Да, в 1937 году разложившаяся партийная бюрократия и НКВД метались по стране, точно взбесившийся слон, круша все на своем пути. Думается, что кризис 1937 года для Сталина в личном плане был много серьезнее и опаснее кризиса 1941 года.
Трудно строить предположения о том, почему Сталин не помешал троцкистам совершать многочисленные преступления, арестовывая невиновных людей. Лично я думаю, что Сталин в данном случае смалодушничал, пошел на сделку со своей совестью, успокоив ее тем, что, только пережив репрессии, он, Сталин, сможет остановить потом этого взбесившегося слона. Кто знает, может быть, формально он был прав, только русский народ, привыкший, что Сталин всегда вступится за него, вправе был надеяться на защиту со стороны вождя от произвола озверевшей бюрократии.В застенках. Пытки в НКВД
«Застенки НКВД», «подвалы Лубянки»… Эти словосочетания настолько плотно вошли в наше сознание, что сами по себе превратились в своеобразное олицетворение произвола и насилия. Да, в НКВД пытали. В НКВД выбивали показания. НКВД на самом деле перемолол и уничтожил многих невиновных людей.
Я не собираюсь оправдывать тех, кто повинен в нарушениях закона и издевательствах над нашими гражданами. Вместе с тем очень важно понять, чем объяснялось применение незаконных методов следствия (НМС), носило ли оно на самом деле систематический характер, являлось ли осознанной линией, государственной политикой СССР?
Системные причины
В наши дни широко распространилось мнение, что НМС – были не чем иным, как органическим пороком социалистической системы. Это не совсем так.
Признаем, что Россия в 1920-е и 1930-е годы еще только избавлялась от полуфеодальных производственных отношений и сословной структуры общества, что выражалось в неизбежном, жестоком конфликте между различными его слоями. Ни социалистическая, ни буржуазная формация не могли бы утвердиться в России без применения широкого насилия против царской военно-феодальной аристократии и обслуживавших ее интересы групп населения. Таким образом, террор против свергнутого класса, лежавший в основе карательной политики Советского государства, носил в значительной мере характер объективной исторической закономерности.
Необходимость усиленных, а часто и чрезвычайных мер в области государственной безопасности диктовалась также сложной международной обстановкой, отличавшейся в начале ХХ века ожесточенной борьбой держав за передел сфер влияния, гонкой вооружений и ростом опасности внешней агрессии. Вопрос защиты государства, его территориальной целостности и безопасности стоял, таким образом, на повестке дня первым пунктом. Именно в духе противодействия угрозам государственной безопасности был выдержан, в частности, Уголовный кодекс РСФСР 1926 года. Так называемая Особенная часть Уголовного кодекса рассматривала исключительно преступления против власти и государства.
Однако наряду с объективными, всемирно-историческими причинами и обстоятельствами недостатки и язвы советской следственно-судебной системы в значительной мере действительно объяснялись именно несовершенством формировавшегося социалистического государства .
Как мы уже говорили, СССР, в отличие от стран Запада, не проводил скрытых репрессий, а, следовательно, все действия, так или иначе представлявшие угрозу госбезопасности, требовалось предусмотреть в уголовном праве. Преследуя эту цель, составители Уголовного кодекса, надо сказать, схитрили, оставив за государством право очень широко толковать статьи Особенной части. Больше того, отдельные статьи благодаря расплывчатости формулировок и определений допускали не просто широкое, а практически неограниченное толкование. Вот примеры подобных определений:
Контрреволюционным признается всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти Рабоче-Крестьянских Советов и существующего на основании Конституции РСФСР Рабоче-Крестьянского Правительства, а также действия в направлении помощи той части международной буржуазии, которая не признает равноправия приходящей на смену капитализма коммунистической системы собственности и стремится к ее свержению путем интервенции или блокады, шпионажа, финансирования прессы и т. п.
Преступлением против порядка управления признается всякое действие, которое, не будучи направлено непосредственно к свержению Советской власти и Рабоче-Крестьянского Правительства, тем не менее, приводит к нарушению правильной деятельности органов управления или народного хозяйства и сопряжено с сопротивлением органам власти и препятствованием их деятельности, неповиновением законам или с иными действиями, вызывающими ослабление силы и авторитета власти.
