Крытая жестью хижина из обломков досок, песчаный "пол", жужжание мух, вонь. Вид у хижины такой, словно она может рухнуть от одного неосторожного движения. После жалкого "серийного" дома Торреса это еще несколько ступенек вниз по социальной лестнице, ее последняя ступенька. Но, может быть, семья Паисов, если она не потеряла надежду, считает эту ступеньку первой?.. Отец работает садовником у богатой дамы, но из-за больной печени часто вынужден оставаться дома. Мать продает на пригородном рынке жареное телячье сердце с тушеной картошкой. Младшие дети пока что проказничают где придется со своими сверстниками. Но Габриэль - хороший мальчик, он частенько приносит деньги, рассказывала Роблесу мать. Кто он по профессии? Был крестьянином, как и все они в деревне, оттуда из-за голода пришлось уйти в город. Где работает? Подыскивает себе занятие то тут, то там; точнее мать объяснить не сумела - испанских слов пока знает мало. Потом начала жаловаться на воров, которые украли шерстяное одеяло,, пока она торговала на базаре. Полиция? Скажете тоже! Полиция сюда, на этот холм, и носа не показывает. А закрывать дверь ни к чему - в стенах столько дыр, просунуть руку ничего не стоит... Во время ее грустного рассказа из-за занавески послышалось хныканье больного ребенка, метавшегося в жару на отрепье семейной постели.
Послышался звук шагов, вспыхнул в темноте огонек сигареты - это наконец вернулся домой Габриэль Паис. Роблес вышел ему навстречу.
- Ты знаешь меня, Габриэль. Встречались в отеле. Я доктор Роблес из киногруппы.
Познакомились они тогда, что называется, "на ходу", но Паис сразу протянул Роблесу руку:
- Вы меня ждали? Мать вас ничем не угостила?
От него пахло спиртным, по-испански он говорил с ошибками, но радость от встречи была искренней.
- Давайте останемся на улице, тут нам никто не помешает.
Нетвердо держась на ногах, Габриэль поплелся к хижине. Было слышно, как он громко спорит там о чем-то. Вышел разодетый, в туфлях с белой окантовкой и костюме из магазина готового платья, что должно было показать - он, Габриэль Паис, считает себя "ладино", индейцем, покинувшим свою общину и причисляющим себя к белым. В одной руке он нес керосиновую лампу, в другой - небольшую, пестро раскрашенную доску, на которой стояла тарелка с нарезанной папайей и красными плодами кактуса, бутылка и две рюмки.
- Матабурро, - сказал он с улыбкой и дрожанием головы показал, какой крепости этот напиток. - Или лучше пиво?
От пива Роблес отказался: "матабурро" значит "убийца ослов", но он вполне рассчитывал на свои силы. Устроились на пустых канистрах. Паис церемонным жестом поставил доску между ними. Роста он был невысокого, но широкоплечий, атлетического сложения, в его движениях ощущалось внутреннее достоинство. Понятно, почему он понравился мадам Раух, когда пришел к ней трезвым. Да, но как он попал в отель?
- Меня просили передать тебе, что завтра в семь утра начало съемок. Роблес старался подбирать слова попроще. - Министр хочет закончить все пораньше, чтобы успеть в министерство, понимаешь? А нам надо еще порепетировать.
- И поэтому вы, доктор, приехали ко мне?
- Я ведь тоже играю в фильме, как и ты.
Приезд Роблеса явно польстил Паи-су. Разлив "ослоубийцу" по рюмкам, он протянул одну Роблесу, держа ее в обеих руках, чтобы не расплескать:
- Салют! За красивый фильм!
Ром "матабурро" огнем обжигал горло. Паис снова налил. Движения у него при этом были точные, размеренные, будто он соблюдал некий ритуал.
- Мой младший брат... ему плохо, - проговорил он вдруг. - А доктора к нам сюда не заглядывают. Вы его не посмотрите? Пожалуйста!
Роблес объяснил ему, что он не врач, а экономист. Этого Паис не понял: он принял его за врача, который между делом занимается чем-то еще, потому что основная профессия плохо кормит. "Доктор", только это он и понимал, а "экономика" или "медико" до него не доходило. Роблес написал на листочке из блокнота адрес врача, который лечил бедняков, потом смял ее, бросил на землю: Паис не умеет читать...
- Бери брата, я вас отвезу. Мог ли Паис оказаться шпиком? В принципе это не исключено. И здесь, в бедняцких кварталах, на ничейной земле, где, в сущности, нет действенного полицейского контроля, шпики все же есть. Но станет ли полиция возиться с индейцем, который не сумеет толком понять полученный приказ, не сумеет написать отчет, зато не прочь выпить?
Такси медленно ехало по шоссе по направлению к городу. Мальчик на коленях Паиса перестал плакать, затих.
