– А вы неглупы, – одобрительно кивнула актриса, – и хорошо знаете женщин. Недаром я вас часто вспоминала. А когда узнала, что именно вы являетесь тем человеком, с которым я должна непременно встретиться, я искренне обрадовалась, клянусь вам.
– Ради Бога, довольно меня интриговать! – взмолился граф Андрей. – О чем вы говорите?
– О ком, – поправила Рокур. – Я хочу говорить не о чем, а о ком. О русской принцессе Натали, жене наследника престола.
Граф Андрей поднял брови с искренним изумлением:
– А что с ее высочеством? Мы только что расстались и вскоре встретимся на балу.
– С ее высочеством то, что она напропалую изменяет с вами своему мужу, – с любезной улыбкой пояснила Рокур.
Великолепные брови Разумовского взлетели еще выше.
– Оставьте актерство, граф, – отмахнулась мадемуазель Рокур. – Поверьте, у вас нет таланта. Еще русского принца вы можете дурить, но в «Comеdie Fraçaise» вас бы не взяли. Не старайтесь притворяться: я знаю все. Я знаю, что каждый день слуга принцессы подливает в бокал ее мужа опиум, чтобы он на полчаса уснул – и предоставил вам возможность насладиться телом любовницы. Я знаю, что подобным образом вы обманываете принца с тех самых пор, как на корвете «Быстрый» лишили невинности его невесту. Я знаю, что вы лелеете планы государственного переворота, однако бедному принцу в ваших замыслах отводится самая незначительная роль.
– Какой кошмар, – пробормотал граф Андрей, вкладывая в эти слова всю издевку, на которую был способен. – И что вы собираетесь с этими сведениями делать? Рассказать императрице? Знаете, мне иногда кажется, что эта самая проницательная на свете женщина знает, что я переспал с Натали раньше, чем Поль. И ничего не имеет против этого.
– А сам принц? – ехидно спросила Рокур. – Он тоже ничего не имеет против? А принцесса Натали – она ничего не имеет против того, чтобы ее воинствующий адюльтер стал известен на всю Европу? Это сделать очень просто. В таком случае, как бы ни был глуп Павел, как бы ни была снисходительна Екатерина, они больше не смогут закрывать глаза на происходящее. Не поздоровится и вам, а уж участь вашей любовницы страшно вообразить.
– Вас-то это каким образом волнует, прекрасная дама? – с прежней ленивой усмешечкой спросил граф Андрей, хотя ничего смешного в этом откровенном шантаже не было. Он чувствовал себя растерянным.
– Меня – ровно ничего, – пожала плечами Рокур. – Мне вообще все равно. Просто сейчас у меня неприятности во Франции, ну и один из моих любовников решил избавить меня от них и восстановить мое реноме вот таким способом – оказав услугу Франции, услугу Европе.
– Вас что, пытались арестовать за безнравственное поведение? – в очередной раз попытался пошутить Разумовский.
– Нет, за долги, – ухмыльнулась Рокур с циничной откровенностью. – А успешное исполнение этого поручения сделает меня по-настоящему богатой. Что же касается вас… ваша любовница такая транжира, что мне и не снилось! Однако она не будет знать отказа ни в чем, да и вы не будете знать отказа ни в чем, если станете исполнять наказы посланников Франции и Испании. Эти страны сейчас стараются посеять несогласие между Россией, Австрией и Пруссией. Вы должны влиять на принца и требовать, чтобы он как можно активнее вмешивался в политическую жизнь России, склонял сенаторов и министров к прекращению слишком успешных войн, давления на Польшу – и вообще требовал коренного изменения внешней политики страны. И это только первый шаг. Впереди государственный переворот в России!
