— Я понимаю, — сказала Эбби.
— И еще один момент, который вам следует иметь в виду. Вы единственный ординатор, с которым мы говорили на эту тему. Единственная кандидатура, которую мы рассматриваем всерьез. Так что настоятельно рекомендую проявить мудрость и не рассказывать об этом вашим коллегам. Вспыхнет зависть, чего мы совсем не хотим.
— Разумеется, я сохраню этот разговор в тайне.
— Вот и отлично. — Арчер обвел глазами собравшихся. — Думаю, все согласятся с такой постановкой вопроса? Верно, джентльмены?
Мужчины дружно закивали.
— Консенсус достигнут, — объявил Арчер. Он улыбнулся и снова протянул руку к графину с бренди. — Это я и называю настоящей командой.
— И что ты об этом думаешь? — спросил Марк по пути домой.
Эбби запрокинула голову и с каким-то неистовством крикнула:
— Я не чувствую под собой ног! Боже, какой был вечер!
— Значит, ты счастлива?
— Ты что, шутишь? Я напугана.
— Напугана? Чем?
— Тем, что обязательно наделаю ляпов и испорчу впечатление о себе.
Марк засмеялся и похлопал ее по коленке:
— Слушай, мы же успели поработать со всеми ординаторами и потому знаем, что зовем к себе самого лучшего.
— И в какой мере выбор был обусловлен вашим влиянием, доктор Ходелл?
— В ничтожной. Остальные полностью сошлись во мнении насчет тебя.
— Правда?
— Правда, Эбби. Можешь мне верить: в нашем списке ты идешь первым номером. И мне думается, ты считаешь все это потрясающей удачей.
Улыбающаяся Эбби откинулась в пассажирском кресле. Воображение подбрасывало ей картины будущего. До этого вечера она смутно представляла, где станет работать через три с половиной года. Вероятнее всего, в одной из клиник страховой медицины. Частная практика клонилась к закату, и Эбби не видела для себя никаких перспектив в этой сфере. По крайней мере, в пределах Бостона. А ей очень хотелось остаться здесь.
В Бостоне. Рядом с Марком.
— Я ужасно хочу войти в команду, — сказала она. — Надеюсь, не разочарую никого из вас.
— Не разочаруешь. Команда знает, какие люди ей нужны. В этом наши мнения целиком совпадают.
— И даже мнение Аарона Леви? — помолчав, спросила Эбби.
— А с чего Аарону занимать другую позицию?
— Не знаю. Я сегодня немного поговорила с его женой. У меня возникло ощущение, что Аарон не очень-то счастлив. Ты знал, что он подумывает уехать из Бостона?
— Что?
Марк был искренне удивлен.
— Говорил, что хотел бы перебраться в какой-нибудь городишко.
— Как бы не так, — засмеялся Марк. — Элейн — типичная бостонская девчонка.
— Она и не думает о переезде. Это мысли Аарона.
Некоторое время Марк молча крутил руль, обдумывая услышанное.
— Должно быть, ты его неправильно поняла, — наконец произнес он.
— Возможно, — пожала плечами Эбби.
— Пожалуйста, свет, — сказала Эбби.
Хирургическая медсестра настроила бестеневой светильник, направив луч на грудь пациентки. Место операции было отмечено черным маркером: два крестика, поставленных чуть выше пятого ребра и соединенных линией. Грудная клетка, как и сама пациентка, была невелика. Мэри Аллен, 84 года, вдова. В клинику поступила неделю назад с жалобами на снижение веса и сильные головные боли. Обычный в таких случаях рентген грудной клетки дал тревожные результаты: множественные узелки в обоих легких. В течение шести дней пациентке делали всевозможные анализы, сканировали и снова возили на рентген. Она прошла бронхоскопию. Ей кололи иглами грудную стенку. Тем не менее полной ясности с ее диагнозом по-прежнему не было.
