- Да нет... Я... зачем я, -бормочет Адам, нагибаясь еще ниже.- У меня руки в земле...
Станда идет в белую кухоньку. В соседней компате тишина, разве что тюкнет канарейка да перескочит с жердочки на жердочку, У Станлы на сeкунду замирает сердце, когда он стучит в стеклянную дверь.
- Войдите, - отозвался сдавленный голос, и Станда впервые входит в комнату Марии. Мария сидит у швейной машины, но без всякого шитья в руках; глаза у нее красные, она испуганно смотрит на Станду - вероятно, ждала кого-то другого.
- Вот... если хотите, прочитайте... - показывает Станда газету. И отчего это у него всегда такой громкий, грубый голос, когда он говорит с Марией?
Мария берет газету, ищет...
- Вот эта заметка, - бормочет Станда и тычет пальцем; при этом он нечаянно коснулся локтя Марии и отдернул руку.
Мария читает. Наклониться бы через ее плечо, прочесть еще раз вместе с ней; ее волосы легонько пощекотали бы его щеку, запахло бы душистым мылом и кожей; и он услышал бы ее тихое глубокое дыхание... "Первыми добровольно вызвались следующие шахтеры..." Станда неуверенно переминается с ноги на ногу и смотрит на склоненную голову Марии и ее плечи, на канарейку, на белые занавесочки, на белую постель Марии, на белые руки Марин; он хмурится от смущения, принужденно кашлиет и сам ужасается, как громко и неестественно звучит его кашель. Мария читает, пальцы у нее дрожат, слабый румянец разливается по лицу и шее до самого выреза блузки, она тоже читает как-то удивительно долго и неподвижно. Теперь она подняла голову; глаза ее сияют, в них что-то дрожит и расплывается, они полны слез, а полуоткрытые губы подергиваются мягко и нежно.
- Можно мне... можно, я спрячу? - спрашивает прерывающийся женский голос.
- Я вам потом принесу, - мрачно вырывается у Станды. - Я... я должен еще показать товарищам.
Тут ему приходит в голову, что он мог бы купить вторую газету, но поздно.
- Я принесу, - повторяет он еще более неприветливо и не знает, что сказать дальше, остается только споткнуться об эту стеклянную дверь - вот он и в кухне, и злится на самого себя. Болван, нужно было оставить ей газету!
Адам оборачивает к нему длинное лицо.
- Я покажу ребятам, - произносит Станда, лишь бы не молчать.
- Погоди-ка, - сказал Адам, вытирая руки о штаны, и направился к сарайчику, где у него хранится весь его инструмент. Вскоре он вернулся с толстым синим карандашом.
- Дай-ка сюда, - невнятно говорит он, - надо отчеркнуть, чтобы сразу нашли.
Адам разложил газету на скамейке, присел на корточки, как ребенок, и, внимательно моргая, обвел толстой синей рамкой заметку о катастрофе на шахтe "Кристина"; серьезно, с довольным видом рассматривает он теперь свою работу и тщательно поправляет один уголок.
- Ну вот, теперь можешь показывать.
XVIII
Прежде всего к Пепеку. Пепек живет вон там- на квартире у Томешей. Станда просовывает голову в его берлогу и чувствует, что сейчас задохнется - такая вонь идет от детских пеленок и нищенского тряпья. Неряха Анчка, сидя на табуретке, кормит с ложечки сопливого ребенка; другой, еще сопливее, сидит на полу и сосредоточенно играет мутовкой.
- Пепек дома?
- Спит еще.
В углу на постели послышалось кряхтение и скрип, Пепек поднял взлохмаченную башку.
- Что? Что такое?
- Я тебе кое-что принес.
- Ладно, погоди на улице, я сейчас.
Пепек, зевая, выходит на крыльцо в штанах и рубашке.
- Здорово, Станда. Что там у тебя?
- Прочитай-ка вот, - показывает Станда.
Испек, зевая, чешет волосатую грудь.
- Я сегодня газеты еще не покупал. Ну-ка, покажи!- И он с угрюмым видом пробегает заметку.Ну и что?
