Мне нередко приходилось слышать подтверждение такой трактовки японского любопытства и от «японских жен»: по их мнению, некоторые из мужей, пожелавших найти себе новых необычных, белых жен, сделали это не из-за любви, а лишь руководствуясь все тем же пресловутым любопытством («что она за зверек такой?»), которое с течением времени исчерпывается.
Но, пожалуй, наиболее распространенный случай демонстрации безопасного любопытства – желание узнать возраст собеседника, порой шокирующее приезжающих в Японию иностранцев, особенно женщин. Помимо попытки удовлетворить свой интерес, узнавание возраста имеет, по-видимому, целью установление места собеседника в иерархической лестнице, а следовательно, и определение метода, манеры общения с ним, выбора языкового стиля. В результате любое упоминание фамилии человека в СМИ сопровождается констатацией в скобочках его возраста – это и полезно, даже необходимо для выработки линии поведения и приятно, так как часто за вопросом о возрасте следуют вопросы о семейном положении, образовании, месте жительства и так далее.
На определенном уровне любопытство, замешанное на крайне низком уровне представления об окружающем мире, дает весьма комичный результат. В предисловии я рассказывал об удивлении, которое испытывают многие японцы, узнав, что четыре сезона бывают не только у них на родине. На страницах «Японского журнала – Japon. ru» мы публиковали и любопытные исследования на эту тему одного из наших авторов – Марии Левченко. Она, тоже стажируясь в свое время в Японии, создала список из 10 самых популярных вопросов о России, которые задавали ей и ее друзьям японцы. Вот он.
1. В России очень холодно, не так ли?
2. Не правда ли, Россия находится очень далеко отсюда?
3. В России есть смена времен года?
4. Вы, русские, любите выпить?
5. А водку как – каждый день пьете?
6. А все русские такие крупные и высокие (как ты)?
7. Вы ведь дома обувь не снимаете, конечно?
8. Вы едите мороженое зимой, потому что вам жарко?
9. Как часто вы ездите путешествовать по БАМу?
10. А у вас все умеют плясать «казачка»?
Признаюсь: мне нечего к этому добавить. Разве что список вопросов экзотических из той же коллекции Маши Левченко:
– Где в Сибири Лебединое озеро?
– Как обстоят дела на русско-бразильской границе?
– В Москве много гор? Что, неужели совсем ни одной горы?!!
– Что еще написал Толстой, кроме «Фауста»?
– Что является столицей России?
Подобных примеров можно привести еще множество, но пусть они останутся для каждого из нас частью личного опыта и будут подспорьем в правильном понимании особенностей японского народа.
Японцы постоянно ищут новое, ищут то, что можно использовать для себя. Безусловно, это хорошее качество, во многом позволившее японцам стать японцами и толкающее их в пучину глобализации. Они пытаются «найти 10 отличий», понять, насколько это им может пригодиться, а найдя эти отличия и проанализировав их в меру своих способностей и необходимости, немедленно успокаиваются и далее не проявляют к бывшему предмету своего интереса никакого внимания. Обучающая сущность объекта оказывается исчерпана, и японцы переключаются на поиск и изучение новой – более современной, перспективной темы. Два тысячелетия жизни за «водяным занавесом» приучили их быть любопытными, но не завидовать и, как следствие, не бездумно копировать, а разделять, совершенствовать и… сохранять дистанцию, тщательно оберегая столь хрупкие в эпоху глобализации стенки своего «аквариума».
Вкус «Чинкоро»
Что такое якитори, знает каждый москвич половозрелого возраста. Почти никто не знает, какая широкая и глубокая пропасть разделяет те якитори, которые можно попробовать в любом из более чем 160 московских заведений общепита с японской кухней, от тех, что готовят на земле священных птиц. Я же с помощью якитори на собственной шкуре ощутил, что такое японское любопытство.
На всякий случай повторю еще раз: якитори – маленькие шашлычки, которые, как правило, готовят из курицы. Курица, в свою очередь, для японцев птица священная, так как именно петухи помогли в свое время (весьма от нас отдаленное) выманить из пещеры на свет богиню солнца Аматэрасу и разрешить тем самым сложный конфликт общенационального масштаба.
Однако японцы не индусы и к курице относятся со свойственным им практицизмом – варят, парят, жарят ее всяческими способами и с завидным мастерством и даже едят сырой, включая печень, сердце и прочий куриный ливер. Если птичий грипп долетит до Японии, японцы перестанут верить своим «божественным ветрам» – камикадзе. Якитори – одно из самых популярных здесь блюд. Маленькие фрагменты тела курицы, нанизанные на тонкие палочки длиной около 15 сантиметров, отлично прожариваются и в сочетании с японскими соусами, такими же жареными овощами, а главное, с пивом создают неповторимый устойчивый вкус. О пиве напоминаю особо – если вы его не пьете, делать в японской якитории (заведении, где подают якитори) вам нечего.
