По обе стороны ленты бесконечной чередой тянулись секции, оформление их интерьеров поражало разнообразием стилей. Одни секции пустовали, а из тех, что были заняты, доносились взрывы смеха, музыка. Мелькнула влюбленная парочка — молодые сидели, взявшись за руки и прижавшись друг к другу за маленьким столиком, на котором мерцал тоже крошечный светильник. А вот за другим столом сгорбился одинокий мужчина, перед ним на столе стояла бутылка.
Я проехал несколько миль, прежде чем ощущение одиночества наконец подействовало на меня умиротворяюще. Тогда я спрыгнул с ленты. Пробрался между столиками, свернул за угол, перешел через мостик и углубился в пальмовую рощу (пальмы, разумеется, были из пластика. Эта искусственная Полинезия, признаться, меня раздражала).
Прошел рощу насквозь, еще раз свернул и оказался в тихой и, главное, пустынной секции.
Уселся на плетеный стул перед небольшим круглым столом, наклонился и включил светильник в форме керосиновой лампы. В его желтом свете стали видны кресла с кружевными накидками на спинках, пианино, два портрета на стене, довольно, впрочем, невыразительные, книжный шкаф, набитый книгами в дорогих, с позолотой, переплетах… К несказанной своей радости я забрел ненароком в викторианскую гостиную — именно в таком интерьере, рассчитанном вызвать у человека ощущение прочного уюта и полной безопасности, мне и хотелось провести часок-другой.
Я нащупал под столом обслуживающее устройство. Вставил карточку в щель — заказал порцию джина с тоником и сигару. Не прошло и минуты, как мой заказ был выполнен. Я поставил поднос на стол. Сделал глоток отличного, в меру охлажденного джина. Раскурил сигару. Табак тоже был высшего качества. В течение какого-то, впрочем, весьма недолгого времени я, забыв о своих треволнениях, пребывал в блаженной полудреме, но потом в мозгу снова началась подспудная работа, я сунул руку в карман и вытащил фотографии. Положил их на стол — одну возле другой — и принялся рассматривать.
И еще раз испытал странное чувство, похожее на ностальгию. Это было тем более удивительно, что запечатленное на снимках я никогда не видел воочию.
Я ломал голову, пытаясь понять, почему же меня волнуют изображения Земли и этого величественного звездного потока, называемого Млечным путем. Перебрал в уме все значительные события моей жизни — ни одно из них не могло быть причиной для ностальгии такого рода.
И вот тогда мне стало действительно не по себе, потому что я, кажется, начал догадываться… догадываться, кому могло принадлежать это волнение…
Ну конечно, старому Ланжу… Ланжу Старшему, моему предшественнику и однофамильцу… Наверное, какие-то воспоминания, связанные со звездами, содержались в его памяти, в той ее части, которую я стер…
Но чтобы выяснить в точности, в чем тут, собственно, дело, существовал один-единственный способ — подвергнуть мозг специальной процедуре.
При мысли о ней я содрогнулся. Насколько мне известно, никто из нас еще не прибегал к этому крайнему средству. Я считал, что, как бы ни было мне сейчас тошно, да и попросту страшно, необычное мое волнение при виде каких-то фотографий, спровоцированное, конечно же, недавно пережитым нервным шоком, еще не дает мне права нарушить табу. Мертвое должно оставаться мертвым — оснований для этого более чем достаточно.
Одним словом, несмотря на то что нам несомненно угрожала опасность, я все же не мог представить себя выдергивающим штекер номер семь…
О Боже, да что же это со мной? Мне показалось, что я вдруг стал кем-то другим, кем именно — я не мог вспомнить, и этому «другому» пришла в голову безумная мысль…
Ну да, та самая, что впервые возникла в миг моей смерти… до поры до времени ее заглушали боль и страх, но вот она снова заявила о себе…
Выдерни штекер номер семь!
Зачем? Почему? Этого я не знал, но чувствовал, что происходящее со мной не было ни истерикой, ни шизофреническим бредом. Я бы, наверное, даже обрадовался, если бы все, что творилось в моем создании, объяснялось так просто. Невыносимо было оставаться один на один с этим ужасом, пробирающим меня до костей, но еще больше я боялся понять, что является его причиной. Да, да, больше, чем собственной смерти, я боялся выдернуть штекер номер семь.
Ну почему, почему мне так не повезло, почему я оказался по возрасту старше всех нас? Ведь согласно заведенному обычаю я должен был стать связным! А я не хотел, я страшился взять на себя такую ответственность! Хотя, разумеется, и мысли не допускал, что обычай этот несправедлив. И конечно, я помнил, что в любой момент могу избавиться от гнетущего чувства одиночества, могу слиться с остальными — но вот в этом случае именно я поступил бы несправедливо по отношению к ним. Нет, нельзя было вносить панику в наше коллективное сознание. Я обязан пошевелить мозгами и разобраться во всем самостоятельно. Проклиная себя за нерешительность, я тем не менее понимал, что помощи по эту сторону черной двери мне ждать не от кого.