Сегодня они получат ответ.
Доктор Уэттиг взял скальпель. Лезвие замерло над отмеченным местом. Эбби ждала, когда же он сделает надрез. Генерал почему-то медлил. Вместо этого он взглянул на Эбби. Из-за маски взгляд его синих глаз казался еще более жестким, металлическим.
— Скажите, Ди Маттео, сколько раз вы ассистировали при открытой биопсии легких? — спросил он.
— Пять.
— Вы знакомы с историей болезни этой пациентки? Видели рентгеновские снимки?
— Да, сэр.
— В таком случае действуйте, доктор, — сказал Уэттиг, передавая ей скальпель.
Эбби с удивлением смотрела на скальпель, поблескивающий в его руке. Генерал редко уступал кому-либо свою операцию. Даже более опытным ординаторам.
Эбби взяла скальпель, ощутила вес полоски нержавеющей стали. Скальпель удобно лежал в ее руке. Эбби уверенным движением натянула кожу в месте надреза и провела скальпелем по верхней кромке ребра. Пациентка была совсем худенькой. Слой подкожного жира почти отсутствовал. Второй разрез, чуть глубже первого, раздвинул межреберные мышцы.
Эбби достигла плевральной полости.
Введя палец в разрез, она ощупала поверхность легкого. Поверхность была мягкой, губчатой.
— Все в порядке? — спросила Эбби у анестезиолога.
— В полном.
— Фиксирую место разреза.
Чтобы расширить область разреза, пациентке раздвинули ребра. Вентилятор гнал воздух. Под его напором еще один маленький кусочек легочной ткани надулся и лопнул, словно воздушный шарик. Не обращая внимания на вздутие, Эбби поставила зажим.
— По-прежнему все нормально? — снова обратилась она к анестезиологу.
— Без проблем.
Эбби сосредоточилась на выступающем островке легочной ткани. Ей хватило беглого взгляда, чтобы определить местонахождение узелка.
— Достаточно твердый, — поморщилась Эбби. — Плохо дело.
— Ничего удивительного, — сказал Уэттиг. — Судя по рентгенограмме, дело пахнет интенсивной химиотерапией. Мы сейчас лишь подтверждаем тип клеток.
— Головные боли — следствие метастазов в мозгу?
Уэттиг кивнул:
— Прогрессирующая форма рака. Восемь месяцев назад ее рентгенограмма была в норме. Теперь эта пациентка — настоящая раковая ферма.
— Ей восемьдесят четыре, — сказала одна из медсестер. — Как-никак прожила долгую жизнь.
«Вот только какую жизнь?» — мысленно спросила Эбби, проводя иссечение и удаляя кусочек легкого вместе с узелком.
С Мэри Аллен она познакомилась только вчера. В палате старуха сидела очень тихо, почти не шевелясь. Жалюзи были опущены, отчего в комнате царил полумрак. Оказалось, свет вызывает у Мэри головные боли. «У меня от солнца глаза болят. Боли я не чувствую только во сне. А у меня много разных болей».
Потом она попросила у Эбби какое-нибудь снотворное посильнее.
Закончив иссечение, Эбби зашила рану. Уэттиг не комментировал ее действия. Он только следил за работой, сохраняя свой обычный холодный взгляд. Но даже молчание Генерала могло считаться достойным комплиментом. Она давно усвоила: если Генерал не критикует, это уже победа.
Наконец Эбби зашила грудную клетку пациентки и убрала дренажную трубку. Она сняла окровавленные перчатки и бросила в «грязный» бак.
— Теперь самое сложное — сообщить неприятные новости, — сказала Эбби, глядя, как медсестры вывозят каталку Мэри из операционной.
— Она знает, — сказал Уэттиг. — Они всегда знают.