Граф Андрей рассмеялся в лицо Рокур:
– Мне не нужно подсказывать, как действовать, поверьте! Наши планы совпадают с планами тех, кто вас послал. Но деньги – это мощный стимул. Нам их страшно недостает. Нужно покупать людей, которые будут прославлять прогрессивные взгляды великого князя и княгини, сеять недовольство Екатериной в войсках… Ведь сперва нужно свалить с трона Екатерину и лишь потом возвести на трон Павла. Но скажите, неужели вас, моя дорогая мадемуазель Рокур, прислали из Франции исключительно потому, что некогда я имел честь оказаться в ваших объятиях? Кажется, я должен считать себя польщенным…
– Мне очень хочется сказать да, граф, – усмехнулась Рокур. – Но дело не в вас. Мне дали это поручение потому, что я имею самое тесное отношение к тому человеку, который сообщил мне эти сведения о вас и о принцессе. Были на сей счет догадки, но теперь мы знаем все подробности о ваших отношениях. Надеюсь, вы избавите меня от необходимости вдаваться в подробности.
– Но этот человек… – беспомощно пробормотал Разумовский. – Этим человеком может быть только Ганс! Неужели это он предал Минну? Неужели он смог ее предать?
– Подлинное имя Ганса Шнитке – Франц Лормуа. Его мать – немка из Лотарингии. Он был художником… Однажды он расправился с одним из своих заказчиков, к которому приревновал свою любовницу и натурщицу. Он облил их обоих кислотой…
– Боже! – в ужасе перекрестился граф Андрей.
– Мужчина умер мгновенно – его сердце не выдержало боли. Женщина жила еще несколько часов, изувеченная, изуродованная, а потом умерла в мучениях. У нее осталась пятилетняя дочь, которая воспитывалась у родственников в деревне. Девочку подобрал один актер, который был влюблен в бедняжку Франсуаз. Ну да, ее звали Франсуаз, и меня назвали в ее честь. Рокур – имя моего приемного отца. Лормуа убил мою мать и скрылся от правосудия. Я обрадовалась, когда след убийцы нашелся через двадцать лет. Я была счастлива явиться перед ним, как призрак Немезиды…
Голос ее завибрировал, словно перед ней сидел не один человек, а лежал покрытый темнотой зрительный зал, и граф не удержался, чтобы не съязвить:
– Могу себе представить, какой спектакль вы пред ним разыграли! Какие античные монологи прочли!
– У меня была очень убогая сцена, – вздохнула Рокур. – Очень тесная! В карете великого князя нас было трое: Лормуа, я и мой охранник, которого ко мне приставили в посольстве. Кстати, новый посланник Корберон прибыл вместе со мной, вернее, я прибыла в его свите. Очень интересный человек, прекрасный собеседник. Думаю, вы с ним подружитесь.
– Да уж куда деваться, охота пуще неволи, – проворчал граф Андрей, которому больше не хотелось усмехаться. – Охранник, говорите… Конечно, вы и сюда явились не в одиночестве?
– Конечно, – кивнула актриса.
– Неужели вы думали, что я смогу поднять руку на женщину, которую некогда держал в объятиях? – мрачно буркнул граф Андрей.
– Ах, что вы! – с неподражаемым выражением протянула Рокур. – Он прибыл со мной вовсе не для охраны. Просто тот сундучок с деньгами, которые я должна была вручить вам в качестве аванса, не для моих слабых женских ручек!
Ну что ж, как известно, Разумовский принял французские и испанские деньги, встретился с де Ласси и Корбероном, а потом принял также английский заем, и теперь понятно, почему он был так зол на Павла, который раньше времени предъявил императрице еще не готовый трактат и таким образом насторожил ее.
Однако случилось еще нечто, о чем он не знал, но что поставило их планы на грань срыва гораздо сильнее, чем неразумное поведение Павла.
