В 1920 г. власть Сталина была уже неоспоримой, но государственный культ его личности только устанавливался. Этим объясняется то обстоятельство, что в воспоминаниях, несмотря на общий панегирический тон, слышится еще нота фамильярности и даже допускается оттенок доброжелательной иронии. Через несколько лет, когда чистки и расстрелы установят необходимый пафос дистанций, рассказы о том, как Сталин скрывался на кухне у коменданта или ночью захватывал особняк, будут уже звучать как непристойный документ, возможно, что автор жестоко поплатился за нарушение этикета.
Большинство коллегии рассуждало, по изложению Пестковского, таким образом: «Всякий национальный гнет есть лишь одно из проявлений классового гнета. Октябрьская революция уничтожила основу классового гнета. Поэтому нет никакой необходимости в организации в России национальных республик и автономных областей. Территориальное деление должно идти исключительно по экономическому признаку… Организация республик и областей по национальному признаку является при советской власти компромиссом с мелкобуржуазным национализмом».
Коллегия, призванная осуществлять национальную политику правительства, отвергала самые основы этой политики. Этот парадоксальный факт объясняется отчасти тем, что коллегия состояла из людей случайных, теоретически мало подготовленных. Коллегия Наркомнаца состояла из русифицированных «инородцев», которые свой абстрактный интернационализм противопоставляли реальным потребностям развития угнетенных национальностей.
<…>
«Русские рабочие, — писал Сталин в четвертую годовщину переворота, — не смогли бы победить Колчака, Деникина, Врангеля без… сочувствия и доверия к себе со стороны угнетенных масс окраин бывшей России. Не следует забывать, что район действий этих мятежных генералов ограничивался районом окраин, населенных по преимуществу нерусскими национальностями, а последние не могли не ненавидеть Колчака, Деникина, Врангеля за их империалистскую и русификаторскую политику».
Это обстоятельство определило внутреннюю слабость тылов Колчака, Деникина, Врангеля, а значит, и слабость их фронтов, т. е. в конце концов их поражение.
Пестковский пишет, что Сталин стал «заместителем Ленина по руководству боевыми революционными действиями. Он имел наблюдение за военными операциями на Дону, на Украине и в других местах России». Слово заместитель здесь не подходит, так как Ленин сам находился в Смольном. Правильнее было бы сказать техническим помощником. С. Пестковский пишет:
«Ленин не мог обходиться без Сталина ни одного дня. Вероятно, с этой целью наш кабинет в Смольном находился «под боком» у Ленина. В течение дня он вызывал Сталина по телефону бесконечное число раз или же являлся в наш кабинет и уводил его с собой. Большую часть дня Сталин просиживал у Ленина. Что они всегда там делали, мне неизвестно, но один раз, войдя в кабинет Ильича, я застал интересную картину. На стене висела большая карта России, перед нею стояло два стула, а на них стояли Ильич и Сталин и водили пальцем по северной части, кажется, по Финляндии».
Ленин в этот период чрезвычайно нуждался в Сталине. Это несомненно. Зиновьев и Каменев вели против Ленина борьбу, Троцкий проводил время либо на собраниях, либо в Брест-Литовске (главным образом в Брест-Литовске), Свердлов нес на себе всю организационную работу партии. Сталин не имел по сути определенных занятий. Наркомнац особенно в первый период отнимал у него мало времени. Он играл, таким образом, при Ленине роль начальника штаба или чиновника по ответственным поручениям. Разговоры по прямым проводам составляли по сути дела совершенно техническую задачу. Но так как дело шло об очень ответственных разговорах, то Ленин мог доверить их только испытанному человеку, стоящему в курсе всех задач и забот Смольного.