- Что ты об этом скажешь?
- Шуму-то сколько! - презрительно цедит Пепек.- Лучше бы деньжуры побольше подбросили.
- Какой деньжуры?
- Ну деньжат. За такую хлопотливую работенку, братец... надо платить не повременно...
- А показать Анчке не хочешь? Что ты в газету попал?
Пепек злобно дергает головой, точно ему тесен ворот рубашки.
- Да на кой черт! Бабы разве что в этом понимают! - Пепек хмурится. Пишут тоже - опасный участок! Им-то легко говорить! Послали бы туда этих храбрецов, вот это да!
- Каких храбрецов?
- Которые пишут! Терпеть не могу, когда меня по плечу похлопывают молодец, мол! Заплатили бы получше, чем языком чесать; а в газетах печатать, от этого толку мало. Из-за славы, что ли, работаем? Разве что Андрее, - усмехнулся Пепек, - а о нем-то как раз и не пропечатали!.. Мне, брат, всю ночь мерещился этот ход, все будто кровля валится...
Станда сильно разочарован тем, как Пепек отнесся к их прославлению.
- А вчера у Малека хорошо как было, - заговаривает он о другом.
- Да, первый класс! - оживляется Пепек. - С Андресом-то смеху сколько было!
- И Ханс пришел.
- Что ж Ханс, - замечает Пепек. - Коли он в наше положение входит - я не возражаю; он был вместе с нами и видал, какова там работенка. Да-а, умей он по-чешски, мы с ним поговорили бы.
- А ты видел, что и Адам пел?
- Да, видел. Что ж, Адам, он хороший товарищ.
Пепек подумал. - Послушай, Станда... ты ничего но заметил, как там у них теперь? Я имею в виду - как дела у Адама с Марженкой.
- Не знаю, - уклончиво сказал Станда. - Они все через меня вроде как переговариваются.
- Ври-и! Что ж, они не разговаривают?
- Разговаривают, но... почему-то у них не получается. Будто они... стесняются, что ли.
- Гм, - размышляет Пепек. - Гляди-ка, Станда, а ведь ты бы мог их помирить. Ты человек образованный, тебя Мария, может, и послушает. Сказал бы ты им - не дурите, мол, люди добрые, или вроде того... Да, а Мария видела, что Адам в газету попал?
- Видела. И тут же хотела спрятать на память!
- Вот это хорошо, - обрадовался Пепек. - Ты еще покажи ей, что Адама там называют раньше всех, на первом месте.
- Это, наверно, по алфавиту,- усомнился Станда.
- Все одно, она, может, не разберет. Понимаешь, пусть видит, что Адам... лучше всех, ясно? Для бабы это иной раз главное дело, - с видом бывалого человека сказал Пепек. - Вот он какой герой, наш Адам. Сколько лет жить рядом с этакой красоткой, вроде как из-за нее в уме помешаться, и ни-ни, даже не КОСНУТЬСЯ... кому это, брат, под силу! И все время Марженка да Марженка... Нет, Станда, хвалиться тут нечем, но... ей-богу, я бы так не сумел!
Станда молчит, потому что и сам испытал: сходить с ума по Марии и не сметь ничего, ничего... даже, например, погладить ее склоненную голову или взять за полную гладкую руку... Откуда тебе понять, Пепек, какая это пытка!
Пепек размышляет и шумно скребет себе грудь; такая история как раз по нем, потому что Пепек страшно любопытен, когда дело касается женского пола; такой уж он завзятый бабник.
- Ну, я пошел, - поспешно говорит Станда.Не знаешь, где живет Суханек?
- Дед? Хочешь и ему показать? Тогда спустись вог здесь и дуй по дороге через переезд -там тебе всякий покажет, где Фалтыс живет. И скажи ему,- паясничает Пепек, - что обушок, мол, нашли и с музыкой доставили в дирекцию. Ну, с богом, Станда!
И Пепек, зевая, начинает для разнообразия скрести себе спину.
