— Есть комментарии? — спросил Гарри Гант у своей команды по работе с кризисными ситуациями, когда «Южная Борозда» на видеоэкране конференц-зала ушла под воду. Гант сидел спиной к столу, и поскольку выражения его лица не было видно, тем членам группы, которые старались выдвинуться, сложно было понять его настроение и выдать соответствующий ответ. Никто не удивился, что первым заговорил Сиваш Каспийски — коллеги из Департамента общественного мнения звали его «мастером болтологии».
— Предполагаю, что салями ненастоящая, — высказался он.
— Что?
— Ненастоящая колбаса, — повторил Сиваш. Он был шести футов трех дюймов ростом, блондин, сложен как чемпион по десятиборью, но все сходство с Адонисом портили очки в роговой оправе и клетчатый галстук-бабочка. — Даже кошерная салями, возможно, не выдержала бы такого разгона.
— У тебя репа вместо головы, — прошипела Ванна Доминго. Но Гарри Гант расхохотался. Он повернулся к ним лицом и зааплодировал.
— Великолепно, — заявил он, — это даже лучше, чем великолепно, это просто блестяще.
Клэйтон Брайс из Департамента творческой бухгалтерии откашлялся и произнес:
— Чего тут блестящего, мистер Гант?
— Да все, — сказал Гант, махнув в сторону экрана. — То, что Сиваш только что сказал. Об этом будут говорить в СМИ. Я уже представляю последующее интервью на «Си-эн-эн»: «Профессор Ньютон, расскажите о практическом аспекте стрельбы салями из рельсовой электромагнитной пушки». Уж не говоря про реакцию страховщиков из «Этны», когда мы подадим им заявку. «Помоги нам, „Этна“, злой пират Дюфрен потопил нас куском копченого мяса!»
Ванна Доминго просто не верила, что он говорит таким тоном.
— Вы этим подонком восхищаетесь?
— Дюфреном? Конечно восхищаюсь. Черт, мне бы его нанять.
— Но он же только что уничтожил вашу собственность стоимостью в несколько миллионов долларов.
— Он сделал себе рекламу за мой счет — вот что он сделал. Вы видели реакцию публики. Благодаря ему первоклассники в Канзасе учатся печатать на компьютере, только чтобы написать мне обидное письмо. Записи трансляций его налетов — ценнейшие экземпляры в любительских коллекциях. Если бы он был главой акционерного общества, а не преступной организации, сейчас бы он входил в 500 самых богатых компаний. Дюфрен — настоящий американский герой.
— Он — зло, — настаивала Ванна Доминго. — Мы должны получить за этот корабль деньги по страховке и нанять флот, чтобы выследить его. С торпедами и глубинными бомбами…
Гант воздел руку.
— Никакого физического насилия, — сказал он, — наемники, глубинные бомбы, вся эта солдатская чушь — это противоречит традициям свободного рынка. К тому же мне такая идея не нравится.
— Но ведь он прибегает к насилию против корпорации, против вас, так почему…
— Это другое. У Дюфрена насилие… творческое. Ладно, признаю, насилие есть насилие, в душе он, может, и неприкрытый анархист, но если бы я был неприкрытым анархистом в душе, я бы только мечтать мог о том, чтобы разработать такой же красивый боевой план, как тот, который мы только что видели. Ни единой смерти, никаких серьезных повреждений, а эти зайки, которыми бросался парнишка, — да их можно продавать в магазинах под Рождество, и готова новая традиция. Совершенный гений.
— Но суть в том, что мы не анархисты, а капитал-демократы, а это означает, что военные действия мы оставляем правительству. Кстати, что там Пентагон говорит?
— Ничего воодушевляющего, — ответил К.Д. Сингх, связующее звено Ганта с Вашингтоном. — Они либо слишком перепуганы, либо в замешательстве, но в любом случае официальных комментариев от них не было. Может, сегодня им больше повезет, но мои внутренние источники сообщили, что при всех прежних морских разведках даже следов субмарины не обнаружили, сколь быстро противолодочные команды ни прибывали бы на место действия. Для кучки радикальных природозащитников, действующих сами по себе, они двигаются слишком незаметно, но ни ЦРУ, ни Анти-антиамериканское подразделение ФБР не обнаружили связи Дюфрена с какими-либо иностранными державами.
— Значит, теоретически, — сказал Гант, — пиратам не может сходить с рук то, что им сходит с рук.
— Да, сэр. Что означает, по понятиям военной разведки, что «Яббы-Даббы-Ду» не существует.
