— Наверное, — согласилась я.
Мы вышли на улицу Маяковского, сонно перемигивались на перекрестке красно-зеленые вспышки светофоров. Уличное освещение уже было пригашено, фонари на столбах — через один — висели, как раскаленные капли йода. Желтоватым туманом подсвечивали они снизу зависшую в дальнем провале улицы луну — сплющенную, как плоская тыква, будто черт впотьмах уселся на нее.
— Вот здесь и разыгралась моя баталия, — сказал со смущенной улыбкой Ларионов и обвел рукой круг, захвативший тротуар, разбитую витрину радиомагазина, закрытую фанерой, и старуху, продававшую из сумки цветы. Он показал на бабку: — Можно сказать, из-за этого одуванчика и разгорелся сыр-бор…
— А почему из-за нее? — не поняла я.
— Ну, это я шучу, конечно… Она была случайным поводом… Я вон у того перекрестка подхватил освободившееся такси. Кинул назад Адину посылку, проехал квартал и увидел, что бабка цветы продает, и велел шефу притормозить…
— И бабка на вас напала? — засмеялась я.
— Нет, бабка мне дала цветы — все полминуты заняло, поворачиваюсь к машине, а трое уже сидят сзади, четвертый усаживается рядом с водителем. Я им говорю: занята машина, видите, счетчик включен…
— А вы мне говорили, что их было трое?
— Ну да, три мужика и девушка… Ну, про нее что говорить — она же в драке не участвовала! Да и вообще она потом куда-то исчезла. Я только слышал, как один ей кричал: «Рита, не подходи…» Так вот, я говорю тому, что впереди сидел: занято… А он мне мягко, душевно так говорит: пошел вон, козел, мы за тебя оплатим, что ты наездил. Я ему еще спокойно сказал: не наглей, не веди себя грубо, иначе я тебя из машины руками выйму… Он отворил обратно дверцу, я к нему подался, и тут он… он…
У Ларионова вдруг перехватило дыхание, он сглотнул воздух с трудом, кадык на его загорелой жилистой шее подпрыгнул, как теннисный мячик, выражение стыда и отвращения на его лице удивительно не сочеталось с залихватски сдвинутой на затылок фуражкой.
— Что? — не поняла я и как-то заранее испугалась.
— Он мне… в лицо… плюнул… — растерянно сказал Ларионов, и в голосе его задребезжали вновь унижение и ярость.
Ларионов остановился, повернулся ко мне и повторил:
— Представляете — плюнул в лицо?!
Он испытывал острый стыд и сильный испуг — особый испуг за другого человека, обезумевшего на глазах.
— Вы ударили его? — бессмысленно спросила я.
— Да. Очень сильно. Но у меня тряслись от волнения руки — вон разбил все костяшки. Со мной никогда такого не случалось. Не знаю, как вам объяснить, Ирина Сергеевна, у меня было ощущение, что я от гнева и обиды потерял сознание… Мне как-то в голову не приходило, что вот так спокойно, на улице один незнакомый человек может плюнуть в лицо другому. Что же у него в мозгах в это время происходило?
— И что с ним стало?
— Ничего, вырубился, конечно, на некоторое время, пока я со вторым разбирался…
— А второй откуда взялся?
— С заднего сиденья выскочил и врезал мне по голове бутылкой коньяка — я его со спины не заметил…
— Господи! Как же он вас не убил?
— Он промазал немного — на пару сантиметров, удар пришелся по тулье фуражки. Такого дефицита — бутылки коньяка — для моей башки не пожалел. — Ларионов грустно усмехнулся.
— Может, он за своего друга-плеваку испугался? — предположила я.
— Наверное, — пожал он плечами. — Но зря он за него пугался — я от мандража его несильно вырубил. И всю злость на молотобойца с бутылкой выплеснул…
— Вы ему тоже «врубили»? Или «вырубили»? — Я уже начала ориентироваться в этой рубочной технологии.
— Нет, он на меня с обломком бутылки пошел. Насмотрелся киношек, там всегда блатные отбитой бутылкой грозятся…
— А что люди вокруг? Милиция?
— А что люди? Стоят вокруг, кричат… Да и быстро все это случилось… Я как увидел эту обломанную бутылку, мне вроде бы снова в лицо плюнули. Мразь такая! Он пьяный, неуклюжий, за ним только наглость, понт неукротимый… Я его через себя как вертанул! Да не рассчитал — он прямо в эту витрину улетел… Стекло вышиб и два цветных телевизора обратно на транзисторы башкой разобрал…
Мы стояли около темной, забранной неопрятной фанерой витрины, сиротливо топталась неподалеку бабка с цветами.
