— Тоже представляю, — говорю, — там из вертолета надо с парашютом прыгать; только там сперва ты с перепою прямо в воду угодил, а затем ка-а-ак с пьяных глаз ты вылез…
— Точно, — говорит, — а как ты догадался?
А какого черта мне вообще гадать, если я все те места ничуть не хуже знаю!
А приятель уточняет:
— Только там не с парашютом нужно, — говорит, — а просто по веревке. И не пьяный я там в воду сверзился, а трезвый, и не вылез я, а сперва с концами утонул, ну а после мужики меня на блесну заместо рыбы подцепили… Но зато такие там места вокруг, такие, что очнулся я, на берегу лежу — и, представь себе, в штанах чего-то — чую…
А я не удивляюсь.
— Точно, — говорю, — и ты, — я предполагаю, — штаны ты расстегнул и во-о, во-о-о, во-о-о-от такого вот угря оттуда выудил!
— Верно, — отвечает, — а как ты догадался? Только это там не угорь угнездился, а минога, стерва, присосалась… Но какая ж эта рыба, — говорит, — ежели она на червяка с глазами смахивает, пусть она и метр будет… а лучше — полтора… Но это еще что! Ты не представляешь, какие еще чудища под водой встречаются; это если бы оттуда, где я был, да туда бы, где еще я не был и куда вообще добраться невозможно…
Всё, думаю, таки ж мы добрались. Еще и первый литр до конца не усидели, а уже вот-вот до летающих тарелок на двоих напьемся, до зеленых человечков мы на четверых налижемся. Почему на четверых? Да потому что у меня от этих рыбьих россказней уже в глазах двоится, чтобы не сказать бы раздвояется.
Хорошо еще, что мой метроворостый дог (в холке — во-о-о, во-о-о-от такой вот метр) — хорошо хоть он по будням крепче пива ничего не пьет, а не то бы нам на шестерых считать привиделось.
А еще намного лучше, что моя супруга доктором на «неотложке» сутками работает, а иначе бы сегодня мы на восьмерых — представляю, как бы мы на восьмерых мудрить намучились…
Я не удержался. Я приятеля перебиваю:
— Слушай, — говорю, — а зачем вообще куда-то ехать, чтоб ширинку расстегнуть, чтобы червячка оттуда вытянуть?
А приятель на меня жутко разобиделся. Он же всё всерьез присочиняет — ну а я-то же ему всё шуточки шучу…
Он обиделся, но я растолковал, что не то ему я подразумеваю, а совсем другое, что по мне, чем так куда-то ездить, проще рядом на канал пешком сходить, на закуску окуней надергать.
Я всё растолковал, а он мне заявляет, что еще гораздо проще не в канал, а сразу в унитаз удочку закинуть, потому как в тех же сточных водах всё едино ничего не водится.
— Спорим? — говорю.
— Спорим, — отвечает.
— В самом деле спорим? — говорю.
— В самом деле спорим, — отвечает.
— Прямо сразу спорим? — говорю.
— Прямо с ходу спорим, — отвечает, — тут же сразу сто рублей плачу, ежели на самом деле ты в канале хоть одну; ну хоть какую, ну хотя бы даже вот такусенькую ты рыбешечку поймаешь!
— Ладно, — говорю, — хоть какую-никакую, но я ее поймаю, но тебе за эти сто рублей самому есть ее придется!
— Ладно, — отвечает, — не придется, но за эти деньги съем; но если не поймаешь…
— Даже если не поймаю, — говорю, — мы с тобой на них еще бутылку купим, потому что всё равно мы их в конце концов пропьем… Верно? — говорю.
— Точно, — отвечает, — а как ты догадался?
А чего гадать, ежели мне с самого начала ясно, что хоть так, хоть сяк, а платить приятель будет.
На этом и сошлись. Сказано — собрались. На наживку пару тараканов прихватили. Правда, не своих — тараканов у соседей одолжили, у них они уловистей.