Но даже в японских якиториях не всегда можно встретить то отношение к искусству жарки куриных останков, какое мне довелось увидеть в маленьком, совершенно по-японски уютном, рассчитанном всего на девять посадочных мест заведении под названием «Чинкоро».
Дело было в городе Кобэ – когда-то главном приюте русских эмигрантов, сейчас – крупнейшем японском порте, но сам «Чинкоро» расположен в стороне от туристических трасс, и в эту якиторию иностранцы заглядывают крайне редко – по приглашению своих японских друзей, которые бронируют тут места задолго до появления гостя. Мне повезло с друзьями – меня пригласили в «Чинкоро».
Примерно два часа мы провели, наблюдая за «повелителем огня» – шефом по имени Китамура-сан. Молниеносно реагируя на невнятные (пиво и сакэ лились рекой) запросы посетителей, он готовил и обычные варианты якитори – крылышки, кусочки окорочков, кожу, печенку, – и блюда, мною ранее не пробованные, вроде сырой куриной печени, слегка присыпанной зеленым луком.
Замечая, что краешки маленьких кусочков мяса на микровертелах начинают пригорать, он мгновенно убирал их с огня и ножницами состригал слегка обуглившиеся уголки. В результате курица имела вид слегка не рассчитавшей время в солярии, а ее вкус невозможно передать – он был настолько тонок, что вряд ли я смогу пойти теперь в обычную якиторию.
Все это время не прекращалась беседа: ушлые завсегдатаи с интересом рассматривали «белого иностранца», вслух обсуждали длину моего носа, трогали его, дергали за уши – я ощущал себя первым гайдзином в портовом Кобэ за последние лет сто. Несколько раз дверь за моей спиной приоткрывалась, и в нее просовывались сразу несколько подвыпивших физиономий, которые внимательно меня изучали, слегка приоткрыв рты. Когда пьяные в стельку посетители слишком уж перешли через край безопасного вуайеризма, пришлось остановить их, слегка шлепнув одного по руке и сделав замечание по-японски. После минутного шока и получасовых извинений японцы перешли к обсуждению с нами отличий кансайского диалекта от языка Канто. Причем примеры подбирали не просто из собственной практики, а исходя из только что сложившейся ситуации: «Вот меня, скотину неучтивую, вы на токийском диалекте назвали просто дураком. А у нас в Кансае для этого есть специальное слово…»
Пришлось мне ответить и на вопросы о возрасте, цели и месте пребывания в Кобэ, холодном русском климате и белых медведях на Красной площади, и на многие другие вопросы, которые так любят задавать японцы, особенно когда им вкусно и любопытно. А у меня тоже были к японцам свои – русские вопросы, задать которые я решился, исходя исключительно из чувства безопасного вуайеризма.
Пьяный ангел
Работа журналиста вообще хороша тем, что иногда можно себе позволить то, что приличный человек себе позволить не может. Или за что ему потом будет очень стыдно. Ну, или хотя бы не очень. Журналист в такой ситуации может с чистым сердцем сказать «Это я погружался в массы», или «Это у меня такой метод исследования жизни» – я гонзо-журналист, или… Да мало ли что может соврать журналист, чтобы его считали приличным человеком. Главное в такой ситуации не врать, работать «чукчей», писать о том, что видел, а чего не видел – о том не писать. А если есть какие личные недостатки, пороки даже, то их во славу дела обращать, и все получится. Один известный писатель меня так и учил: «Есть недостатки? Сделайте их достоинствами!» Я же решил просто поэкспериментировать.
Знающие люди скажут, что жить в Японии и не пить могут только святые люди. Их статуи помещают потом в храмах, называют их бодхисатвами и за доступ к ним бросают в зарешеченный ящичек йенки. Уж очень вкусное здесь пиво, и слишком уж оно подходит к местной кухне. Как отъять неотъемлемое? Никак. Несмотря на то что я никогда не относился к числу любителей алкоголя, в Японии я начал пить пиво, а однажды – ради изучения межличностных отношений в этой стране – выпил водки. В первый раз в своей жизни.
Ради этого мы с девушкой отправились в идзакаю – типично японский кабачок, которых здесь пруд пруди. Обычно они располагаются у станций, чтобы трудовой японский народ выпил и… раз – и в последнюю электричку запрыгнул, а не бродил бы по улицам, оскорбляя своим видом японскую нравственность.