— Не существует? — Ванна изменилась в цвете. — Не существует! Ее было видно на миллионе телеэкранов, какое еще доказательство им нужно?
— Они просто осторожны, — сказал К.Д. Сингх. — И, честно говоря, мистер Гант, мы еще не подняли тот шум, на который способны, учитывая богатство корпорации.
— А скажи-ка мне вот что, — ответил Гант. — Если флот или ВВС найдут Дюфрена, что они с ним сделают?
— По возможности вынудят сдаться. Передадут его вместе с экипажем ФБР, а лодку поставят в сухой док и препарируют ее, чтобы разобраться во всех секретах. А если не сдастся — потопят.
— И скатертью дорога, — вставила Ванна.
— Хм-м, — промычал Гант. — Интересно, что на это скажут первоклашки в Канзасе.
— За канзасских школьников не отвечаю, — сказал К.Д. Сингх, — но могу предположить, о чем прямо сейчас говорит президент. Он дал разрешение на проведение работ в Антарктике на условии, что мы сведем скандалы к минимуму, что было бы нелегко даже без подобного вмешательства. Полагаю, в течение часа позвонит его представитель и отменит поддержку.
Гант пожал плечами.
— Это меня не беспокоит. Честно говоря, идея бурить Южный полюс, чтобы добыть нефть, никогда меня особо не возбуждала.
— А должна бы, — сказал Клэйтон Брайс, внезапно разозлившись. — Нам нужны доходы. А причина, по которой нам нужны доходы, заключается в том, что строительство этих зданий в милю высотой не выгодно. В «Вавилон» деньги сливаются просто так; здание начнет существовать безубыточно, если такое вообще случится, не раньше чем наши правнуки выйдут на пенсию. «Минарет» окупает себя с грехом пополам, «Фениксу» до этого пока далеко, нам долгов до конца жизни не выплатить.
— Клэйтон, но ты подумай, — ответил Гант, отмахиваясь от таких мелочных финансовых размышлений. — Эта башня на милю поднимается в небо. Я представить не могу более выдающегося достижения человечества. Высочайшее здание в истории.
— А если мы из-за него обанкротимся?
— Да черт, не обанкротимся мы. Какую-нибудь новую продукцию разработаем, чтобы его финансировать. И антарктический проект тоже не обязательно бросать, если считаешь, что это так уж необходимо. Сингх сможет связаться с кем-нибудь еще из стран — участников Конвенции, и ось закрутится.
— Мистер Гант, на это могут уйти годы…
— Пусть уходят годы. Лично я планирую прожить еще лет сорок-пятьдесят. Могу подождать.
— …к тому же они в любом случае будут настойчиво требовать что-то сделать с Дюфреном, прежде чем можно будет заключать какие-то сделки.
— Так, значит, возвращаемся к Дюфрену… может, экономическая война? На такое насилие я могу согласиться. Мы разобрались, кто их финансирует?
Клэйтон покачал головой:
— Никаких успехов.
— Никаких?
— Мы попытались проверить слухи, что к Дюфрену поступают средства от террористов или наших конкурентов, что он владелец алмазной шахты в Африке или плантации коки в Южной Америке, что он бывший торговец бросовыми облигациями, который вдруг подался в праведники. Мы проверили даже заявления о том, что его поддерживает Трехсторонняя комиссия. И все безрезультатно.
— Будем продолжать попытки, — сказал Гант. — Ванна, а ты собери всех, кто занимается общественным мнением и…
— Это же смешно, — перебила Ванна. — На этом ледоколе мы потеряли миллионы. Кто знает, сколько еще потеряно миллионов — миллиардов — потенциальной прибыли от Антарктики. И все из-за одного налета этого ублюдка — а вы чего хотите? Организовать против него рекламную кампанию. Разбить его хрюшку-копилку. Погрозить ему пальчиком. Почему бы попросту не убить его?
— Нет, — сказал Гант, ставя на этом точку. — Фило Дюфрен воплощает дух, который сделал эту страну, а таких людей не убивают. Такого человека надо либо подчинить, либо унизить. А для этого надо еще больше американской смекалки, чем он использует против тебя.
— Похоже на очень дорогой патриотизм, — заметил К.Д. Сингх.
— Это мой патриотизм, — ответил Гант. — И моя корпорация, посему мой патриотизм тут на первом месте. Так что об убийствах ничего больше и слышать не желаю. Мы этого Дюфрена победим, но победим правильно. Давайте к другим делам.