Под скрип колес каталки Эбби и Генерал направились в постоперационную палату. Там, отделенные занавесками, лежали четверо прооперированных пациентов. Кто-то из них уже пришел в сознание, кто-то еще только выбирался из анестезиологической дремы. Койка Мэри Аллен была самой последней, в дальнем конце помещения. Пациентка потихоньку приходила в себя. Шевельнула ногой. Потом застонала. Попыталась высвободить руку из ограничительного зажима.
Достав стетоскоп, Эбби быстро прослушала легкие Мэри.
— Введите ей пять миллиграммов морфина. Внутривенно.
Медсестра выполнила распоряжение Эбби. Такой дозы сульфата морфина будет достаточно, чтобы унять боль и облегчить Мэри возвращение в сознание. Стоны прекратились. Кардиомонитор отмечал ровные, ритмичные удары ее сердца.
— Доктор Уэттиг, какие будут распоряжения? — спросила медсестра.
Эбби посмотрела на Генерала.
— Распоряжения получите у доктора Ди Маттео, — сказал он и вышел из палаты.
Медсестры переглянулись. Обычно Уэттиг сам писал распоряжения, касавшиеся прооперированных больных. Новое проявление его доверия к профессионализму Эбби.
Взяв карточку Мэри, она присела к столу и начала писать: «Перевод в палату № 5, восточное крыло. Передача под наблюдение службе торакальной хирургии. Диагноз: проведена открытая легочная биопсия с целью определения характера многочисленных легочных узелков. Состояние: стабильное». Затем Эбби последовательно выписала все рекомендации, касающиеся диеты, лекарств и процедур. Оставалось заполнить графу с кодом состояния[3]. Почти автоматически она написала: «Полный код».
Подняв голову от записей, Эбби еще раз взглянула на Мэри Аллен. Та пока еще лежала на каталке. Эбби попыталась ощутить себя восьмидесятичетырехлетней старухой, все тело которой пронизано раковыми клетками. Мало того что дни Мэри сочтены. Каждый из них несет ей неутихающую боль. Что бы предпочла эта старуха? Быструю и более гуманную смерть или продолжение своих мучений? Этого Эбби не знала.
Подняв голову от записей, Эбби еще раз взглянула на Мэри Аллен. Та пока еще лежала на каталке. Эбби попыталась ощутить себя восьмидесятичетырехлетней старухой, все тело которой пронизано раковыми клетками. Мало того что дни Мэри сочтены. Каждый из них несет ей неутихающую боль. Что бы предпочла эта старуха? Быструю и более гуманную смерть или продолжение своих мучений? Этого Эбби не знала.
— Доктор Ди Маттео! — послышалось из динамика интеркома.
— Я слушаю.
— Примерно десять минут назад поступил вызов из четвертой палаты, восточное крыло. Вас просили туда подойти.
— В нейрохирургию? Они сказали зачем?
— Что-то связанное с пациенткой по фамилии Террио. Они вас просят поговорить с ее мужем.
— Карен Террио больше не моя пациентка.
— Доктор, я лишь передаю вам их просьбу.
— Спасибо. Сейчас буду.
Вздохнув, Эбби поднялась со стула и подошла к каталке Мэри Аллен, чтобы в последний раз взглянуть на кардиомонитор и проверить общее состояние. Пульс немного ускорился. Мэри начала шевелиться. Она снова стонала. Боль вернулась.
— Введите ей еще два миллиграмма морфина, — сказала медсестре Эбби.
Вспышки на экране кардиомонитора показывали, что сердце Карен Террио бьется медленно и ровно.
— У нее такое сильное сердце, — бормотал Джо Террио. — Оно не хочет сдаваться. И сама она тоже не хочет сдаваться.
Он сидел у постели жены, держа ее руки. Его взгляд был прикован к зеленой линии, тянущейся по экрану осциллоскопа. Джо ошеломляло обилие медицинской аппаратуры: всех этих трубок, мониторов, аспирационного насоса. Ошеломляло и пугало. Все внимание мужа Карен было приковано к кардиомонитору. Возможно, Джо думал, что если он сумеет постичь секреты этого загадочного ящика, то разберется и во всем остальном. Даже поймет, как оказался у койки женщины, которую любит и сердце которой не прекращает биться.