Поднялись на пятый этаж. Обстановка как во всех идзакаях: немножко темновато, но в целом уютно, из окна виднеется город Кавасаки и вытекающие будто прямо из-под пола электрички в Токио. Сели, заказали бутылку водки. Расторопный мордастый официант быстро принес бутылку. «Сантори», – прочитала девушка и с беспокойством спросила, нет ли у них «Столичной», «Посольской» или хоть какой русско-польской водки. Оказалось, нет. Отказывать было поздно – второй раз я на такой эксперимент не решился бы. Поэтому попросил только вместо принесенного кошачьего блюдца с местными соленьями соленых огурцов. Возникли трудности перевода: как «соленые огурцы» по-японски? Огурцы с солью? Но ведь это не соленые огурцы! Не описывать же официанту процесс засолки, чтобы он понял, о чем речь. Тем более что с процессом я знаком шапочно, да и он все равно не поймет! Ладно: огурцы с солью, значит, огурцы с солью.
Водка на вкус оказалась отвратительной, и из боязни, что долго я ее пить не смогу, прежде чем официант успел уйти, я махнул залпом четыре стограммовые пиалы с водкой и закусил их принесенным свежим огурцом, густо посыпав его солью. Щекастая физиономия японца выразила мимолетное удивление и снова погрузилась в беспристрастно-предупредительное выражение, а вот девушка моя, не успевшая это остановить, явно забеспокоилась и потянула меня к выходу. Вовремя: выйдя из лифта на первом этаже, я с трудом стоял на ногах. В верхней части черепа сгущались облака, как на вершине Фудзи перед дождем. Предчувствуя бурю, девушку я отправил домой, а сам нетвердыми шагами отправился в обход торгово-питейного комплекса – в сторону входа на станцию. Эксперимент начался.
Как всем известно, Венечка Ерофеев не смог найти Кремль в огромной Москве – в одном из самых больших мегаполисов мира, в перенаселенном городе с практически полным отсутствием дорожных указателей и со враждебной к нему – к пьяному Венечке – социальной средой. Да и выпил Венечка не в пример больше моего. И все же мой случай оказался тяжелее. С первой попытки мне не удалось даже обойти торговый центр. Ноги почему-то отказались нести меня к электричке, и сам собой я вышел к пятнадцатиэтажному жилому дому с небольшим двориком, где с изумлением понял, что всю жизнь мечтал полежать на деревянной скамейке под сенью кипарисов, скрывающих меня от луны.
Описывать состояние тяжелого алкогольного отравления водкой «Сантори» я не буду. Скажу лишь, что, с трудом дождавшись половины пятого утра и опрометчиво решив, что получаса мне хватит, чтобы преодолеть пятьсот метров до станции, я отправился в путь. Некоторые, наиболее сложные участки пути я преодолевал на карачках. Вид мой был жалок и ужасен, но вот что главное. Даже в этом состоянии я замечал, что, несмотря на мизерабельность моего положения, в каждом прохожем японце светится искреннее сочувствие, сопереживание моему горю. Самые отчаянные, стараясь на всякий случай слишком ко мне не приближаться, пытались даже заговаривать со мной, комментируя мое состояние уверениями в том, что и сами они совсем недавно, да практически намедни, выглядели точно так же. Это – Япония: великая страна, где есть люди, которым хочется ехать куда-то в половине пятого утра и при этом еще разговаривать с мычащим и ползущим на карачках, как наполеоновский солдат из России, гайдзином о превратностях жизненного пути, омраченного алкогольной зависимостью.
Несколько раз я валился в придорожные кусты отдохнуть. Никто и в этом случае не посмотрел на меня с осуждением. Никто не попытался пнуть беззащитного иностранца, а тем паче обобрать. Малюсенькая старушонка – из тех, что становятся завсегдатаями врачей-терапевтов и «Клуба для тех, кому за 90», наклонилась ко мне и что-то прошамкала, обдав меня перегаром сакэ и сырой рыбы, отчего мне пришлось заползти в кусты еще глубже, чтобы там в одиночестве порадоваться тому, что я хотя бы не ел сасими.
Путь до станции занял у меня более часа. Перед турникетами мне надо было выпрямиться, чтобы вставить карточку. Сил на это я не нашел. Умоляюще посмотрел я на служащего-экиина, и тот, хотя и без удовольствия, но поддержал меня за руку, помог преодолеть турникет и посадил на эскалатор, опускающийся вниз, на платформу.
Двадцать пять минут до станции Кавасаки пролетели незаметно. Я тихо сидел в углу сияющей чистотой электрички и пытался поддерживать разговор с пассажирами с помощью междометий. Сочувствующих мне в вагоне оказалось предостаточно. На сиденье напротив расположился молодой работяга, разложивший на коленях ультратонкий ноутбук «Мурамаса», в раскрытый зев которого каждые две минуты падал его сосед – краснорожий толстяк, видимо засидевшийся до утра и возвращающийся домой. С толстяка катились крупные, но совершенно без запаха капли пота, воздух в вагоне, несмотря на кондиционирование, заметно отдавал уже знакомым мне продуктом освоения сакэ, пива и сырой рыбы, а парень терпеливо и вежливо возвращал толстяка на место рядом с собой. Тот валился снова.