— Нет, — сказал Гант, ставя на этом точку. — Фило Дюфрен воплощает дух, который сделал эту страну, а таких людей не убивают. Такого человека надо либо подчинить, либо унизить. А для этого надо еще больше американской смекалки, чем он использует против тебя.
— Похоже на очень дорогой патриотизм, — заметил К.Д. Сингх.
— Это мой патриотизм, — ответил Гант. — И моя корпорация, посему мой патриотизм тут на первом месте. Так что об убийствах ничего больше и слышать не желаю. Мы этого Дюфрена победим, но победим правильно. Давайте к другим делам.
Ванна Доминго, все еще красная, сверилась с Электропланшетом.
— Следующий пункт касается вашей бывшей жены. И той громадной рыбины, которая вынырнула у Техникума сегодня утром. Так вот, расследование службы безопасности показало, что за взрывом стояла Джоан Файн. Целила она, похоже, в рыбу, а не в вас.
— С ней все в порядке? — Гант подался вперед, впервые за день серьезно забеспокоившись. — Она же не погибла?
— Не погибла, — ответила Ванна, подумав: об этом остается только мечтать. — Команда спасения Департамента канализации нашла ее в сухом тоннеле, и ее отвезли в общую больницу Ист-Ривер. Она была в сознании и, похоже, не особо пострадала — несколько царапин, только и всего, — но врачи хотят провести обследование. Старший инспектор канализации сделал заявление, в котором назвал это происшествие массовой галлюцинацией.
— Его бы тоже нанять. Ванна, запиши: узнать номер палаты Джоан и запланировать мне посещение.
Ванна посмотрела прямо на него.
— Вам нельзя ее навещать. Она предала корпорацию. Это анафема.
— Ванна, успокойся. Я пошлю ей открытку с пожеланиями доброго здравия, только и всего.
— Но она не пострадала.
— Ванна, я просто прошу узнать номер палаты.
— Слушаюсь, сэр.
В дверь конференц-зала постучали. Всунул голову директор Службы посещений «Феникса».
— Простите, что побеспокоил, мистер Гант, — сказал он, — но у нас тут чрезвычайные обстоятельства…
Гант вздохнул:
— Что еще?
— Мне только что позвонили снизу, из Группы по пресечению массовых беспорядков. Вы случаем не заказывали две тысячи пицц?
3
1914: ПЕШКОМ ДО ФЛЭТБУШАГолландские поселенцы из Нового Амстердама скептически бы отнеслись к заявлению, что их ухабистый городишко на Гудзоне после смены имени и двух национальностей, а также многочисленных тщетных творческих экспериментов в прокладывании труб в конце концов прославится как город с самой вкусной питьевой водой в мире. Британцы и свежеотчеканенные американцы, которые поселились там вслед за ними, тоже в это, скорее всего, не поверили бы, хотя постоянно позволяли дурачить себя всяким мошенникам, которые обещали избавить их от грязных колодцев. В этой игре в наперстки поучаствовал даже Аарон Бэрр[53]: его проект коммунального водоснабжения «Манхэттенская компания» оказался финансово успешен (чего оказалось достаточно, чтобы обеспечить его президентскую кампанию и основать банк «Чейз Манхэттен»), но на практике провалился (работало все отвратительно и совершенно не улучшало ужасных санитарных условий, регулярно вызывавших вспышки желтой лихорадки и холеры).
В конце концов Нью-Йорк начал импортировать воду — сначала по акведуку из Уэстчестера, а потом, когда из-за взрыва народонаселения, вызванного наплывом иммигрантов, налоги предельно возросли, воду стали получать с водохранилищ в далеких Катскиллах. Коммунальные инженеры и работники (многие из них только-только приехали из Италии) прорыли тоннель от Катскиллов до резервуара «Горный вид» в Йонкерсе, потом продолжили бурить горные породы в южном направлении, прошли под рекой Гарлем и довели воду непосредственно до города. 11 января 1914 года взорвали скальную перегородку на последнем участке тоннеля, и в качестве побочного эффекта завершения работ появилась возможность провести самый необычный марафон в истории города: подземную прогулку длиной в сто двадцать миль, от Катскиллов до бруклинского Флэтбуша.
Питера Луго Пеллера, внештатного корреспондента газеты «Нью-Йорк Трибьюн» чей праправнук прославится как журналист-катастрофист потерянного поколения, настолько вдохновила идея «прогулки до Флэтбуша», что он смог уговорить на это путешествие еще пятерых журналистов и двух фотографов. Они встретились в Катскиллах у дамбы Ашокан 18 января. Естественно, тут же собралась кучка насмешливых землекопов, работавших в тоннеле, которые начали делать ставки насчет того, как быстро ходоки сдадутся; лучшее капиталовложение сделал тот, кто сказал, что они не протянут и десяти миль.