От меня и до канала — три минуты хода. Ну, пять, но мы дошли за десять. Но таки ж дошли, у Сенного мостика под деревья встали. Там как раз во-о-от такая вот труба выходит. Канализационная.
Но зато места вокруг! — исторические…
И вы представляете: я как только удочку забросил, так почти что сразу рыбина ка-а-ак клюнет! Батюшки, смотрю, да ведь это ж окунь — да еще какой! Метр не метр, но грамм на триста тянет, но полоски у него не поперек, а вдоль — и в тенечке светятся…
Я второй раз удочку закинул. И вы представляете: я ж опять буквально с ходу же второго экземпляра подцепил! Только не на триста грамм, а на все четыреста, и полоски у него не вдоль, не поперек, а в клеточку на свету мерцают…
А третий раз я удочку забрасывать не стал. Потому что у меня тараканы кончились, а без них ловить тут, если честно, нечего.
Но это тут, а вот если дальше по течению пройти, то вот там, вы представляете, там места такие! такие! что мутанты там исключительно на окурки ловятся. Но только не на все; а в особенности там на «беломор» клёво получается.
Но это еще что, а вот ежели еще чуть-чуть подальше по каналу прогуляться…
А вообще история не шуточная получилась, а почти правдивая. К тому же с продолжением. Потому что мы потом еще бутылку взяли и под это дело окуней натуральным образом зажарили.
Догу я на пробу предлагать не стал, у животного желудок деликатный. А приятель ничего, сожрал, а я, чтобы тему поддержать и чуток ее расширить, я ему для аппетита байку рассказал. Про кота, который вместо рыбы на крючок попался, и про боцмана, который из-за этого кота с перепою помер.
Жил-был боцман. Боцман был как боцман — как мужик из рейса приходил, так он дома непременно напивался. А жил он в коммуналке во дворе-колодце на последнем этаже при одном соседе. И однажды с ним на пару за полночь он до того нарезался, что решил сейчас же порыбачить. Вот приспичило ему здесь же сразу, с места не сходя, ну хоть кого, ну хотя бы даже кошака смеху ради выловить.
Раз приспичило — дело немудреное. Боцман спиннинг взял, ветчиной крючок побольше наживил и прямо из окна во двор забросил.
Кот немедля клюнул. А боцман потащил. Вот вообразите: боцман тащит, кот на леске вдоль по стенке трепыхается, в окна по дороге бьется, жутким ором на весь двор ормя орет… а время за полночь, а тьма кругом кромешная, а фулюганы балують…
Вообразили? Точно, самое что ни на есть светопреставление. Но пока вы это представляли, а честное население спросонья караул кричало, боцман под карнизом кошака подсачил, сачком его в квартиру заволок — и в итоге весь народ ничего не понял.
А в квартире глянул боцман на кота — и горючими слезами прослезился. Котик страшненький, тощенький, драненький — и в придачу черный. И настолько жалко стало мужику скотину неповинную, до того он пожалел зверюшку невезучую, что сперва животное он от крючка избавил, а затем остатки коньяка он у соседа отнял — и в кота его во искупление залил.
А сосед из-за того навсегда обиделся.
А кошак из-за всего, вероятно, тоже. Потому как только он из сачка на волю выбрался…
Ладно боцману он рожу разукрасил, ладно всё что бьется вдребезг переколотил, ладно даже телевизор грохнул. Но когда еще и люстра с четырехметровой высоты хрусталем по полу мелким брызгом брызнула!
Вот тогда уже и боцман развернулся.
И вот тут оно и началось.
Боцман как сачок рыбачий хватанул, ка-а-а-ак пошел по стенам за котом носиться! как давай они на пару бить-крушить куда кто промахнется, кому что подвернется! Боцман матом всеблагим орет, кот ему истошным мявом вторит; всё вокруг гремит, всё кругом трещит, ничего никто не разбирает, кто кого гоняет, не понять… словом, мать и перемать.