— Н-да, — неуверенно протянула я. — Крепко вы с ними разобрались…
— Да, видит бог, я не хотел этого, — усмехнулся Ларионов грустно. — Вышло так… У меня боцман — натурфилософ с начальным образованием… Он в таких случаях говорит: будьте вежливы с чужаками, потому что, толкая незнакомца в грудь, рискуешь очнуться со сломанной пастью…
— А вы говорите, что в милиции против вас настроены?
— Да это только сегодня обозначилось. Когда я сказал, что ни на какую мировую с ними не пойду. И штраф платить не буду, пусть расследуют по закону, расспрашивают свидетелей, найдут таксиста уехавшего, и все остальное прочее. Ну, а они мне мягко сообщают в ответ, что, помимо невыясненных обстоятельств драки — это, мол, отдельная статья 206 УК, — мною причинен ущерб государственному имуществу на сумму в 1626 рублей 48 копеек…
— А если вы не будете настаивать на возбуждении дела, ущерб меньше станет?
— Как я понял, в этом случае мои спарринг-партнеры это уладят сами…
— Послушайте, Алексей Петрович. — Я положила руку ему на рукав и вдруг подумала, что впервые назвала его по имени — раньше все как-то случая не было. — А может быть, не стоит принцип выводить? Их трое, таксист пропал, телевизоры разбиты, драка с кровопролитием, а вы на загранплавании. И сами говорите: милиция не на вашей стороне. Эта история может вам очень дорого обойтись…
— И что вы предлагаете? — вдруг очень жестко спросил он, и ни тени застенчивости в нем нельзя было обнаружить, а только несокрушимое упрямство.
— Я ничего не предлагаю, — не выдержала я его колющего взгляда. — Человека, плюющего в лицо, по-моему, не перевоспитаешь. А неприятности у вас могут быть большие. По-моему, нет резона с ними биться…
— Может быть, — сухо кивнул он. — Но они мне плюнули в лицо. Человеку, который утрется и тихо уйдет, больше в этой жизни делать нечего. А у настоящего мужика может быть только один резон — твердо принятое решение.
* * *На удивление легко удалось мне разыскать Сашку Жигунова. Застала я его на месте по старому-старому телефону, а он меня сразу вспомнил. Узнал по голосу. То ли сделал вид, то ли действительно обрадовался.
— Привет, подруга дорогая! А ты больше не пишешь про нас, славных незаметных героев в серых шинелях? Не ходишь со мной в героические ночных рейды, все больше про искусство, про эстетику быта…
Читаем, читаем иногда… Гордимся знакомством…
— Брось, Сашка! Я рада тебя слышать! Я думала что ты уже давно начальник, в высоких кабинетах обретаешься… Я всегда была уверена, что ты станешь молодым генералом…
— Не выдумывай, подруга. Я для успешной карьеры слишком энергичный. Хлопоты бездельника обычно выше ценятся. А ты звонишь по творческим вопросам? Или кого-нибудь прописать надо?
— Повидаться надо, посоветоваться… У вас в отделении неприятная история, произошла…
— Ирэн, голубка, и ты туда же? И ты за этих обормотов хлопочешь?
— За каких обормотов? — удивилась я.
— Да тут двум деятелям — Чагину и Шкурдюку — торец попортили прилично, так вся их гопа вокруг милиции гопака пляшет… И ты их хочешь заслонить своей хрупкой девичьей грудью?
Я засмеялась:
— Нет, Сашка, не хочу я их заслонять ничем… Можно, я к тебе сейчас подъеду? Я как раз об этой драке тебя расспросить хотела…
— Ирэн, для нас внимание прессы — большая честь. Ты извинишь, что я не в парадной форме? Смотр частей надо все ж таки заранее назначать. В обстановке гласности — все имеющиеся сведения в вашем распоряжении…
— Хватит тебе куражиться, болтун несчастный. Я через полчаса у тебя…
Вошла к нему в тесный кабинетик, выскочил Сашка гибко из-за стола, легонько обнял за плечи, рассмотрел в упор, поцеловал в щечку.
— Молодец, Ирэн! Держишь высокий класс…
— Саня, да и ты смотришься молодчиком…
— Ничего не поделаешь, — усмехнулся Жигунов. — Старому сыщику, чтобы держаться на плаву, надо следить за своей формой…
— Какой же ты старый, Саня? — воскликнула я. — Ты ж мой ровесник — тебе еле-еле тридцать три!
— Ха! — грустно развеселился он. — Человек-то я вроде бы молодой, а сыщик старый. В мои годы надо или уже быть начальником, или, как балерине, уходить из профессии…
— А чего ж ты не стал начальником, Саня? — допытывалась я бестактно. — Ты ведь человек яркий, крупный…
— Трудно сказать, Ирэн… Не получилось, как видишь… Не так гавкнул, не с тем вылез, не того за окорока прихватил… — Он вздохнул, и грусть его длилась одно мгновение, потому что махнул рукой с улыбкой. — Крупные люди, как динозавры, в первую очередь вымирают… А ты чего от меня хотела?