* * *Хотя о том, что великая княгиня беременна, следовало бы немедленно сообщить императрице, Вильгельмина уговорила мужа молчать. Ей нужно было самой освоиться с этой мыслью. Кроме того, она прекрасно понимала, что теперь будет окружена самым пристальным вниманием императрицы, и, пожалуй, ей не удастся найти доверенную фрейлину. Нужно было сначала посетить Смольный, договориться с какой-нибудь девушкой, а потом уже сообщать обо всем императрице. Случай оказаться в Смольном вскоре представился: воспитанницы давали концерт, и августейшее семейство было приглашено.
Вильгельмина чувствовала себя на редкость плохо и страшно боялась, что приметливая императрица и еще более приметливая Прасковья Брюс заметят ее состояние. Еще в Гессене она как-то раз подслушала болтовню служанок о том, что опытная женщина может определить беременность в самые первые дни – по изменившемуся выражению лица девушки, по тому, как толстеет ее нос и округляется подбородок. Частенько бывало, что кумушки начинали судачить насчет какой-нибудь девушки еще до того, как она сама чувствовала первые признаки своего положения, а потом оказывались правы. Поэтому, когда Вильгельмина оказалась лицом к лицу с императрицей, у нее чуть ноги от страха не подкосились.
– Как-то вы бледны, дочь моя, – недовольно сказала Екатерина. – Какой-то у вас болезненный вид. Уж не чахотка ли? А впрочем, как не быть болезненною? Сколь я наслышана о вашем образе жизни, у вас везде крайности; если идете гулять пешком – так в двадцать верст; если танцуете – так двадцать контрдансов, столько же менуэтов, не считая аллеманд; дабы избегнуть тепла в комнатах – у вас их не отапливают вовсе; если другие натирают свое лицо льдом, у вас все тело делается сразу лицом; одним словом, золотая середина далека от вас. Боясь злых, вы не доверяете никому на свете, не слушаете ни добрых, ни дурных советов; словом сказать, до сих пор у вас нет ни в чем ни приятности, ни осторожности, ни благоразумия, и Бог знает, чем все это кончится, потому что вы никого не слушаете и решаете все собственным умом.
Вильгельмина опустила глаза, скрывая ненависть, которая вспыхнула в ней в ответ на эту отповедь. Прасковья Брюс смотрела пристально и качала головой.
Юная девушка в пышном белом платье – признак выпускного класса – подбежала в это мгновение к императрице и нырнула в глубоком реверансе:
– Ваше величество, ваше высочество… – ее темные глаза со странным выражением обратились к Вильгельмине, потом вильнули к императрице – в них мелькнул страх.
– Алымушка, – сухо проговорила Екатерина, – я рада видеть тебя.
Но весь вид, голос и взгляд ее совершенно противоречили этим словам.
Девушка мигом увяла, как цветок под ледяным дуновением, и пролепетала:
– Вас просят в зал, концерт начинается.
Она еще раз присела в реверансе… Вильгельмине показалось, что глаза ее полны слез, губы дрожат.
– Что такое Алымушка? – спросила она, наклоняясь к девушке. – Я никогда не слышала такого имени.
– Это не имя, ваше высочество, – пролепетала девушка, не поднимая глаз. – Мое имя Глафира, Алымова – это фамилия. Меня чаще всего называют Алымушкой… если вам будет угодно…
– Нет, я сломаю язык на этом прозвище, – засмеялась Вильгельмина. – Вас зовут Глафира? О Боже, какие варварские имена у русских! Вы не возвражаете, если я буду звать вас Фифи? По-моему, это очень мило, очень нежно.
– Как вам будет угодно, ваше высочество! – Девушка склонилась в еще более глубоком реверансе, и Вильгельмине показалось, что губы ее дрогнули в улыбке.
Разумеется, она была довольна!
Разумеется, Алымушка с трудом сдерживала смех! Фифи, о Боже…
Императрица поймала взгляд девушки и заговорщически улыбнулась.