Было три часа дня. С момента, когда пьяный водитель протаранил машину Карен Террио, прошло уже шестьдесят два часа. Возраст пациентки — тридцать четыре года. Реакция на ВИЧ отрицательная, раковых опухолей и инфекционных заболеваний не обнаружено. Здесь лежала пока еще живая женщина с мертвым мозгом. Проще говоря, Карен представляла собой живой супермаркет здоровых органов для пересадки. Сердце. Легкие. Почки. Поджелудочная железа. Печень. Кости. Роговица. Кожа. С нее одной трансплантологи могли собрать обильную жатву. Как бы страшно ни звучало это слово, вполне обиходное в жаргоне трансплантологов, но организм Карен мог бы спасти жизнь или улучшить состояние полудюжине больных.
Эбби подвинула стул и села напротив Джо. Она была единственным врачом, долго и обстоятельно говорившим с Джо Террио. Неудивительно, что сейчас медсестры позвали именно ее. Она должна убедить Джо подписать необходимые документы и позволить Карен умереть. Некоторое время Эбби сидела молча. Ее и Джо разделяло простертое тело Карен Террио, грудь которой поднималась и опускалась в установленном ритме: двадцать вдохов в минуту.
— Вы правы, Джо, — наконец сказала Эбби. — У вашей жены сильное сердце. Оно способно вот так же биться еще какое-то время. Но не годами. В конце концов тело оценит свое состояние. Тело поймет.
Джо поднял на нее глаза, воспаленные от слез и бессонницы:
— Поймет? Что?
— То, что мозг его хозяйки мертв и сердцу больше незачем биться.
— Как тело может понимать такие вещи?
— Мозг нужен нам, не только чтобы думать и чувствовать. Мозг задает организму цель и смысл существования. Стоит цели исчезнуть, сердце, легкие и другие органы перестают работать.
Эбби кивнула в сторону аппарата искусственной вентиляции легких:
— Как видите, это устройство дышит за вашу жену.
— Я знаю, — прошептал Джо, растирая себе лицо. — Знаю, знаю…
Эбби молчала. Вцепившись себе в волосы, Джо раскачивался на стуле. Из его горла вырывались звуки, чем-то похожие на рыдания. Максимум того, что может позволить себе мужчина. Когда он снова поднял голову, его волосы стояли торчком, мокрые от слез.
Он опять взглянул на монитор. Монитор был единственным устройством, не вызывавшим у Джо страха.
— Все это… так преждевременно.
— Нет, не преждевременно. Очень скоро состояние органов вашей жены начнет ухудшаться, и они уже не будут пригодны для трансплантации. Поймите, Джо: эта задержка ничего не даст.
Тело жены было барьером, поверх которого Джо смотрел на доктора Ди Маттео.
— Вы принесли бумаги? — спросил он.
— Они при мне.
Джо подписал документы, едва взглянув на бланки. Эбби и дежурная медсестра засвидетельствовали подлинность его подписей. Копии документов лягут в историю болезни Карен Террио, попадут в базу данных БОНА — Банка органов Новой Англии[4] и базу данных координатора трансплантационных операций клиники Бейсайд. После этого наступит время жатвы.
Карен Террио похоронят, но части ее организма еще долго будут жить в других телах. И прежде всего ее сердце. Человек, которому его пересадят, и не узнает, как весело билось это сердце, когда пятилетняя Карен бегала и играла; как замирало от счастья, когда в двадцать лет она выходила замуж, а через год переполнялось радостью материнства. Пусть это и не бессмертие, но что-то очень близкое к бессмертию.
Но вряд ли подобные мысли могли утешить Джозефа Террио, не покидавшего вахту у постели жены.