Наркомнац имел главным образом дело с отсталыми народностями, которые впервые призывались революцией к независимому национальному существованию. В их глазах Наркомнац имел несомненный авторитет, он открывал им двери к самостоятельному существованию в рамках советского режима. В этой области Сталин был для Ленина незаменимым помощником. Сталин знал близко жизнь первобытных народов на Кавказе, откуда он вышел сам. Эту первобытность он нес в своей крови. Он любил общество людей примитивных, находил с ними общий язык, не боялся их превосходства и потому держал себя с ними демократично, покровительственно, дружественно. Ленин несомненно дорожил этими качествами Сталина, которых не было у других, и всячески старался поддержать авторитет Сталина в глазах всякого рода национальных делегаций. «Поговорите со Сталиным, он этот вопрос знает хорошо, он знаком с условиями, обсудите с ним вопрос», — такие рекомендации он повторял десятки и сотни раз.
Члены коллегии Наркомнаца относились, по существу, свысока или безразлично к интересам отсталых народностей. Открыто или полусознательно они стояли на уже известной нам точке зрения Розы Люксембург: при капитализме национальное самоопределение невозможно, а при социализме оно излишне. Они гораздо более склонны были к абстрактной форме проповеди интернационализма, чем к тому, чтобы отсталым и вчера еще угнетенным национальностям дать возможность достойного существования. В их оппозиции к Сталину неправота в подавляющем большинстве случаев была на их стороне. Сталин по всем вопросам руководствовался директивами Ленина, с которым его связывал прямой телефонный провод или с которым он совещался сперва в Смольном, затем в Кремле. Во всех тех случаях, где у Сталина возникали серьезные конфликты в собственной коллегии, с национальными делегатами, вопрос переносился в Политбюро, где все решения неизменно выносились в пользу Сталина. Это должно было еще более укреплять его авторитет в глазах правящих кругов отсталых народностей: на Кавказе, на Волге и в Азии. Новая бюрократия национальных меньшинств стала затем немаловажной опорой Сталина.
Народный комиссариат национальностей издавал свой еженедельный журнал «Жизнь национальностей», в котором передовые статьи писал Сталин. Читая их, мы узнаем старого редактора тифлисских изданий и редактора петроградской «Правды».
В «Правде» 28 марта 1917 г., т. е. за несколько дней до приезда Ленина, Сталин печатает статью «Против либерализма». Он доказывает: «Неразумно добиваться для России федерации, самой жизнью обреченной на исчезновение… Чтобы превратить Россию в федерацию, пришлось бы порвать уже существующие экономические и политические узы, связывающие области между собой, что совершенно неразумно и реакционно… Империализм в России не решает и не может решить национального вопроса, не ясно ли, что федерализм в России не решает и не может решить национального вопроса, что он только запутывает и усложняет его донкихотскими потугами повернуть назад колесо истории… Половинчато переходная форма — федерация не удовлетворяет и не может удовлетворить интересов демократии».
Все это писалось за пять месяцев до того, как Россия превратилась в советскую федеративную республику.
На 9-м съезде в марте 1921 г. Сталин снова читал свой неизбежный доклад по национальному вопросу. Как часто бывает с ним в силу его эмпиризма, он в области обобщений исходит не из живого материала, не из опыта Советской власти, а из условий внешних абстракций. В 1921 г., так же как и в 1917 г., он повторял общие соображения о том, что буржуазные страны не могут разрешить национальные вопросы, а советская страна имеет к этому все возможности. Доклад вызвал недовольство, недоумение, в прениях наиболее заинтересованные делегаты, представители национальных партий высказали свое недовольство. Даже Микоян, уже тогда один из ближайших союзников Сталина, а впоследствии один из его верных оруженосцев, жаловался на то, что партия нуждается в указании того, «какие изменения должны быть проделаны в этой системе, какой тип советской системы должен быть установлен на окраинах» и пр. «Т. Сталин сего не указал».
…И на территории Европы Сталин не думал об окончательном торжестве социализма без революционного пробуждения Востока. Это было повторение идей Ленина. Однако в этом повторении идей было разделение не только труда, но и интересов. По поводу революции на Западе Сталину совершенно нечего было сказать. Он не знал Германии, ни ее жизни, ни ее языка, и об этом писали с гораздо большей осведомленностью другие. Сталин сосредоточился на Востоке. Здесь он чувствовал себя тверже и увереннее.