У Фалтыса в доме красиво и чисто, как у Адама; перед домом садик: в нем грядка с фасолью и помидорами, клумба анютиных глазок, обложенная кусками шлака, дорожки, посыпанные красным песком,- тут просто чудесно. Из окна выглянул сам дед Суханек.
- А-а! - вполголоса восклицает он. - Сейчас ВЫЙДУ.
Суханек появился в жилете и рубашке, очевидно праздничной, - так туго она накрахмалена.
- Я тут у дочек, - зачастил он, словно оправдываясь.- Фалтыс-то, зять, значит, спит еще - в ночной смене работал, а Лойзнчка куда-то побежала... Хочешь поглядеть?
- На что?
- Ну, на детей.
Дед Суханек на цыпочках вводит Слайду в дом.
Там душно и чисто, на плите кипятится белье; у окна сидит девушка, у нее ножки как спички, прекрасные испуганные глаза; она пытается встать.
- Это Аныжка, - шепчет дед Суханек.
"У нее, вероятно, что-то с позвоночником - оттого она и калека", подумал Станда и дружелюбно кивнул ей. Аныжка покраснела и снова опустилась на свою подушку. На полу играла девочка, которая испуганно вытаращила на Станду такие же, как у Аныжки, красивые глазенки и спрятала за спину чумазую куклу.
- Боится, - засмеялся дед Суханек, показывая беззубые десны. - К ней тут доктор ходил - золотуха у нее, - вот и боится. А старший-то внучек, Еничек, уже в школу ходит. Да ты вот сюда погляди, в колясочку!
Станда наклонился над коляской; там, сжав крохотные кулачки, спит ребеночек, удивительно маленький, только лоб у него огромный, выпуклый; пахнет мокрыми пеленками и детской присыпкой.
- Это наш Тоничек, - гордо шепчет дед Суханек и пальцем отводит замусоленный кулачок ог полураскрытого ротика.
Ребенок захныкал, и дед мигом: "ш-ш-ш", и Kaчает колясочку. Станда чувствует себя здесь как-то глупо, неловко; ну что ему тут делать, зачем ему вес это показывают?
- Я принес вам кое-что! - бормочет он и выходит на цыпочках. - Вот здесь, прочитайте.
Ничего не поделаешь - приходится деду идти за очками; наконец он уселся на скамейке и медленно читает, двигая подбородком. Станда заглядывает ему через плечо и снова читает вместе с ним.
- Тут, внизу, видите?
Дед Суханек тщательно складывает газету; он вдруг принимает необыкновенно важный, почти торжественный вид.
- Вот видишь. Надо и мне купить газету, пусть Аныжка и Лойзичка увидят. Я сегодня еще не выходил из дому... А о Фалтысе, о зяте, там ничего нет, - спохватывается он.- Ведь он тоже добровольно пошел!
- Так ведь он же во второй команде, - объясняет Станда.
- Верно, верно. Поди, завтра о нем напишут. Постои, я тебе покажу кое-что.
Дед уходит на цыпочках и приносит толстый молитвенник.
- Это после покойницы жены осталось, - оправдывается он поспешно. - В нем я свои бумаги храню, чтоб не растерять. Гляди-ка, - и он протягивает Станде пожелтевшую вырезку из газеты.
- "Выборы в заводской комитет", - читает Станда.- "В заводской комитет на шахте "Кристина" были избраны товарищи: Бидло Фр., Мужик Иоз., Суханек Ант. ..."
Дед Суханек, нацепив очки, смотрит через плечо Станды.
- Вот здесь, видишь, - Суханек Антонин, - показывает старик. - А тут и другая статейка обо мне...
- "Выборы в шахтерскую кассу взаимопомощи",- читает Станда; дальше красным карандашом подчеркнуты слова: "...заместителями избраны Ал. Михл и Ант. Суханек".
Станда возвращает деду пожелтевшие вырезки.
- Если тебе интересно, - неуверенно бормочет Суханек, - то у меня есть еще кое-какие бумаги...