Проклятье, за размышлениями я и не заметил, что бокал мой уже пуст.
Заказал еще одну порцию джина. Потягивал его неторопливо. Попыхивая сигарой, продолжал всматриваться в фотографии, впрочем, почти уже потеряв надежду постигнуть тайну их очарования. Запретный плод сладок? Никто из жителей Дома не помнил, что случилось некогда с Землей. Также никто из них ни разу в жизни не видел ни одной звезды.
Глядя на изображение планеты, откуда мы все были родом, я, несмотря на свой возраст, как-никак насчитывающий несколько столетий, вдруг почувствовал странное смущение… как будто я был перед людьми в чем-то виноват… и перед кем именно?.. и в чем?.. Еще одна загадка. В одном я, правда, был уверен — никаких нечистых мыслей фотографии во мне не вызывали.
В темноте раздался звук отодвигаемого кресла. Вероятно, какой-нибудь любитель проводить время наедине с бутылкой хотел расположиться неподалеку от меня, не подозревая о моем присутствии. Ну что же, я и не думал его разочаровывать. Я никогда не был склонен к самообману, но сегодня, после всего, что со мной случилось, иллюзия одиночества мне была необходима. Я все еще не был готов к решительным действиям.
Под стеклянным колпаком мерно постукивали сделанные по древнему образцу бронзовые часы. Мне здесь нравилось.
«…Надо будет запомнить это место и когда-нибудь снова сюда заглянуть. Надо…»
Раздался грохот — как будто кто-то впотьмах налетел на шкаф. Мой немой сосед был или пьян, или донельзя неуклюж. Одновременно слышалось негромкое монотонное гудение. Это, должно быть, в секции за перегородкой шуровал робот-уборщик.
Я сделал еще глоток, улыбнулся, убрал руку с фотографий (я их прикрыл, когда мне почудилось, что кто-то находится в непосредственной близости). Впрочем, тотчас выяснилось, что я не ошибся — в полумраке отчетливо вырисовывалась человеческая фигура.
Да ведь это же был тот старик в кресле-каталке, вместе с которым я дожидался, когда нас впустят на Одиннадцатую платформу!
— Добрый вечер, — сказал он, подъезжая ближе (гудел, оказывается, моторчик его транспортного средства). — Меня зовут Блэк. Я видел вас на станции… в «Больнице» Третьего крыла.
Я кивнул.
Он заискивающе хихикнул, подкатился вплотную к моему столику.
— Когда я заметил, что вы сошли с ленты, я так себе и сказал: этот парень явно собирается промочить горло. — Он посмотрел на мой бокал.
— А вот я вас на ленте не заметил.
— Я был позади, довольно далеко от вас Извините за беспокойство, мне, право, очень неловко, но не могли бы вы меня выручить?
— А в чем, собственно, дело?
— Мне ужасно хочется выпить.
Я показал рукой на обслуживающее устройство под столом:
— Кто же вам мешает? Старик затряс головой:
— Вы меня не поняли. Сам я заказать себе выпивку не могу.
— Почему?
— Врачи запретили. Я у них на заметке. Стоит мне сунуть туда свою карточку и заказать что-нибудь горячительное, меня мигом засекут. В Центральном компьютере моя карточка под особым контролем.
— Понятно.
— Но деньги у меня есть, не беспокойтесь. Я имею в виду наличные. Представляете, деньги есть, а толку от них — никакого. За выпивку-то ими не расплатишься. Вот если бы вы заказали для меня порцию виски на свою карточку, я бы, поверьте, в долгу не остался… возместил бы наличными. Черт побери, да я бы и вас угостил! Соглашайтесь, об этом никто не узнает.
— Видите ли, — ответил я, — вот вы говорите, что пить вам запрещено. Мне вовсе не улыбается нести ответственность в том случае, если вас придется отправлять отсюда на вертолете «скорой помощи».
Старик с сокрушенным видом кивнул:
— Да уж, олицетворением здоровья меня никак не назовешь. Врачи, конечно, правы. Достаточно на меня взглянуть, чтобы понять, какая я развалина. Веселого в моем положении мало. Они что ни день спасают меня от смерти, но разве это жизнь? А, плевать!.. Легкое недомогание завтра утром — терпимая цена за бокал крепкого бурбона со льдом! От этого я не умру. — Он снова хихикнул и нервно передернул плечами. — А если и умру, это, в конце концов, мое личное дело, Ну что, по рукам?