И пока входную металлическую дверь боцман головой нечаянно не вышиб — даже и тогда мужик не сразу на пол лег. А кот тогда как сгинул. А боцмана в больницу увезли с переломом ребер и бедра и ушибом кости головного мозга.
Погодите, это всё не всё. Боцмана ж обратно возвратили. Во-о-от такого вот всего загипсованного.
А он, как один смешной писатель некогда говаривал, через это горько заскучал. Поначалу-то он просто горько заскучал, но затем мужик ну до того лежмя лежа замаялся, что с тоски чуть было книжку не прочел. Без цветных картинок.
Но потом ему сосед за водкой сбегал.
Он за ней не просто так сходил. И не потому, что боцман так его упрашивал, что еще и пригрозил вдобавок.
Он специально «самокат» сомнительный нашел и нарочно три бутылки хапнул. Чтобы боцман хоть бы до смерти упился, а сосед был ни при чем, потому как он куда-то отлучился. От греха куда-нибудь подальше. А попутно он еще и телефонный провод колупнул, чтобы, если в самом деле что, боцман бы врачей не беспокоил.
Целый детектив на квартирной почве.
Что забавнее всего — так оно и вышло.
Боцман таки помер.
А еще забавней то, как приятель мой на этот скверный анекдотец среагировал. Хорошо хоть вилку отложил, прежде чем он на меня в упор уставился.
— А ты откуда знаешь? — говорит.
А чего я знаю? Я вообще не знаю, что чего-то знаю… Сочинил я — вот теперь и знаю…
— Мы с ним тоже, — отвечаю, — водку с этим персонажем как-то раз мы пили…
А приятель всё равно нехорошими глазами смотрит.
— Неправда, — говорит, — я тебе об этом не рассказывал… И вообще не боцман это был, а зелень он подкильная; и не три бутылки я ему купил, а пять; и не колупал я телефон, а его за неуплату отключили… И если хочешь знать, не куда-то я тогда от греха куда подальше отлучился, а с тобой здесь до утра ту же водку, между прочим, квасил. Мы тогда с тобой сидели и о бабах мы свистели!
— А ты откуда знаешь? — говорит.
А чего я знаю? Я вообще не знаю, что чего-то знаю… Сочинил я — вот теперь и знаю…
— Мы с ним тоже, — отвечаю, — водку с этим персонажем как-то раз мы пили…
А приятель всё равно нехорошими глазами смотрит.
— Неправда, — говорит, — я тебе об этом не рассказывал… И вообще не боцман это был, а зелень он подкильная; и не три бутылки я ему купил, а пять; и не колупал я телефон, а его за неуплату отключили… И если хочешь знать, не куда-то я тогда от греха куда подальше отлучился, а с тобой здесь до утра ту же водку, между прочим, квасил. Мы тогда с тобой сидели и о бабах мы свистели!
Точно. И как раз с тех пор приятель мой рыбалкою увлекся…
Только из-за этого всего мне еще разок добавить захотелось. Но что было потом… Но жене с утра я честно про рыбалку рассказал. Самое смешное, что она мне всё равно поверила.
У меня зазвонил телефон
У меня зазвонил телефон. Это рассказ так называется. Он как называется, так и начинается: у меня зазвонил телефон. И как он рано утром зазвонил, и как он спозаранку затрезвонил…
Это он не просто так. Это он нарочно. Это потому, что мне и без него до по самое по не могу жить с похмелья худо.
Объясняю: это я вчера с гостями так слегонца расслабился. Да к тому же не один, а с женой на пару разгулялся. Поначалу со своей, а потом — но потом не только я до недоразумения нарезался.
Как я в койке вместе с телом оказался — ума не приложу. Еще раз объясняю: в ситуации «тело в дело» я в койке оказался, потому как тело было не мое, а на ощупь женское.
Мне где-то как-то даже интересно стало. Ну а кое-где и очень даже интересно. Но я дипломатично: «Разрешите вас побеспокоить, — говорю, — не позволите ли вы воспользоваться вами?» — тело я на всякий случай спрашиваю.