Станда осторожно развертывает порванные на сгибах листы. Метрическое свидетельство, имя ребенка- nomen filii - Суханек Антонин. Свидетельство о том, что Суханек Антонин, родившийся там-то, прошел испытание на забойщика. Свидетельство о браке: Суханек Антонин и Броумарова Алоизия...
- Вот и все, - лепечет Антонин и тщательно вкладывает документы в молитвенник покойной жены. - В общем, не так-то много.
Да, не много, думает Станда, зато самое важное, дедушка Суханек. Человек родился и взял в жены Алоизию, сдал экзамен на забойщика и дожил до чести быть избранным в заводской комитет и заместителем председателя кассы взаимопомощи; пять-шесть событий - и вся жизнь. И после этого находятся люди, которые воображают, будто самое важное в жизни - бог знает что!
- Дед, - нерешительно начал Станда, - как вы думаете, Пепек пошел в команду только ради денег? По крайней мере он сам так говорит...
- Да нет, какое там,--взволновался дед.-Это он на себя просто напускает. Ты ему не верь.
- Так почему же он пошел?
- Гм, - призадумался старый Суханек.- Я и объяснить-то не сумею. Скажи ему, что он хотел помочь засыпанным товарищам, он тебя так облает ой-ой-ой, язык у него больно поганый! Понимаешь, Пепек... такая у него повадка; без него ни одно дело не обойдется, понимаешь? А ведь не раз крепко ему попадало - все равно свой нос всюду сует. Это словно потеха для него. Всюду ему поспеть надо: стачка ли где, или в трактире потасовка - он главным заводила. Крозь у него буйная, у Пепека. А так - работяга и товарищ хороший, этого у него не отнимешь, хоть и любит он поддеть и поддразнить кого попало. Да нe беда, зато с ним весело...
- А он... смелый?
- Ну, конечно, - соглашается дед. - Один против всех в трактире пойдет, хоть и знает, что побьют. И в огонь полезет, это ему нипочем. И все ему как с гуся вода; другой раз так его отделают, просто ужас - а он наутро, как ни в чем не бывало, опять языком треплет. Смелый, это да - себя не пожалеет, понимаешь?
- А Мартинек?
- Гм, Мартинек, - смешался дед. - Как можно сравнивать. Мартинек не дерется, и ничего такого за ним не водится... Раз только, но тогда, черт возьми, дело шло о жизни. Судили тогда его, дали ему условно. Был тут мясник один - не знаю, как это получилось, - он на людей с ножом кинулся и двух человек порезал. А там случайно Мартинек оказался, и сейчас: пустите, мол, меня, да так этого мясника отделал! Уж и не помню, сколько ребер ему поломал... А с чего ты спросил?
- Почему Мартинек вызвался, если у него жена и дети?
Дед Суханек задумчиво поморгал.
- Ну, он солдат... и сила у него, голубчик, такая силища... Только он больше к дому привержен, к детям; сядет на порожек и глядит, довольный такой,мол, вот каков я, любите меня! И еще, я думаю, силушка-то у него иной раз выхода ищет. Как тогда с мясником. Мартинек на рожон не лезет, но если случай какой подходящий, так он, почему бы, мол, мне не пойти, и идет. А зачем идет, он, поди, не думает; чтоб отличиться - так нет, не в этом дело. У него одни дети на уме... да иной раз сила в нем взыграет. Очень он хороший человек.
- А Матула что?
- А-а, Матула. Все-то тебе знать нужно! Матула все-таки несчастный человек.
- Почему же несчастный?
- Так. Воли у него никакой нет. Ему приказать нужно - тогда он идет. Или когда запой - идет, не может с собой совладать.
- А почему же тогда он сам вызвался?
- Он на Андрсса здорово зол. Тут он не виноват, он словно помешанный. Да мы вес следим, чтобы он на Андреса не кинулся. Но если ему сказать: Матула, вон дом падает, подопри - он пойдет, что твой вол, и подопрет. Сила страшная у Матулы, сынок; а на работе он ничего не стоит. Ты можешь его на ниточке водить, а чтоб самому догадаться - так нет. Вот, брат, какое дело-то.