— Видите ли, — ответил я, — вот вы говорите, что пить вам запрещено. Мне вовсе не улыбается нести ответственность в том случае, если вас придется отправлять отсюда на вертолете «скорой помощи».
Старик с сокрушенным видом кивнул:
— Да уж, олицетворением здоровья меня никак не назовешь. Врачи, конечно, правы. Достаточно на меня взглянуть, чтобы понять, какая я развалина. Веселого в моем положении мало. Они что ни день спасают меня от смерти, но разве это жизнь? А, плевать!.. Легкое недомогание завтра утром — терпимая цена за бокал крепкого бурбона со льдом! От этого я не умру. — Он снова хихикнул и нервно передернул плечами. — А если и умру, это, в конце концов, мое личное дело, Ну что, по рукам?
— По рукам. — Я кивнул и вставил карточку в щель. — Собственно, мы не совершаем ничего противозаконного. Вы вправе сами решать, что для вас важнее — здоровье или…
— Закажите двойной, — попросил старик.
Я подал ему бокал. Он сделал солидный глоток, перевел дух. Поставил бокал на стол, пошарил в кармане пиджака и достал сигареты.
— Это мне тоже запрещено, — сказал он, закуривая.
С минуту мы сидели молча, размышляя каждый о своем. Меня удивляло, что я не сержусь на него, хотя он и нарушил мое уединение. Мне было искренне жаль старика. Как его зовут?.. Блэк? Вот уж кому действительно не позавидуешь. Он знал, что скоро умрет, и поэтому под любым предлогом стремился хотя бы ненадолго покинуть больничные стены. Да, старик готов был обратиться к первому встречному с просьбой заказать ему выпивку, но ведь других радостей, кроме как пропустить стаканчик-другой, у него уже не осталось.
В то же время во мне нарастала странная уверенность, что в моем сочувствии он вовсе не нуждается. Его лицо, несмотря на глубокие морщины, дышало внутренней силой и даже какой-то дерзостью, в темных глазах светился ум, а движения рук, покрытых старческими пигментными пятнами, были на удивление энергичны. И вот еще что приводило меня в замешательство: я был убежден, что никогда прежде не видел этого человека, и все же меня не покидало чувство, что встреча наша не случайна.
— Что это там у вас? — Я проследил за его взглядом и только тогда вспомнил, что забыл спрятать фотографии. — Порнографические открытки?
Я покраснел:
— Что-то вроде этого…
Блэк хмыкнул и потянулся к снимкам, но на полпути его рука остановилась, он вопросительно посмотрел на меня.
— Можно взглянуть?
Я подвинул к нему фотографии. Сжав губы, старик долго их рассматривал. Его кустистые брови сдвинулись к переносице, голова склонилась набок. Затем он улыбнулся и положил снимки на стол.
— Да, красиво, — сказал он задумчиво. — Очень красиво, — и добавил изменившимся голосом: — Увидеть Землю — и умереть.
— Простите, не понял?
— Была такая поговорка в глубокой древности: «Увидеть Венецию — и умереть». «Увидеть Неаполь — и умереть». «Увидеть Ирландию — и умереть». Людям свойственно думать, что для чужеземца побывать в том месте, где они живут, событие величайшей важности. Но в моем возрасте становишься космополитом. Я благодарен вам за то, что вы дали мне взглянуть на эти фотографии. — Голос его зазвучал звонче. — Они разбудили во мне воспоминания о днях моей юности… о самых счастливых днях!
Блэк еще раз отхлебнул из бокала. Я глядел на него с изумлением. Он уже не казался мне таким тщедушным, как в начале нашего разговора, и держался гораздо прямее, и даже словно помолодел. Интересно, как это у него получалось?
Я не вытерпел и спросил:
— Сколько же вам лет, мистер Блэк?
Он усмехнулся и вынул изо рта сигарету:
— На этот вопрос можно ответить по-разному. Хотя я понял, что вы имеете в виду. Да, я действительно видел Землю не на фотографиях. Я помню время, когда Дома еще не было.
— Но этого не может быть… Это просто физически невозможно!
Блэк со вздохом пожал плечами.
— Может, ты и прав, Ланж, — сказал он и одним глотком допил виски. — Впрочем, это не имеет значения.
Я тоже допил свой джин, поставил бокал на стол рядом с фотографиями.
— Откуда вы знаете мое имя? Он сунул руку в карман:
— Я ведь тебе что-то должен, не так ли?
Но достал он из кармана отнюдь не бумажник…
— Увидеть Землю… — сказал Блэк. — A rivederci. И тут я почувствовал, что в мое сердце вошла пуля.
Глава 2
«Что это?.. Как же это?..»