Конечно, с позиций современного права, сегодняшних норм общественной морали подобные статьи – типичное нарушение прав человека. Формулировки вроде « или с иными действиями, вызывающими ослабление силы и авторитета власти» , безусловно, придавали Уголовному кодексу выраженный политически репрессивный характер.
Именно недостатки советской системы, как таковой, привели также к образованию своеобразного порочного круга, когда никто конкретно не был виновен в расширении репрессий, а они вместе с тем продолжали усиливаться.
Дело в том, что общественная истерия исключала любые гуманистические порывы у кого бы то ни было, даже у Сталина. Борьба с врагами шла только по нарастающей, как индустриализация. Чтобы не быть заподозренными в лояльности к врагам, люди стремились высказываться все жестче и жестче, требовать все более и более тяжких кар для арестованных.
Естественно, что следственные органы и суды целиком и полностью втянулись в эту гонку. Не разглядеть врага стало большим преступлением, чем покарать невиновного. Таким образом, утвердилась не просто презумпция виновности, а презумпция тяжкой виновности. У следователей, по сути, не было выбора, они просто не имели права истолковать ситуацию не в пользу обвинения, находя состав преступления в каждом из представленных им для расследования случаев. При таком Уголовном кодексе, при таком моральном климате в обществе оправдать подсудимого – означало для следователя вступить в формальное противоречие с законом и взять всю полноту ответственности за это решение лично на себя. Однако бюрократия на это не способна – она действует не по принципу личных убеждений, а по принципу циркуляра, который, как мы видим, требовал – репрессируй!
Далее следствие, разумеется, сталкивалось с необходимостью сбора доказательств по делу. И тут оказывалось, что доказать виновность подозреваемого по политическому делу практически нельзя в силу самой специфики данного вида преступлений. Ну, что может являться доказательством по обвинению в участии в заговоре или в саботаже? Окровавленный топор, веревка, следы у Кремлевской стены, план квартиры Кагановича, портрет Сталина с надписью «х..»? Никаких доказательств в 99% случаев по политическим делам нет и быть не может, то есть, следуя формальным законным путем, расследовать такое преступление просто нельзя!
При противодействии антигосударственной деятельности у любой страны имеется два пути: первый – подстроить подозреваемому автокатастрофу или подсыпать ему цианистого калия, и второй – вытрясти из него признание и направить в суд. Поэтому советская формула о том, «что лучшим доказательством является признание подсудимого» – не фарс и не глупость, а (применительно к политическим делам) самая что ни на есть истинная правда.
Что же оставалось делать чекистам, обязанным во что бы то ни стало доказать виновность подозреваемого, причем сделать это только на основе его показаний? Любой ценой вытрясти признание, больше ничего.Чекисты. Военный синдром
Разумеется, личные качества работников НКВД играли в ходе следствия далеко не последнюю роль.
Не только уголовное право СССР сложилось в годы Гражданской войны (Кодекс 1926 года был только редакцией Кодекса 1922 года), аппараты Народного комиссариата внутренних дел, прокуратуры и судов сформировались в тот же период. Вполне естественно, что репрессивный Уголовный кодекс при этом ни в коей мере не вступал в противоречие с характером аппарата НКВД, в основе работы которого также преобладали не правоохранительные, а карательно-репрессивные императивы.
Среди причин беззакония и произвола, допускавшегося НКВД, часто называется большое количество евреев на руководящих должностях в центральном аппарате и территориальных органах наркомата. С этим утверждением трудно спорить по существу, однако воздействие данного фактора на методы следствия преувеличивать не стоит. Проблема чекистов была не в том, снимали они в бане штаны или нет, а, главным образом, в отсутствии образования и в низкой культуре. Естественно, что у комиссара госбезопасности 1-го ранга (!) Я.С. Агранова (Соренсона), с грехом пополам окончившего 4 класса городского училища в глухом местечке под Гомелем, было куда больше общего с любым вчерашним выходцем из русской деревни, чем с такими евреями, как Эйзенштейн или Кассиль.