- Это хороший доктор, Габриэль, лучше, чем я. И если у тебя нет денег...
- У меня есть! Женщина из фильма дала мне двадцать кетцалей.
- Как ты к ней попал?
- Простите, доктор? Я не понял.
- Отель "Майя Эксельсьор". Кто тебе сказал, что там, в фильме, нужны люди?
- Фелисита мне сказала.
- Кто это?
- Моя девушка. Нам крепко повезло, и мы сможем скоро пожениться. Фелисита много зарабатывает, два кетцаля в день. Она в "Майя Эксельсьоре" кровати застилает.
Выяснилось, что он уже дважды снимался в кино. В прошлом году французская киногруппа снимала его в наряде касика на фоне руин Киригуа, предварительно загримировав под пожилого человека. А прошедшим летом приезжали люди из Голливуда, снимали его почти что обнаженным, намазав тело каким-то пахучим маслом и воткнув в волосы зеленые перья. Ему пришлось разучить сложнейший ритуальный танец и участвовать в драке с белыми артистами... Роблесу смутно вспомнились отчеты об этом фильме. Что-то вроде исторического спектакля о завоевании Гватемалы испанцами.
- Спасибо, доктор, - сказал Паис, когда они подъехали к клинике. - Вы ко мне еще приедете? И мы еще с вами выпьем, ладно? Приедете?
- Конечно! Пока ты не станешь кинозвездой и тебе не поставят личного телефона, Габриэль, за тобой кто-нибудь из нас да приедет...
Габриэль Паис отпадает. Остается один Марселино Торрес.
Сейчас в домике Торреса горел свет. Выключив мотор, Виктор Роблес не вышел сразу из машины, а закурил сигарету, как бы желая сосредоточиться, успокоить нервы.
Долговязый парень открыл Роблесу дверь, будто наблюдал за такси и видел, что к нему поднимается поздний гость.
- Марселино? - спросил Роблес, потому что в отличие от Паиса этого исполнителя прежде не видел.
Торрес пропустил его в тесную прихожую. Пахло рисом и бобами; из жилой комнаты доносились обрывки футбольного телерепортажа.
- Хорошо, сеньор Роблес. Значит, завтра в семь, я понял... Что-нибудь еще?
- Я приезжал уже раньше, ты куда-то уходил?
- Это мое дело, - ответил Торрес так резко, будто задели больное место.
Он был метисом, высокого роста, с жиденькой растительностью на лице.
Парень как парень, но глаза его заставили Роблеса насторожиться. Они постоянно бегали, ни на секунду не задерживаясь на одной точке.
- Зачем так нервничать? Пойдем в мое такси, там мы сможем поговорить спокойно.
- О чем? Я хочу досмотреть ответную игру Уругвай - Гондурас.
- Футбол от тебя не убежит, чего нельзя сказать о роли.
- О роли? Вы отнимаете у меня роль?
- Возникло несколько непредвиденных проблем, и, если ты не проявишь некоторого понимания, нам лучше вообще расстаться.
Говоря это, Роблес полностью отдавал себе отчет в том, что отделаться от Торреса будет не просто. Он станет любыми способами цепляться за эту работу, особенно если подослан Понсе. Даже если с помощью хитрости и удастся вырвать у Торреса признания, что он работает на полицию, дальше-то что? В конце концов, что предложить взамен? Найти убежище, помочь бежать из страны? Ведь, кроме бегства, Торресу ничего не останется. Но те скромные резервы, которые находятся пока в распоряжении партии, предназначены действительно на самый крайний случай, рассчитаны на спасение товарищей, которым угрожает смертельная опасность.
А сейчас, после секундного испуга, Торрес подтолкнул его к двери, последовал за ним в темень ночи и зашипел:
- Что это значит, Роблес? Что, черт побери, ты против меня имеешь? Давай, давай, выкладывай! Сначала ты отнял у меня лучшую роль, а теперь собираешься вообще вышвырнуть вон? Думаешь, раз ты белый, раз ты старше меня и учился в университете, можешь топтать меня ногами? Это я похож на Кампано, а не ты, но роль у меня забирают...
- Потише, Марселино. Кто тебе сказал, будто ты на него похож?
- У меня есть его фотография!
- Откуда она у тебя?
- Из одного американского журнала. Проваливай отсюда, Роблес!
- Знаешь, издали тебя можно за него принять. Но лицо? Никакого сходства!
- А тебе о нем чертовски много известно, да?
- Я ходил с Кампано в одну школу.
- Это еще не значит, что ты на него похож!
- Но одно я знаю точно: он был белым, а не метисом. Так что ни о каком сходстве не может быть и речи!
- Тогда выкиньте индейца, а его роль передайте мне! - крикнул он. Роблес, мне нужны деньги! Я так давно без работы!
- Тебя наняли и деньги заплатят полностью, будешь ты играть или нет. Немцев твой гонорар не разорит.