— Трудно сказать, Ирэн… Не получилось, как видишь… Не так гавкнул, не с тем вылез, не того за окорока прихватил… — Он вздохнул, и грусть его длилась одно мгновение, потому что махнул рукой с улыбкой. — Крупные люди, как динозавры, в первую очередь вымирают… А ты чего от меня хотела?
— Да я к тебе с этой дракой…
— А-а, битва с морячком! Устроил он им Синопское сражение, переходящее в Цусиму…
— А почему переходящее в Цусиму?
— Старый принцип — победитель платит за всё…
— Но ведь они были пьяные, и в конце концов это они пристали к Ларионову! — сказала я с досадой.
— Ага, понятно! — кивнул он. — Ты там была?
— Нет, — растерялась я.
— Угу… И я там не был… Так что будем опираться на факты, изложенные в документах. Три почтенных человека, ехавших в такси, подверглись нападению пьяного хулигана, который, вытащив их из автомобиля, нанес телесные повреждения без расстройства здоровья, но со значительным ущербом для социалистической собственности в витрине радиомагазина. Зверский характер избиения подтверждают три свидетеля — прохожие, абсолютно посторонние лица…
— Но это все вранье! Они были пьяные, они влезли в его такси, они плюнули ему в лицо, ударили по голове бутылкой… — задохнулась я от злости.
— Па-анятно… — протянул Жигунов и ручкой почесал в затылке. — А он тебе кто?
— Кто — Ларионов?
— Ну да… Ларионов…
— Знакомый он мне!
— Хорошо знакомый? — допытывался Жигунов.
— Нормально… Давно во всяком случае, — неуверенно сообщила я, вспомнив рассказ Ларионова о нашем знакомстве на даче, о котором я навсегда позабыла.
— Ясненько, — покивал Жигунов кудрявой головой и постно сообщил: — Значит, так, старый твой знакомый Ларионов, бывший, можно сказать, пенитель моря, вдряпался в большие неприятности…
— А почему это «бывший»? — взвилась я.
— Да потому, что я здесь моря в округе нигде не наблюдаю. Пенить нечего будет. А в Одессу, на ролкер на его, ехать ему будет невозможно…
— Интересно узнать, отчего так?
— Оттого, что он упертый, — грустно вздохнул Жигунов. — Ничем себе человек не может так жизнь затравить, как своей упертостью…
— А в чем его упертость?
— В чем? — задумался Сашка. — Как бы это тебе объяснить… Случилась с ним неприятность…
Заметив мой протестующий жест, Жигунов прикрикнул:
— Ты не спорь со мной, а слушай! Ты слушать пришла или мне про жизнь рассказывать? Я допускаю, что все рассказанное Ларионовым правда… Но это не меняет положения. С ним случилась неприятность. Вот как бы надел человек новенький костюм, вышел на улицу, а его грузовик проехавший окатил грязью из лужи с ног до головы. Горько и обидно — испорчен костюм, в гости не попал, и чувствуешь себя посмешищем на виду у остальных, грязью не облитых. Понимаешь, о чем говорю?
— Понимаю. Но его не случайный грузовик облил грязью, а хулиганы сознательно плюнули в лицо. Разница имеется. Не находишь?
— Нахожу, — кивнул Жигунов. — Но эта разница для домашнего разговора за чаем под розовым абажуром, вечерняя беседа о падении нравов. А лупить смертным боем граждан, которые себя неправильно ведут, никто Ларионова не уполномочивал… И ломать их наглыми мордасами витрины с чудесами электроники…
— Хорошо, Саша, может быть, ты и прав, — притворно согласилась я. — Но я бы хотела, чтобы ты объяснил: что надо было делать Ларионову в этой ситуации?
— Принять меры к задержанию нарушителей порядка, собрать свидетелей и, дождавшись прибытия работников милиции, препроводить своих обидчиков в отделение для надлежащего разбора уличного происшествия, — четко отрапортовал Жигунов.
— Саш, ты смеешься надо мной? — тихо спросила я.
— Не-а, — помотал чубом Жигунов.
— А как же он мог их задержать, если они сидели в машине? И было их четверо, а он один? И милиция прибыла через пятнадцать минут после драки?
— Думаю, что не мог, — согласно покивал головой Сашка.
— Что же ему было делать?
— Согласиться с милостивым решением начальника отделения милиции считать их общую драку незначительным происшествием, уплатить четвертак штрафу и, низко кланяясь, сердечно благодаря, галопом чесать восвояси, — невозмутимо объяснил Сашка.
— Саша, что ты мне такое говоришь? — остолбенела я.