Среди причин беззакония и произвола, допускавшегося НКВД, часто называется большое количество евреев на руководящих должностях в центральном аппарате и территориальных органах наркомата. С этим утверждением трудно спорить по существу, однако воздействие данного фактора на методы следствия преувеличивать не стоит. Проблема чекистов была не в том, снимали они в бане штаны или нет, а, главным образом, в отсутствии образования и в низкой культуре. Естественно, что у комиссара госбезопасности 1-го ранга (!) Я.С. Агранова (Соренсона), с грехом пополам окончившего 4 класса городского училища в глухом местечке под Гомелем, было куда больше общего с любым вчерашним выходцем из русской деревни, чем с такими евреями, как Эйзенштейн или Кассиль.
Нет никаких данных о том, чтобы русские сотрудники возражали против методов, применяемых евреями. Что касается русского наркома Ежова, то он даже превзошел по жестокости еврея Ягоду. Таким образом, дифференцировать кадровый состав НКВД по национальному признаку, конечно, не следует, правильнее рассматривать его как более или менее однородную массу.
Нельзя упускать из виду и то, что большая часть сотрудников НКВД в 1930-е годы еще страдала своего рода военным синдромом, возможно, отражавшимся и на методах ведения следствия. При этом сам характер и специфика Гражданской войны, конечно же, способствовали выраженной гипертрофии этого синдрома.
В годы Гражданской войны основной психологической особенностью красноармейца (в широком понимании) являлась обусловленная малограмотностью и темнотой склонность к фанатизму. В ходе Гражданской войны эти качества не только укреплялись, но и доводились до крайних форм посредством воздействия агрессивной по сути и примитивной по форме пропаганды.
Особенности довоенной профессиональной деятельности красноармейцев, в основной своей массе вчерашних рабочих и крестьян, предполагали достижение в трудовом процессе конкретных производственных целей . Именно конкретностью зачастую отличались военно-политические акции большевиков от интеллигентско-размытых деклараций белых. Неудивительно, что именно работу по конкретным показателям приняли впоследствии к исполнению в служебной деятельности и работники НКВД.
В отличие от большой войны с внешним агрессором, которая способствует консолидации общества, Гражданская война проложила деление «свой – чужой» непосредственно по ткани народа. Причем деление это было присуще не только чекистам, но и в равной степени их оппонентам – кулакам, вредителям, троцкистам.
Сыграло свою роль, видимо, и то, что большинство чекистов вышли из батраческой среды, представители которой занимались крайне непроизводительным и неквалифицированным трудом. Многие сотрудники органов, как евреи, так и русские, не имели до войны никакой определенной специальности. В то же время единственным приобретенным ими в годы войны профессиональным навыком стало уничтожение людей (врагов), которое они рассматривали не как злодеяние, но как свойственное боевым действиям нанесение максимального урона противнику и обеспечение наибольшей эффективности выполнения боевой задачи.
Пытки
Как и многие мои сограждане в годы советской власти, я не раз бывал в памятных местах революционной борьбы – в Петропавловской и Омской крепости, у монументов расстрелянных белогвардейцами рабочих и т. д. Однако ни разу не слышал при этом даже одной сотой, тысячной доли той галиматьи, которая ныне низвергается на советский период истории нашей страны. Во всей мировой истории, включая монгольское иго, инквизицию, дикий геноцид американских индейцев и Крестовые походы, не найти столь густо заплеванной страницы. Ну, где вы еще слышали, чтобы десятки миллионов совершенно ни в чем не повинных людей вывозили в глухие леса, где их насиловали, пытали, заставляли поедать друг друга и писать друг на друга доносы, а затем, под страхом истязаний, посылали воевать и вынуждали делать научные открытия?
Что движет авторами этих страшилок? Ими движет страх перед силой нашего народа и ненависть к свету, который он посмел понести людям всего мира.
Бросается в глаза, что никаких определенных фактов пыток или обобщенных данных по их применению в следственной практике нет. Существуют только отдельные разрозненные и неполные высказывания военачальников (Рокоссовского, Телегина и других) о применении к ним пыток. Вместе с тем рассказы военачальников не ставили цели дискредитировать Россию или советский строй, многие генералы, как, например, Рокоссовский, были убеждены, что несправедливость, допущенная по отношению к ним, была следствием происков врагов народа.