- Тогда выкиньте индейца, а его роль передайте мне! - крикнул он. Роблес, мне нужны деньги! Я так давно без работы!
- Тебя наняли и деньги заплатят полностью, будешь ты играть или нет. Немцев твой гонорар не разорит.
- Но я хочу сниматься, понимаешь, я должен!
- Почему? Если все равно заплатят?..
- Потому что, потому что... - Торрес закашлялся, не находя подходящего объяснения. - Потому что тогда меня, может быть, будут приглашать еще. Кто уже снимался, всегда имеет больше шансов.
Достаточно. Роблес понял, с кем имеет дело. Если продолжать копать дальше, он рискует напугать парня до такой степени, что тот побежит в полицию. От Торреса сейчас просто так не отделаешься.
- До завтра, в семь, - сказал он. - Думаю, у тебя все будет в порядке.
После ужина майор Понсе прошел в кабинет, чтобы, сидя в любимом кожаном кресле, почитать перед сном вечерние газеты. И тут зазвонил телефон. Докладывал старший лейтенант Диас, как всегда напуская туману.
- Разговор озера Атитлан с Девятой зоной, - проговорил он таинственно.
- Давайте попроще!
- X. Р. А. с "Таргит". Может быть, прослушаете на службе?
- Черт вас побери, прокручивайте пленку!
Кодовое слово, которое со вчерашнего дня относилось к Толедо, наэлектризовало Понсе. Эти выпускники американских полицейских училищ любят щегольнуть чужими словечками, чем подчеркивают свое превосходство над не прошедшими такой школы офицерами. Противников режима они называли "таргит", что вообще-то означает "мишень". Образно, но чересчур уж прозрачно для кода.
" - Тони, когда у вас завтра закончится съемка?
- Около десяти. В одиннадцать я должен быть в министерстве.
- Вилан приедет к десяти, но я при вашей беседе присутствовать не смогу.
- Хорошо. Благодарю тебя за посредничество.
- И еще кое-что. Не мог бы ты открыть садовую калитку пораньше?
- Ее откроют еще до съемок, Гарри. Ведь будут снимать, как тогда ко мне проникли похитители. Даю тебе честное слово, что у тебя в саду ничего не тронут.
- Ерунда какая! Мой сад - твой сад! И еще одна просьба, Тони. В группе есть женщина с зеленоватыми глазами...
- Не продолжай, я знаю, о ком речь".
Толедо сказал, что его садовая калитка любви не препятствие. Ридмюллер расхохотался, несколько секунд они говорили, перебивая друг друга.
" -...похоже на то, Тони, что продюсер тоже ухлестывает за ней. И если он попытается удержать ее, я попрошу что-нибудь придумать. Пригласи, например, ее на дружескую встречу с Виланом.
- Хорошо, хорошо. Какой-нибудь повод найдется.
- Спасибо! Я твердо рассчитываю на тебя и твою скромность.
- Всегда рад помочь. Ни о чем не беспокойся.
- Великолепно! Ты меня спас".
Понсе зевнул. Чужое белье... Нет, пустая запись. Кроме упоминания о приезде Вилана, нет ничего достойного внимания.
Но вот он услышал голос Толедо:
" -...и привет майору Понсе.
- Понсе?
- Я не прошу тебя его передавать. Он сам все услышит.
- Даже так? Но не сегодня же. Тони?
- Плохо ты его знаешь: по воскресеньям записанные на пленку разговоры ему передают на дом. Бедолага! Вечно подслушивать... во благо родины! Я упомянул об этом только в связи с твоей просьбой оставить наш разговор в секрете.
- Боже мой! Значит, он обо всем узнает?
- Поверь, его лично такие вещи давно уже не радуют. Но с сегодняшнего дня я буду частенько передавать ему приветы таким путем. Надо же оказать ему знак внимания".
Щелчок в трубке. Разговор окончен. Понсе покачал головой - ему словно кто-то в лицо воды брызнул. Какая подлость! Толедо позволяет себе так унижать государственного чиновника только потому, что чувствует поддержку янки. Вилан! Как он поддерживал полицию, когда помогал перестроить ее деятельность, и такое разочарование теперь! Но через двенадцать часов и он, Вилан, и его подручные из военной миссии поймут, что поставили не на ту лошадку...
Из трубки снова послышался голос Диаса.
- Пришло еще одно сообщение. Майор, я действительно не знаю, стоит ли по телефону...
Понсе чуть не задохнулся от злости.
- Выкладывайте! И немедленно!
- Дело касается Торреса. После того как он ушел от нас и вернулся домой, его посетил Роблес, который угрожал, что у Торреса отнимут роль, так как возникли сомнения в его внешнем сходстве с Кампано.
- Но он не дал просто так от себя отделаться?