— Отвечаю на твой вопрос, что ему надо было делать, — пожал он плечами.
— Но ведь это срам! — заорала я. — То, что ты говоришь, это ужасно!..
— Наверное, — согласился Сашка. — Вот он сраму не допустил, теперь его будут катать ногами по навозу до посинения…
— Но почему? В чем дело, черт побери? Если ты понимаешь, что он не виноват…
— Одну минуточку! — прервал он меня. — А почему ты решила, что я это понимаю? Я готов тебе поверить потому, что знаю тебя, а ты знаешь его, а он знает, что ты знаешь меня…
— Ничего он не знает! — вскочила я. — Он…
— Вот именно ничего он не знает! И знать не хочет! Его тут два дня уговаривали, а он как бык прет на ворота — возбуждайте дело, расследуйте, ищите!..
— А почему бы действительно не расследовать? — невинно спросила я. — Отчего бы вам не поискать? Не разобраться, что там на самом деле произошло?
— Спросила? — Жигунов смотрел на меня в упор. — Объясняю! Мне надо пойти сейчас к начальнику отделения и сказать: «Я, как ваш подчиненный и безупречно принципиальный оперуполномоченный, выражаю вам недоверие в связи с поспешно принятым решением о передаче дела в надзирающий орган — прокуратуру. Вы обязаны, невзирая на некомплект пяти работников в штате, общую текущую мелочевку и пока еще не раскрытые на вашей территории два грабежа, три квартирные кражи, один поджог и угон автомобиля, сосредоточиться на выяснении вопроса: Шкурдюк первым плюнул в лицо Ларионову или Ларионов бросил Чагина в витрину!» Тебя устроит такое заявление? А, подруга?
— Можно то же самое и не так сказать, — по возможности мягко заметила я.
— Нет! — Жигунов резко рубанул правой ладонью левую, будто отсек ее, чтобы не мешала. — Нельзя! Я тебе могу в два счета аргументирование промотивировать и мотивированно проаргументировать, что начальник принял единственное разумное решение, передав это дурацкое дело в прокуратуру…
— А в чем разумность-то? — поинтересовалась я.
— А в том, что наш бесстрашный марсофлот избрал себе неплохих спарринг-партнеров для уличного боя — Шкурдюка, Чагина и Поручикова… — пожал плечами Жигунов.
— Чем же они так хороши, кроме способности пробить мордой витрину?
— Спросила? Отвечаю! Они хороши всем. Они прекрасные граждане. Их все в городе знают, их все уважают, они оказали массу услуг различным еще более уважаемым гражданам. Чагин — разрушитель витринной электроники — директор стадиона с детской спортивной школой, теннисными кортами, крытым бассейном и замечательной финской баней. Здоровенный лживый лошак, этакий лицемерин…
— И что? — скрипнула я зубами. — Можно лицемерину хулиганить?..
— Нет, нельзя. Он и не хулиганил. Во всяком случае, ничего об этом не известно, а известно, что он стал жертвой неведомо откуда взявшегося хулигана. Не знает здесь никто твоего морехода! Чужак он здесь, а Чагина помнят как добрейшего и отзывчивого человека! Все нужные дети приняты в спортивные секции, все влиятельные толстуны играют на недоступных кортах, потом омываются в голубой чаше бассейна, а чресла их помнят негу чагинского массажа в парилке и хлебосольство в предбаннике…
— И этого достаточно, чтобы безнаказанно плевать людям в лицо?
— Во-первых, если даже поверить Ларионову, то плюнул не Чагин, а Шкурдюк… — заметил Жигунов механически.
— Какая разница?!
— Большая! Игорь Шкурдюк — просто «шестерка» при Чагине, жуликоватый человечек, которого бы я с наслаждением посадил года на два. Да руки коротки! — Жигунов поднял руки вверх и потряс, покрутил пальцами, демонстрируя их короткость. — Шкурдюк — трудный человек. По-моему, с ним действительно можно разговаривать только руками. Или ногами. Но доказать про него никто ничего не смог…
— А чем он занимается?
— Представитель «Союзаттракциона» в парке культуры. Он там держит все аттракционы и платные игры… Наваристая работенка — левые билеты, неучтенные клиенты, воруют все время монеты из кассоприемников на игральных автоматах. Он вообще шансовитый человек. Везунчик…
— Ну да, конечно, — кивнула я. — С Ларионовым ему особенно повезло…
— Конечно, повезло, — сразу согласился Жигунов. — Оба-двое виноваты. Ларионов даже виноватее, поскольку никто не видел, как Шкурдюк плюнул в него.
— А третий из них тоже не видел? — спросила я на всякий случай. — Он-то что говорит?
— Григорий Николаевич Поручиков всегда видит и говорит то же, что и Чагин, — вздохнул Сашка.