостями быть? Мы ведь и радости забываем? Наслаждения? Ушедшее ощущение счастья? — спросила я.
Он помотал головой.
— Нет, я, например, никаких радостей не забываю… И ощущения счастья — может, их было у меня не так много, — но я все помню. Ну и вообще каждый под словом «счастье» свое понимает…