Несомненно, у Сталина интерес к Востоку имел в значительной мере личный характер: он сам был родом с Востока, и если перед представителями Запада он, не знакомый ни с жизнью Запада, ни с его языками, чувствовал себя всегда растерянным, то с представителями отсталых народов Востока он, комиссар, который в значительной мере разрешал их судьбу, чувствовал себя несравненно увереннее и тверже».
…И на территории Европы Сталин не думал об окончательном торжестве социализма без революционного пробуждения Востока. Это было повторение идей Ленина. Однако в этом повторении идей было разделение не только труда, но и интересов. По поводу революции на Западе Сталину совершенно нечего было сказать. Он не знал Германии, ни ее жизни, ни ее языка, и об этом писали с гораздо большей осведомленностью другие. Сталин сосредоточился на Востоке. Здесь он чувствовал себя тверже и увереннее.
Несомненно, у Сталина интерес к Востоку имел в значительной мере личный характер: он сам был родом с Востока, и если перед представителями Запада он, не знакомый ни с жизнью Запада, ни с его языками, чувствовал себя всегда растерянным, то с представителями отсталых народов Востока он, комиссар, который в значительной мере разрешал их судьбу, чувствовал себя несравненно увереннее и тверже».
* * *И вот совсем недавно о национальной политике Сталина высказался известный западный ученый Терри Мартин. В 2011 году вышла на русском языке его книга «Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР, 1923–1939», которая, по сути, подвела итоги всей советской национальной политике.
Компетенция автора не вызывает сомнений: Терри Мартин — профессор Гарвардского университета, эта книга — результат доработки его диссертации, защищенной в университете Чикаго в 1996 году. Собственно, высокий исследовательский уровень диссертации и позволил Мартину получить престижную университетскую должность.
Исследование Мартина появилось на волне так называемой «архивной революции». Открытие доступа к документам советской эпохи позволило исследователям переосмыслить феномен межвоенной советской национальной политики.
Сам факт распада Советского Союза на основе республиканских границ вдохнул новую жизнь в исследования национального вопроса и национальной политики в СССР. В начале 90-х в основном по этим вопросам писали политологи и социологи.
Основная идея и, собственно, новизна работы Мартина по сравнению с предшествующей историографией удачно подчеркнуты автором в самом названии книги. Автор утверждает, что в значительной части межвоенного периода поддержка бывших имперских национальных меньшинств происходила за счет основной «государствообразующей» группы, то есть русских. Таким образом, в какой-то мере было выгодно быть представителем нерусской национальности в Советском Союзе, так как это открывало широкие возможности для получения высоких должностей, государство активно поддерживало развитие национальных языков, культуры и территорий. Партийное руководство воспринимало русских с недоверием, отчасти даже видело в них источник угрозы, и затруднялось определить их статус и роль в новой системе. В современных странах Западной Европы и Северной Америки такой феномен достаточно широко известен и носит название affirmative action. Он подразумевает преимущества, которые есть у представителей этнических, расовых, сексуальных и/или гендерных меньшинств над представителями большинства, например при приеме на работу. Представители меньшинств в таких ситуациях часто оказываются в привилегированном положении. Именно эту коннотацию использовал Терри Мартин, называя Советский Союз affirmative action empire. В русском издании этот термин переведен не совсем удачно — «положительная деятельность», в то время как, мне представляется, вариант «позитивная или положительная дискриминация» был бы более четким и точнее отражающим смысл.
Советский Союз применял принципы политики «положительной деятельности» также по классовому и реже гендерному признакам. Но откуда взялся этот инновационный подход к решению национального вопроса?
Некоторые элементы можно обнаружить в политической мысли большевиков еще довоенного периода. Так, в 1912–1913 годах по настоянию Ленина Сталин написал знаменитую статью «Марксизм и национальный вопрос», в которой подверг критике индивидуалистскую программу «культурно-национальной автономии» австромарксистов и Бунда. В ответ Сталин сформулировал важные элементы территориального подхода к национальному вопросу. Тем не менее основной импульс для формирования специфической советской национальной политики пришел во время Первой мировой войны, и особенно во время Гражданской войны. События, произошедшие во время этих двух войн, впечатлили многих большевистских лидеров (в частности, Ленина) и убедили их, что национализм — это сила, с которой придется считаться.