Кажется, все идет так, как нужно…
Алымушка с облегчением перевела дух. Вот уже несколько дней она места себе не находила от беспокойства. Судьба ее повернулась так внезапно… Она с ума сходила, она не знала, что делать, как вернуть себе благосклонность императрицы, как поймать внимание великой княгини, как оказаться ближе к графу Андрею. Часто бывало, что она убегала тайком из Смольного – однажды удалось украсть у привратника ключик от маленькой двери под лестницей – и блуждала, как безумная, вокруг Мраморного дворца, если неподалеку стояла карета графа Андрея, или около его дома, или около Зимнего, если он вместе с великими князьями бывал у императрицы… И вот однажды… однажды она притаилась около кареты их высочеств и услышала разговор. Это был самый странный разговор на свете, самый странный! Неизвестная женщина говорила с Гансом Шнитке, конюшим его высочества и доверенным слугой великой княгини. Но эта женщина почему-то называла Шнитке другим именем – Лормуа – и обвиняла его в убийстве, совершенном двадцать лет назад во Франции. И уверяла, что откроет его преступление всем, прежде всего великой княгине, если… если Лормуа не расскажет ей то, о чем она хотела знать. А знать она хотела, какие отношения связывают великую княгиню и графа Разумовского!
Услышав имя графа Андрея, Алымушка вся обратилась в слух. Но чем больше она вслушивалась, тем больше мечтала оглохнуть…
Чуть живая от ревности, от жажды мести, она не успела вовремя убежать, и Ганс Шнитке, нет, Лормуа чуть не придушил ее, поймав в кустах и приняв за ту, которая угрожала ему. Кое-как Алымушка сбежала…
Она не знала, что делать с тайной, которая терзала ее. Так, значит, граф Андрей – любовник этой немки! Так, значит, Алымушка никогда, никогда не была ему нужна! Он обманул ее!
Любовь исчезла из ее сердца, словно ее там никогда и не было. Осталась только жажда мести.
Теперь нужно было обо всем рассказать императрице. Но как подобраться к ней, если она избегает Алымушки? Пришлось открыться Бецкому… Пораженный, оскорбленный, он немедленно поехал во дворец. Спустя час карета вернулась – уже за Алымушкой. И она, плача от жалости к себе, повторила все, что слышала, императрице.
Та долго смотрела перед собой неподвижным взором, потом с горькой усмешкой сказала:
– Я все угадала. Я все угадала, но не верила себе. И даже когда услышала это от Румянцевой, не вполне верила. Теперь же… Спасибо, милая девочка, спасибо… Моя невестка – распутница. И заговорщица вдобавок! Теперь мы должны навести порядок в этом осином гнезде.
Алымушка с трудом вспомнила, что да, что-то говорилось и о планах возвести на престол Павла. Заговор против императрицы! А она-то думала лишь о заговоре против себя, против своей любви!
В ту же ночь они с императрицей решили, что Алымушка должна найти способ обратить на себя внимание великой княгини и втереться к ней в доверие. Легче всего это можно было сделать на концерте в Смольном, ведь великая княгиня обожала игру на арфе.
В этот вечер Алымушка превзошла себя! Арфа пела так, что дамы в зале то и дело растроганно всхлипывали. Алымушка вся дрожала, когда аплодисменты раздались вокруг. Ах, если бы граф Разумовский слышал это! Но его не было в зале. И слава Богу, не то Алымушка, быть может, не решилась бы предать его.
После концерта великая княгиня осыпала ее комплиментами. Императрица, как они и намечали, держалась холодно… и с презрительным пожатием плеч дала все-таки свое согласие на то, чтобы Глафира Алымова, окончив курс, перешла служить в штат великой княгини.
Когда граф Андрей и Павел услышали об этом, они только ошарашенно переглянулись. Сделать ничего было нельзя. Не могли же они объяснить Вильгельмине, почему в один голос возражают против Алымушки! Ведь беременных женщин нельзя волновать!
* * *Екатерина написала Павлу и попросила навестить ее. Она тщательно продумала эту встречу. И дважды подчеркнула в письме, что хочет поговорить с ним наедине.