Разумеется, подобный взгляд на предмет не может устраивать тех, кто преследует зачастую противоположную цель – оболгать и оклеветать нашу страну. Любая предметная дискуссия на тему репрессий и, в частности, методов следствия НКВД такими деятелями обычно сводится к истерике, что, как известно, есть признак исключительной слабости позиции. Очевидно, что предлагаемые ими источники не могут заслуживать доверия: солженицынский «Архипелаг ГУЛАГ», рыбаковские «Дети Арбата», да и другие аналогичные произведения носят явно конъюнктурный характер, содержат массу несомненных преувеличений и художественных приемов и, следовательно, не могут рассматриваться в качестве убедительного свидетельства.
Весьма сомнительными кажутся рассказы о пытках, приводимые и основным идеологическим рупором теории «большого террора» – Обществом «Мемориал». Вот отрывок якобы из воспоминаний одного из арестованных сотрудников НКИД СССР:
Кобулов подготовился к тому, что я снова «поведу себя дерзко». Как только я подал свою реплику, Кобулов со всей силой ударил меня кулаком в скулу, я качнулся влево и получил от сидевшего рядом лейтенанта удар в левую скулу. Удары следовали быстро, один за другим. Кобулов и его помощник довольно долго вдвоем обрабатывали мою голову – так боксеры работают с подвешенным кожаным мячом. Берия сидел напротив и со спокойным любопытством наблюдал, ожидая, когда знакомый ему эксперимент даст должные результаты. Возможно, он рассчитывал, что примененный «силовой прием» сразу приведет к моей капитуляции; во всяком случае, он был убежден, что я потеряю самообладание и перестану владеть своими мыслями и чувствами. Но, очевидно, он не знал, что человек может потерять ориентацию в пространстве и не потерять ориентации в собственном внутреннем мире. Правда, до поры до времени…
Не помню точно, что именно на этой стадии «допроса» говорил Берия и как я формулировал свои ответы, но суть была все та же: меня обвиняли в государственной измене, а я решительно отрицал свою виновность в каких бы то ни было преступлениях.
Убедившись, что у меня «замедленная реакция» на примененные ко мне «возбудители», Берия поднялся с места и приказал мне лечь на пол. Уже плохо понимая, что со мной происходит, я опустился на пол. В этом выразилась двойственность в моем состоянии, о которой я уже упомянул: внутреннюю стойкость я сохранил, но в поведении появился автоматизм. Я лег на спину. «Не так!» – сказал нетерпеливо кандидат в члены Политбюро Л.П. Берия. Я лег ногами к письменному столу наркома. «Не так», – повторил Берия. Я лег головой к столу. Моя непонятливость раздражала, а может быть, и смутила Берию. Он приказал своим подручным меня перевернуть и вообще подготовить для следующего номера задуманной программы. Когда палачи (их уже было несколько) принялись за дело, Берия сказал: «Следов не оставляйте!» Если это был действительно приказ подручным, то можно высказать предположение, что у Берии были далеко идущие планы в отношении меня.Довольно странный, согласитесь, отрывок. В самом деле, как же можно это совместить – «вдвоем обрабатывали мою голову, так боксеры работают с подвешенным кожаным мячом» и «Следов не оставляйте!»? Как мог чиновник-интеллигент видеть спокойно сидящего Берию, когда два чекиста-костолома били его по голове? Как понять «довольно долго», если три-четыре прицельных удара могут сделать человека инвалидом, а то и убить? Здесь, очевидно, автор судит по голливудским фильмам, где «удары следуют один за другим», а следов не остается и никто не падает. Представляете, что на самом деле станет с головой, если такой лось, как Кобулов, ударит по ней хотя бы два-три раза? И что станет с руками Кобулова, да и любого другого чекиста, если он примется лупить подследственных по голове кулаками ? Видимо, автор не знает, что это элементарно больно. Почему возникает необходимость сочинять подобные басни? Да потому, что подлинных историй, описывающих все эти ужасы, – нет ! Вот еще достаточно характерный пример, рисующий ад «сталинских застенков»:
Иванов-Разумник сообщает о варианте этого метода: поставив молодого Лордкипанидзе на колени, следователь измочился ему в лицо! И что же? Не взятый ничем другим, Лордкипанидзе был этим сломлен. Значит, и на гордых хорошо действует…