Эбби застала Вивьен Чао в раздевалке операционной, куда та пришла после экстренной четырехчасовой операции. Однако на хирургическом костюме, который Вивьен успела снять, не было ни пятнышка пота.
— Муж Карен Террио дал согласие на жатву, — сказала Эбби.
— Он подписал документы? — спросила Вивьен.
— Да.
— Прекрасно. Тогда я распоряжусь насчет перекрестной пробы.
Вивьен потянулась за чистой хирургической блузой. Сейчас на ней были только лифчик и трусики. Сквозь ее плоскую грудную клетку проступали все ребра.
«Профессиональная зрелость не обязательно сопровождается телесной», — подумала Эбби.
— Как ее основные органы? — поинтересовалась китаянка.
— Поддерживаются в стабильном состоянии.
— Главное, чтобы не падало давление. Пусть почки обильно снабжаются кровью. Не каждый день судьба преподносит симпатичную пару почек, да еще и четвертой группы с положительным резусом.
Вивьен надела чистые хирургические штаны, завязывающиеся на поясе, и заправила в них блузу. Все ее движения отличались точностью. Даже элегантностью.
— Пойдешь на жатву? — спросила Эбби.
— Если сердце решат отдать моему пациенту, пойду. Жатва — самая легкая часть. Куда интереснее сама пересадка и приживление органа.
Вивьен закрыла шкафчик, щелкнув замком.
— Есть минутка? Хочу познакомить тебя с Джошем.
— Кто он?
— Мой пациент. Достался мне по линии обучения. Он сейчас в палате интенсивной терапии.
Они покинули раздевалку, вышли в коридор и направились к лифту. Свою коротконогость Вивьен компенсировала быстрыми, почти яростными шагами.
— Нельзя говорить об успехе пересадки сердца, пока не сравнишь состояние пациента до и после операции, — сказала Вивьен. — Сейчас я тебе покажу этого парня с его собственным сердцем. Быть может, для тебя кое-что прояснится.
— Что ты имеешь в виду?
— У твоей пациентки есть сердце, но умер мозг. У моего парня здоровый мозг и практически нет сердца.
Двери лифта распахнулись. Вивьен вошла в кабину.
— Когда видишь такие трагедии, некоторые вещи начинают обретать смысл.
В лифте они ехали молча.
«Конечно, в этом есть смысл, — думала Эбби. — И большой смысл. Вивьен его видит отчетливо. Но мне не прогнать из памяти ту картину… Дочери Карен, совсем еще дети… Они стояли возле постели матери, боясь до нее дотронуться».
Так же молча Вивьен вела Эбби в палату отделения интенсивной терапии.
Джошуа О’Дей спал на койке № 4.
— Целыми днями только и делает, что спит, — пояснила медсестра.
У нее были светлые волосы и миловидное лицо. На бедже значилось: «ХАННА ЛАВ, ДИПЛОМИРОВАННАЯ МЕДСЕСТРА».
— Из-за перемены лекарств? — спросила Вивьен.
— Думаю, из-за депрессии, — покачала головой Ханна и вздохнула. — Я ухаживаю за ним уже не первую неделю. С самого дня его поступления. Он такой замечательный парень. Мне он очень нравится. Простой, бесхитростный. Раньше он со мной разговаривал. А с недавних пор погрузился в эту спячку. Когда не спит, лежит и смотрит на свои трофеи.
Ханна кивнула в сторону тумбочки, на которой любовно были разложены спортивные ленты и вымпелы. Среди них находились и его собственные награды, самой ранней из которых был вымпел, полученный Джошем еще в третьем классе. Тогда, будучи бойскаутом-волчонком[5], он участвовал в соревнованиях «Дерби соснового леса»[6]. Эбби знала об этих соревнованиях. Как и Джошуа О’Дей, ее брат был бойскаутом-волчонком.