Великий князь явился, не скрывая раздражения. При этом видно было, что один на один с матерью он чувствует себя страшно неуверенно. Трудно было представить, что всего лишь несколько дней назад он смело бросился в Зимний дворец и швырнул перед матерью «Рассуждение о государстве вообще». За это он получил такую выволочку от жены и Разумовского, словно был не цесаревичем, а нерадивым семинаристом. Оказывается, Разумовский предполагал предъявить трактат – конечно, после серьезной доработки – в Сенат. А Павел выдал эти замыслы императрице, он поступил, как предатель! Теперь враг предупрежден, а заговорщиков ждут карательные меры… Пусть Павел будет осторожней при встрече с матерью, пели они ему в оба уха. Откажитесь от обеда, который будет вам предложен. Ваш отец закололся вилкой – смотрите, чтобы с вами не произошло чего-нибудь подобного!
– Я приглашаю вас отобедать со мной, – мягко сказала Екатерина. – Прошу к столу.
– Нет! – истерически вскричал Павел. – Я не… не голоден! У меня нет аппетита!
– Какая жалость, – сказала Екатерина. – А ведь нынче у меня к столу испанское вино, которое вам так понравилось в прошлый раз… и от которого вам совсем не хотелось спать.
Она многозначительно посмотрела на Павла. Но в его глазах ничего не отразилось. Ну еще бы! Он слишком туп, чтобы понять намек… Тем более что он даже не подозревает о бездне подлости и предательства, которыми окружен!
– Кроме того, я приказала приготовить для вас сосиски, которые вы так любите. Однако они сделаны по новому рецепту, в них добавлены кое-какие особо пикантные пряности.
У цесаревича сделалось растерянное лицо. Подобно тому как дитя малое не может отказаться от сладкого, он не мог отказаться от любимой еды.
– Вы нынче как-то очень добры, ваше величество… матушка.
– Просто мне нужно поговорить с вами очень серьезно. Видите, мы здесь одни. Серьезно… А такие разговоры на пустой желудок не ведутся! Прошу отведать сосиски.
Императрица и цесаревич одновременно взялись за вилки и ножи, отрезали по кусочку, императрица положила ломтик нежнейшего, мелко-мелко изрубленного мяса в рот, а великий князь вдруг низко наклонился к тарелке, уставился на нее, словно не верил своим глазам, – и отпрянул с криком:
– Что это?! Что это?!
– Что такое? – насторожилась Екатерина.
– Это стекло! Стекло! – истерически выкрикнул Павел. – Кусок стекла был в моей сосиске! Вы задумали убить меня! Вот зачем вы меня позвали на этот приватный обед!
Теперь Екатерина уставилась в его тарелку, словно не верила глазам. Она и в самом деле не верила им!
Кусочек стекла! Как он сюда попал, что за нелепость?! У нее и в мыслях не было… Никакого такого приказания она не отдавала, но как внушить это Павлу, который бьется в истерике?
– Успокойтесь, сын мой, – призвала она на помощь два слова, которые употребляла так редко, которые так трудно было заставить себя произнести, ибо это было ложью. – Клянусь, что это несчастная случайность.
– Нет, нет, не верю! – всхлипывал Павел.
– Ну рассудите же логически, – прикрикнула Екатерина, которой это начало надоедать. – Вы сами взяли свою сосиску с общего блюда. Она могла бы достаться мне, и что тогда? Вы бы кричали, что я решила покончить с собой на ваших глазах? К тому же такой очень даже немаленький кусок стекла можно проглотить, только если не жевать мясо, а ведь вы знаете старинную премудрость, ее вам внушала еще императрица Елизавета Петровна: «Кто дольше жует, тот дольше живет!» Вы никак не могли проглотить стекло. И уж если на то пошло, задумай я вас отравить, я бы сделала это не за собственным столом!