Но не все большевики были убеждены в необходимости поддержки национальных культур. Многие «ортодоксальные» марксисты придерживались интернационалистских позиций и верили, что национальные различия уйдут в небытие при социалистическом строе (например, Пятаков и Бухарин). В итоге сторонники подхода Ленина и Сталина одержали верх. Политика «положительной деятельности» была официально сформулирована и принята на ХII съезде партии в апреле 1923 года и на совещании ЦК в июне этого же года. Изначально большевики использовали название «национализация». Чуть позже чаще эту политику называли «коренизацией», чтобы подчеркнуть преимущества коренного населения перед пришлым. Впрочем, Сталин не поддался общей моде и придерживался термина «национализация».
Терри Мартин выделил 4 соображения, которыми руководствовались большевики при разработке и внедрении коренизации. Во-первых, опираясь на опыт Гражданской войны, большевики считали национализм маскирующей и опасной мобилизующей идеологией, которая предлагала массам ложные цели и приводила к созданию надклассового единства. Пятаков и остальные противники коренизации сделали единственный с их точки зрения логичный вывод, что национализм — это контрреволюционная идеология и с любыми его проявлениями надо вести бескомпромиссную борьбу. Однако сторонники коренизации руководствовались иной логикой. Поддержкой национальных форм они надеялись разоружить контрреволюционные силы, лишив их возможности манипулирования национальными лозунгами и мобилизации населения под национальными флагами. В свою очередь, опираясь на национальные формы, большевики стремились подать собственные идеи и политику в привлекательной для масс национальной обертке.
Вторая, «модернизационная предпосылка» состояла в убеждении, что возникновение национального самосознания — это неизбежный исторический этап развития любого народа на пути к интернационализму. Как отмечал в связи с этим Сталин: «Нельзя идти против истории». Политикой коренизации большевики надеялись взять под контроль национальный процесс и направить его в нужное для социалистического строительства русло. Большевики уже не считали национальную стадию развития неизбежным атрибутом капитализма, и в результате придали ей определенную позитивную коннотацию, связав ее с модернизацией и прогрессом. Именно поэтому большевики внедряли политику коренизации даже в отношении тех национальностей, у которых не было никаких признаков каких-либо национальных движений (например, на Крайнем Севере).
«Колониалистская предпосылка» и «принцип главной опасности» предполагали, что национализм «угнетенных народов» — это реакция на репрессивную политику царизма и «великорусский шовинизм». Поэтому только активной поддержкой национальных меньшинств и, в какой-то мере, антирусскими мерами можно было возвратить доверие меньшинств к преимущественно русскоязычным большевикам и, как следствие, рассчитывать на их участие в социалистическом строительстве. «Великорусский шовинизм» был признан главной опасностью. В результате национализм меньшинств в какой-то мере допускался как исторически обоснованный, а русский национализм пресекался.
Наконец, усвоенный большевиками «Пьемонтский принцип» утверждал, что трансграничные этнические связи могут иметь политические последствия. Так, поддержка приграничных меньшинств (например, украинцев и белорусов) могла способствовать позитивному имиджу Советского Союза и социалистического строительства по другую сторону границы (соответственно, у белорусов и украинцев в Польше). Такой политикой большевики надеялись дестабилизировать соседние государства и укрепить там популярность коммунистических партий. Некоторые амбициозные активисты даже надеялись на отделение приграничных регионов соседних государств и их присоединение к советским «братьям».
Исходя из этих предпосылок и была разработана советская национальная политика, которая прежде всего предполагала создание национальных территорий для всех национальностей (вплоть до сельсоветов), продвижение местных элит и использование местных языков, государственную поддержку национальной культуры и экономическое выравнивание за счет привилегированного спонсирования национальных окраин. В свою очередь, по логике «положительной деятельности» интересы бывших «угнетателей», русских, нередко ущемлялись. Это выражалось в осуждении русской культуры, непропорциональном представительстве в национальных регионах и т. д.