- Нет. Завтра он, конечно, пойдет туда. Однако может случиться, что ему выплатят деньги и отправят домой.
- Глупости. У них нет для него замены. А как вы сами слышали, "Таргит" настаивает, чтобы съемка состоялась в назначенное время.
Понсе поймал себя на том, что, заразившись подозрительностью Диаса, тоже употребил кодовое слово.
- И дальше, майор: дома у Беатрис Крус Бернсдорф сидит с ее матерью, Вспоминают, наверное, прошлое. Беатрис пока нет...
- Куда она запропастилась? Вы что, не знаете?
- В настоящий момент - нет, майор. Наш человек потерял ее из виду.
- Поздравляю вас, Диас! Стоит предоставить вам свободу действий - жди беды! Найдите Крус, - приказал Понсе. - Выясните, где она была! Установите слежку за Роблесом. А остальные где? Где немцы?
- В отеле. Фишер спит. Кремп сидит в буфете, а фрау Раух в своем номере. К сожалению, вмонтировать "клопов" мы не успели.
- Нечего сейчас заниматься этими мелочами. Используйте имеющиеся возможности и держите меня постоянно в курсе.
Понсе положил трубку, явно недовольный развитием событий. Известно уже, что немцы никакого значения внешнему сходству главного героя с Кампано не придают. Так что же происходит?
С позавчерашнего дня известно, что Кампано будет играть Роблес, а не Торрес, это сообщила Виола Санчес. Тогда почему они пугают Торреса отсутствием внешнего сходства с Кампано? Ему перестали доверять? Нет, никто не мог знать, что Торрес - бывший городской герильеро, выдавший своих товарищей! Вот уже несколько месяцев Торрес существует на подачки Понсе, находится под охраной полиции и дрожит от страха, опасаясь возмездия... Или в киногруппе кто-то прослышал, что Беатрис Крус три дня находилась в заключении? Ее, партийного курьера, арестовали, пыток она не выдержала и выдала место последней встречи с подпольщиками. Этим обоим обратного пути нет, левое подполье их не примет. Поэтому он ничем не рискует, не содержа их под стражей, - если, конечно, никаких сведений не просочилось.
Просочилось? Но к кому? К немцам вряд ли, что им до забот политической полиции? Лусии Крус язык свяжет страх. Виоле Санчес ничего не известно, а проявить излишнее любопытство она поостережется. Остается доктор Роблес, у него с немцами наиболее тесные контакты. Как явствует из личного дела Роблеса, ему угрожал КРАГ, Комитет по борьбе с герильерос, - после того как Роблес осмелился разбирать со студентами закулисные махинации некоторых зарубежных фирм уровня УФКО или БОА.
Роблеса угрожали убить, и он исчез из общественной жизни, но страну не покинул. Работал на строительстве дорог и даже обратился с открытым письмом к президенту, где объяснил свои патриотические чувства. Затем стал таксистом, перебивается кое-как, хотя, эмигрировав, наверняка получил бы место преподавателя в каком-нибудь университете.
Все так, но сообщение Диаса продолжало беспокоить Понсе. В конце концов он пришел к выводу, что разговор между Роблесом и Торресом понят и передан неправильно. Чутье подсказывало ему, как оно было на самом деле: Торрес пуглив и раздражителен, появление Роблеса и сообщение о том, что съемки начинаются завтра в семь, выбили его из колеи, он разнервничался и сделался агрессивным. А Роблес, чтобы заткнуть ему рот, просто-напросто обронил фразу об отсутствии сходства между Торресом и Кампано...
Сержант, дежуривший у подъезда, передал по аппарату внутренней связи, что пришла девушка, назвавшаяся Виолой Санчес. Понсе приказал пропустить ее.
- Очень мило, что ты навестила меня в воскресенье, - сказал он, дружески посмеиваясь, когда она села в кресло.
Понсе не всегда удавалось скрыть чувство брезгливости, которое он испытывал к собственным агентам и информаторам. А на Виолу, нежную и миловидную, просто посмотреть приятно.
Положив ногу на ногу, она хотела показать, что вовсе не смущена и не встревожена, но спокойствие ее не могло обмануть Понсе - оно было нарочитым, достаточно увидеть, как подрагивают пальцы, в которых она держит сигарету.
- Он был у меня... Бернсдорф, - проговорила она. - Завтра они начинают уже в семь утра.
- Он пришел к тебе только по этой причине? Или хотел от тебя чего-то другого?
- Да, мы были близки, - ответила она спокойно, даже безучастно.
Но Понсе почувствовал, что этого признания она не стыдится. А ведь совсем недавно, во время встречи в китайском ресторанчике, Виола испугалась и замкнулась после вопроса куда более невинного.
- В этом нет ничего дурного, - сказал он, входя в роль великодушного духовника, который желает тактично перейти к другим вопросам.