Прямо перед спуском появился еще один журналист — тощий мужчинка в полной альпинистской экипировке, волосы собраны под шлем углекопа. Он бросился к кучке корреспондентов и поприветствовал Питера Луго Пеллера крепким пожатием обеих рук.
— Сальны из Северной Дакоты, — представился новичок. — Из «Диапазона Фарго».
— Далековато забрался, да? — спросил один из фотографов.
— Стараемся быть космополитами, — ответил Сальны.
Они спустились вниз, и Питер Луго Пеллер, который взял на себя роль предводителя, вскоре сделал два тревожащих открытия: первое заключалось в том, что тоннель не прямая линия, соединяющая две точки, как ему почему-то думалось вначале, а, скорее, горная дорога, на сотни футов взмывающая вверх и ныряющая вниз и петляющая вокруг рек и прочих естественных преград; а во-вторых — тоннель уже полон воды. Местами можно было потонуть или по крайней мере испортить обувь — а Пеллер надел свои лучшие туфли. После короткого совещания каждый неустрашимый корреспондент решил, что надо продолжить путь над землей, чему они и посвятили целый день, а потом вообще бросили эту затею.
Никто не заметил, что Сальны из тоннеля так и не вышел.
25 января в резервуаре «Горный вид» в Йонкерсе несколько подземных рабочих заметили мокрое существо, все в синяках, но крайне довольное собой — в помятом шлеме углекопа из недр земли выкарабкался человечек. Один из рабочих накануне выиграл серебряный доллар в конкурсе жонглеров и теперь подбрасывал его на ладони, но при виде Сальны остановился — тот вообще никак не вписывался в обстановку водохранилища.
— Ты кто? — спросил жонглер по-итальянски. Его товарищ, который сносно говорил по-английски, перевел:
— Ты чё за мудак?
— Леди на прогулке, — ответила Сальны. Она подняла шлем, высвободив длинные каштановые волосы — одиннадцатилетний Голливуд еще не успел заездить это движение. — Иду во Флэтбуш.
Жонглер опешил; его товарищ, при рождении получившая имя Мария, но решившая, что в рабочих брюках и рубахе жизнь проще, позволила себе осторожно улыбнуться. Сальны подмигнула ей в знак тайного сообщничества, а потом ткнула пальцем в серебряную монету.
— Слушай, — заявила она, — отдай ее мне. Переводить приказ не было нужды, и жонглер тут же сжал пальцы над своим блестящим призом.
— С чего бы?
— Потому что, — ответила Сальны на его родном языке, — я только что это заработала.
2023: ОСЛЫ ЗАБЛУДИЛИСЬ В ЛЕСУСто девять лет спустя женщина по имени Лекса Тэтчер сидела на чердаке в Бруклине — в Нью-Бедфорд-Стайвесанте, а не Флэтбуше, но это рядом — и крутила пальцами все тот же серебряный доллар. Монету пять раз передавали из поколения в поколение, от матери к дочери, и она уже почти совсем стерлась, но отвага, которая подхлестывала всю женскую линию Сальны/Холлингсов/Тэтчеров, нисколько не ослабла. Мать Лексы ездила искать приключения в Северную Африку, где в одиночку перешла Сахару от Тимбукту до Марракеша. К востоку от Касабланки, у подножия Среднего Атласа, она соблазнила и ограбила бедуина, торговца подержанными машинами — хотя, возможно, то было целое представительство, этого она никогда не уточняла, — в результате чего руки Лексы, в которых она держит монетку, густо-бронзовые, а сердце и голова безошибочно определяют, какая сделка невыгодна.
В домашнем кабинете Лексы стояли стол, компьютер с многочисленными внешними устройствами (некоторые можно было встретить только у добрых друзей Морриса Каценштейна), складная кровать, коллекция портретов в рамках-сердечках, а также — в настоящий момент — семейный телевизор, портативный, который шляется из комнаты в комнату, когда его не смотрят. Помимо этого в доме курсировала пара Электронавозников, выискивая и уничтожая пыль и частицы грязи, что отражало представление Лексы о домашнем хозяйстве: оно идеально, когда хозяйничает само. Два огромных окна пропускали свет и свежий воздух: в Нью-Бедфорд-Стайвесанте работал климат-контроль, и там никогда не бывало холоднее, чем благоуханной ночью в середине лета.