А тело мне спросонок: «А? — это так оно сперва соображает, — а-а, пожалуйста, прошу вас, — говорит, — не стесняйтесь, — говорит, — сделайте такое одолжение», — жена мне отвечает.
Моя, а не чужая.
Надежнейшая женщина… Нет, ну в самом деле: она же с этакого перепою еще ж и на работу по будильнику отправилась. Врач она, больных она лечить обязана. Будто бы они и без нее не околеют…
А меня разбудил телефон. Поэтому-то и рассказ так называется. Потому-то как он называется, так он телефоном начинается: как он спозаранку зазвонил, как он прямо в ухо затрезвонил…
Да лучше бы моя супруга не кого-нибудь другого просто так, а родного мужа ради профилактики бы разом залечила, чтобы я заранее отмучился! А еще бы лучше, чтобы на нее этот барабашка с телефонной станции нарвался, который с похмелюги шуточки шутейные шутковать со мной затеял, полтергейст нелеченный…
Для начала он меня с газетой перепутал. С популярной, надо полагать, потому что трижды гнусным голосом меня этим непечатным органом терзали. Газета? — Не газета. — Газета? — Не газета. — Газета? — Не газета!!
— Как, и это не газета?! То есть как же это не газета, — говорят, — ну как же не газета, — заявляют, — ведь нам нужна газета!
У них что — туалетная бумага кончилась?
Хорошо, а в банке что случилось? Кризис кризисом, но зачем куда ни попадя звонить, чтоб в мою квартиру прозвониться?!
Так они ж меня ж еще и обложили. Представляете: «Банк ТундраЛесТрестВестИнвестЛимитедИнцестКонсалтинг». Это вместо «здрасте» называется. Загиб такой: лес-на-вес-процесс-полез. Точка. Вам фак.
— Чего мне? — говорю.
— Фак вам, — отвечают.
Ничего себе консалтинг! Фак их, понимаете, с утреца пораньше. Фак им в руки и дудочку на шею, даром что они и без нее свистят: с-с… с-с… примите факс-с-с…
Факс-с (на «сы») я понимаю.
— Приносите, — говорю, — пожалуйста, приму.
Банковские мне:
— Кто у телефона?!!
Я им отвечаю:
— Я.
А они мне:
— Я?! — будто в бородатом анекдоте: — Я-а-а?!
Это их там вместе с телефонами закоротило. Их закоротило, а у меня звенит. Снимаю трубку. Я еще полслова не сказал — а там звездец такой с порога:
— Ну-ка отвали давай, мужик, людям разговаривать мешаешь. Трубку, трубку положи, кому я говорю! Да не ты, это не тебе я говорю — это ж я соседке…
Вот теперь уже меня закоротило. Знаете — искорки смешные в голове, звезды, звездочки, звездунчики, звездюшки…
— Кто у телефона? — спрашиваю.
— Я, — мужик мне отвечает.
— А я кто? — говорю.
— Словцо ты неприличное, — мужик мне отвечает, — ты чего там, — говорит, — с утреца уже того?
— Сам ты, — говорю, — словцо ты нехорошее, тем более что я не столько с утреца уже того, сколько с вечера еще я этого…
— А-а, — мужик соображает, — так ты из этих, — говорит, — из интеллигентов…
«Ну ты малахольный» называется. Но я не обижаюсь. Мне наоборот — мне опять же интересно стало. Любопытно мне, до какого же маразма человек дозвониться может. Я-то поначалу думал, что я и вправду слегонца уже того, но потом — ну сами посудите, до чего мой абонент договорился.
Это целый монолог такой по телефону. Вот он говорит:
— Так ты из этих, из интеллигентов. Не расстраивайся, всякое бывает. Давай-ка мы с тобой по рюмашке врежем. У тебя там с вечера осталось? Разливай. Поровну смотри там разливай, а то видел я таких, образованных. Точно поровну разлил? Тогда будем…
Ну как там, прижилась? Наружу просится? Ничего, мы ее второй уконтропупим, а вместо закуси чайку сообразим. У меня как раз тут чайник закипает. Ты заварки сколько ложек сыплешь? Три? Заметано, положу четыре, для тебя не жалко.