Музыка, как вихрь, закружила меня, разноцветные огни мигали все быстрее, — пора было и мне вступать со своим кларнетом.
Я все же удержался на ногах, все же вступил вовремя.
А когда закончил, слушатели еще несколько мгновений пребывали в безмолвном восхищении и лишь потом разразились овациями. Я поклонился, колени мои тряслись.
Потом свет на сцене погас и я вместе с остальными оркестрантами покинул зал. В коридоре Мартин догнал меня, хлопнул по плечу. Приземистый, уже начинающий полнеть, лысый, с бледно-голубыми водянистыми глазами на отечном лице, Мартин был классным тромбонистом и душой нашего оркестра.
— Что с тобой приключилось, там, на сцене? — спросил он.
— Что-то с желудком, — объяснил я. — Должно быть, съел какую-нибудь гадость. Так скрутило, не продохнуть…
— А сейчас как ты себя чувствуешь?
— Спасибо, лучше.
— Будем надеяться, что это не язва. С ней, знаешь ли, шутки плохи. Очень больно?
— Ничего, пройдет.
— Правильно, главное — на этом не зацикливаться.
Я кивнул.
— До завтра.
— До завтра.
Черт побери, нужно срочно найти место, где я мог бы отлежаться, прийти в себя. Дорога была каждая секунда. Вот дьявольщина! Надо же быть таким беспечным, самодовольным слепцом! Таким непроходимым болваном!..
Я уложил инструмент в футляр, быстро переоделся и поспешил к транспортерным лентам. Вскочил на линию скорого следования. На каждом перекрестке делал пересадку. Три раза спускался и поднимался по эскалатору, неоднократно менял направление на прямо противоположное, потом спрыгнул с ленты и долго шел пешком, пока окончательно не убедился, что никто меня не преследует. Тогда я вернулся к транспортерной ленте и поехал в «Гостиную».
К тому времени я был уже на грани истерики. Только гнев мешал ощущению безнадежности овладеть мной безраздельно.
…Дважды неведомый враг посягнул на мою жизнь, и оба раза я пропустил удар!..
Гнев с каждым мигом становился сильнее, перерастая уже в плохо контролируемую ярость. Кажется, еще ни разу в жизни мне не приходилось испытывать это чувство. Или нет, наверное, приходилось, если я так охотно ему отдался и переживал его столь безболезненно. Я понимал, что, если перестану себя сдерживать, последствия могут быть непредсказуемыми, и все же так мне было легче. Ведь именно она, эта мгновенно вспыхнувшая ярость, помогла мне устоять на ногах там, на сцене…
И еще я чувствовал, что во мне медленно, но неудержимо набирает силу желание найти убийц и отомстить им… отомстить именно за себя, а отнюдь не во имя торжества безликого абстрактного правосудия. И хотя я сознавал преступный характер этого желания, я не пытался его подавить. Нужно же мне было хоть как-то поддерживать душевное равновесие.
…И между прочим, желание это было очень даже приятное…
Ехидная улыбка растянула уголки моих губ. Да-да, оказывается, быть злым приятно. Это же так естественно, так по-человечески! Просто грех пытаться быть другим…
Я спустился в «Гостиную». В ее секциях люди сидели, развалясь, на диванах, читали, дремали, слушали музыку, смотрели видеофильмы, прогуливались, беседуя друг с другом, однако, несмотря на многолюдность, здесь всегда можно было найти укромный уголок.
Я двигался перебежками от секции к секции, сворачивал то вправо, то влево. Страшно боялся встретить кого-нибудь из знакомых, — времени на досужие разговоры у меня не было.
Повезло — довольно быстро нашел пустую нишу. Неяркое освещение, мягкое зеленое кресло… похоже, раскладное…
Да, действительно кресло оказалось раскладным. Я еще убавил свет, лег. Отсюда, из ниши, я видел оба входа в секцию — застать меня врасплох было невозможно. Впрочем, я был уверен, что, даже если враг и шел за мной по пятам, мне удалось от него оторваться.
Первым делом расслабился и попытался определить, кем я теперь стал. Хорошо, что переход связи осуществляется так гладко. Каждый раз спрашиваешь себя, на что это будет похоже. И вот связь переходит к тебе, и ты в который уже раз вынужден признать, что так и не понял природу этого явления. Это просто случилось, произошло — вот и все. Одно несомненно: с того момента, когда старик застрелил Ланжа, я — уже не тот Марк Энгель, которым был всю свою жизнь. Теперь я стал также и Ланжем. Или, вернее, Ланж стал мной. Иначе говоря, как только его телесная оболочка перестала существовать, мы слились, и связь от него перешла ко мне. Никакой специальной подготовки для этого не требовалось, опыт временных слияний у меня имелся. В прошлом мы сливались бесчисленное количество раз.