Переход на линию Кэйхин–Тохоку отнял у меня последние силы. В свою электричку я смог вползти еще сам, но, подъезжая к родной станции, понял, что лучше прибегнуть к помощи японцев. В их трогательном отношении к пьяным я уже почти не сомневался. Мне нужно было только последнее доказательство. Я промычал просьбу вынести меня на следующей станции. Пара клерков в одинаковых синих костюмах наклонились ко мне и, едва в вагоне раздалось «Оомори. Оомори дэс», бережно выкатили меня на платформу сквозь раскрывшиеся двери.
Домой я полз, уже совершенно уверенный в том, что жизнь в этой стране хороша. Здесь можно даже напиться так безобразно, как это сделал я, но окружающие будут к тебе добры и снисходительны. Рай для пьяных существует – он в Японии. Главное – не пить всякую гадость. Ведь еще в 1923 году один иностранец писал о продукции «Сантори»: «Глотнув, я почувствовал, как подо мной ходуном заходил пол. «Проклятое осакское виски», – подумал я. Но оказалось, что это землетрясение». Дома, в России, я бы так рискнуть не решился бы. Даже в японском ресторане.
С палочками наперевес
Да, раз уж мы снова и снова заговариваем о японской кухне, видно, не избежать нам и рассуждений о символе «московской Японии» – ресторанах этой страны в нашей столице.
Популярность японской кухни в Москве шокирует в первую очередь самих японцев. Приезжая в российскую столицу, они меньше всего ожидают увидеть уже привычное аборигенам обилие увеселительных заведений, пробки на дорогах и японские рестораны. При этом больше всего японцев шокирует то, что японскую кухню можно теперь попробовать не только в этнически определенных заведениях. Сугубо московская изюминка – вставка кулинарии божественных островов в заведениях общепита, никакого отношения к Востоку не имеющих.
Мода и деньги определяют вкус большинства столичных рестораторов, ведущих за собой толпы поклонников аниме и Мураками. Из полутора-двух сотен ресторанов японской кухни около двух третей составляют заведения, «вмонтированные» в другие рестораны. Кто не знает о том, что в пиццерии можно заказать суси, в ресторане «Прага» – якитори, а в «Аодзоре» и то и другое подают под танец живота? Все знают. Кроме японцев. Но даже среди оставшихся примерно 60 заведений собственно японской кухни значительную часть составляют так называемые суши-бары – явление в Японии не совсем понятное и пришедшее к нам из Европы и Америки. Именно эта категория ресторанчиков растет наиболее быстро, покрывая Москву паутиной сетевых кулинарий с претензией на японский вкус.
Японцы в Москве ходят во все японские рестораны – из чувства любопытства, надеясь, что безопасный вуайеризм сработает и здесь. Однако к собственно японским они относят 5–6 заведений – это на всю Москву, посещая остальные то ли из скупости (настоящие японские рестораны очень дороги), то ли из любви к экстриму. Нет возможности рискнуть у нас с рыбой фугу? Рискнем с дорадо в дешевом «суши-баре»! Некоторые (знаю таких лично) ходят в один и тот же плохой ресторан по нескольку раз, зная, что он плохой, – из жадности. Но большинство московских японцев посещают такие заведения лишь однажды. Японист и ресторатор Андрей Ефанов рассказывал мне, что это происходит из-за особого отношения японцев к качеству пищи: «Японцы всегда очень жестко обращают внимание на качественно разрезанную рыбу, на качество самой рыбы. С моей точки зрения, в подавляющем большинстве – процентах в девяноста – японских “точек” делать этого, к сожалению, не умеют. Да, это срабатывает на нашем обывателе, который не знаком с настоящей японской кухней. Но это не отвечает требованиям гурманов и японцев, живущих в Москве и приводящих гостей в рестораны. Никогда японцы не поведут друзей в эти маленькие точки. Многие рестораны включают в свое меню элементы японской кухни. Я был поражен и японцы удивились, когда в итальянском ресторане, считающемся хорошим, на первой странице меню мы увидели суси. Это смешно: я считаю, что хорошие рестораны итальянской кухни должны такими и оставаться, а не заниматься таким странным “фьюжном”. Японец, с которым я пришел, сказал, что если бы знал, что данный ресторан “опустился до такого”, то не пришел бы туда. И он туда больше не ходит».