Анекдот про сахар знаешь? Знаешь? Черт с ним, всё равно он скучный. А про мочу? Тоже знаешь? Ну ты зануда. Может, ты еще и в шахматы играешь? Едва-едва? Ладно, е-два на е-четыре, а потом еще по стопочке — и в дамки.
Кстати, как ты в смысле дамок, потребляешь? Да я о женщинах, о бабах говорю. Ну и как? Регулярно? И с удовольствием?!! Извращенец. Хочешь, я соседку позову? Или лучше сразу за добавкой сходим?
Это он меня по телефону спрашивает.
— Лучше сразу сходим, — отвечаю.
— Тогда пошли, — он мне предлагает.
— Пошли, — я отвечаю.
И знаете — и мы ж таки пошли.
И больше, как я слышал, не вернулись.
А у нас на Сенной
Бывают места памятные, а бывают — памятливые. А вообще я, как куда ни поверну, — лично я вот почему-то непременно на Сенную выворачиваю. Будто бы вот тянет шляться по всем этим местам, когда тошно мне становится, чтоб еще тошнее становилось…
Это вам не я придумал. Это Достоевский, между прочим, написал. Или, на худой конец, Крестовский. Он тогда же петербургские трущобы как умел описывал. И как те замечательные классики в позапрошлом веке окружающую нас литературу сочинили, так и по сей день вокруг и около Сенной те же персонажи бродят.
Вот и я — сам я тоже о Сенной готов часами вдоль и поперек распространяться. Правда, толку что с того, ежели в итоге только то и скажешь, что у нас с тех пор ровным счетом ничего не изменилось. А ведь в целом точно ничего не изменилось — разве только в частностях всё совсем иначе стало.
Я поэтому всего лишь эпизодом ограничусь. Как случилось, так и расскажу, почти что как экспромтом.
Это я так на Сенную как-то за продуктами пошел. Выбирать-то мне особо не приходится, раз живу я там неподалеку. А раз живу, заодно к словесности российской приобщаюсь.
Без цензуры. В лицах.
Ну сами посудите. Вот едва лишь я на площадь вышел — сразу же в толпе жанровая сценка развернулась. Будто по заказу две ханыжки у ларька родословную свою по матушке выяснять затеяли. Обе бабы виду жуткого, виду непотребного, обе руки в боки заложили и ну давай на пару:
— Ах, такая ты сякая, растакая ты псковская! — первая сплошным речитативом шпарит.
А вторая того хлеще в унисон несет:
— Это я-то, — говорит, — такая-то псковская?! Это ты-то растакая, скобариха пристяжная, лимита подвальная! А вот я-то петербур-р-р… — рычит, — петербурж-ж-ж… — жужжит, — петербурка, — выговаривает, — коренная, — заявляет, — петербуржница!
А первая ее пихает. А вторая от нее отпихивается. Одна — в тычки, другая — в толчки, а под ногами местная дворняжка без разбору гавчет. А народ кругом журчит, бурчит, жизнь жестянку кроет, изобилие с прилавков на корню метет; толковище, топтовище…
Зрелище! — неописучее.
Ну да я и без того отвлекся. Впрочем же, не только я. Публика вокруг тоже вся на потасовку пялится. Вытаращились кто во что горазд — кто брюзжит, кое-кто вовсю смешками брызжет, но, по крайней мере, безразличных нет. Да еще дворняжка скоморошкой трудится — то так она на задних лапках спляшет, то этак собачонка куцым хвостиком вильнет…
Так это бишь к чему. Там же ведь и третий был при бабах. Ханурик как ханурик, ровно им под стать. Но покамест две ханыжки весь честной народ этакой потехой отвлекали, их подельник у зевак закрома, как родина, почистил. Он бы их еще бы долго чистил, если б бабы вместо понарошку не на шутку бы не разошлись.