Дед Суханек молча покачал лысой, чисто вымытой головой.
- Ну, раз ты обо всех допытываешься, - сказал он неожиданно, - так я объясню, почему и я вызвался один из первых. Чтоб шахтерской чести не уронить. Чтоб никто не посмел сказать, вот, мол, старый Суханек когда-то в заводском комитете был, а сейчас за чужие спины хоронится. Человек, значит, должен выполнять свой долг. И еще - ведь я на "Кристине" забойщиком двадцать лет работаю и каждый камень знаю... И думаю - когда понесут меня на кладбище и в последний раз под землю спустят, так люди по праву скажут обо мне: да, Суханек Антонин был настоящий старый шахтер, он не забывал, что такое шахтерская честь; в долгу перед "Кристиной" не остался... -старый Суханек помолчал. - А вот насчет сбушка досадно мне, - пробормотал он немного погодя.- Всю ночь напролет о нем думал. Такого еще не бывало, чтоб я где-нибудь свой инструмент терял.
- А Адам... что?
- Да, Адам, - опять призадумался дед Суханек.- Погоди, парень, как бы это объяснить... Видишь ли, нас вызвалась полная команда, так ведь? А дали бы нам время подумать, пошли бы все, кто там стоял, я-то их знаю. А если ты меня спросишь, почему, я скажу: потому что они шахтеры. Несчастье в шахте касается всех, и если ты настоящий шахтер, то идешь туда и делаешь свое дело. Вот самая главная причина, а все остальное так... на втором месте. Ты не знаешь, когда сам останешься в шахте и кто будет тебя откапывать. Вот у нас и повелось, как говорится,- все за одного, одни за всех; таков уж наш шахтерский обычай. Да. ты что хотел спросить-то?
- Почему Адам пошел?
- Я ж тебе объясняю - потому что он шaхтeр. И скажу - он забойщик, каких мало.
- А мне Адам сказал, что не любит в шахту о дить.
- Не люби-ит? - удивился дед Суханек. - Вот это для меня новость. Ну да, Адам мало разговаривает... Такой умелый человек, - покачал дед головой.-Его всегда в пример другим ставят, а он, оказывается, не любит... Да-а, дела-а-а!
- А вы не думаете, что Адам сделал это... из-за своей жены... потому что она его не любит?
Дед Сухакек глубокомысленно промолчал.
- Послушай, Станда, - заговорил он через несколько минут, - тебе-то какое дело! Кто сует нос в чужие дела... тому в жизни мало радости. Ты еще больно молод.
"Молод! - обиделся Станда. - Милый дед, молодости-то я почти и не видал".
- Легко сказать: из-за бабы, - недовольно ворчит дед. - Молодой холостой человек, тот думаем в поду прыгну, лишь бы девчонке своей поправиться. А хоть и прыгай, так что толку... у молодых это всо несерьезно. Жизнь или смерть - им все едино. А человек постарше... - и дед раздумчиво покачал голевой. - Ты мне даже и не говори. Такого я бы пожалел.
- Почему?
- А-а! - махнул дед жилистой рукой. - Адамто понимает, что и почему делает! А я тебе скажу - будь у него дома все в порядке, имей он хоть шестерых детей, - все равно пошел бы. Да, Адам пошел бы. У Адама, голубчик, все обдумано, и он видит глубже, чем любой из нас. Только никому не говорит, что думает. И знаешь, оставь-ка ты его в покое!
Станда встал.
- Да ведь все равно видишь, что происходит. Пепек вон тоже заметил.
- Как же без Пепека, - обозлился дед Суханек, - когда тут юбка замешана! Вот тебе и весь Пепек! Оставили б вы лучше Марию в покое оба - и ты и Пепек, вот что я вам скажу!
Станда обиделся.
- Разве мы ей что-нибудь плохое делаем?
- Очень уж она вас занимает, - проворчал дед. - Берегись, Станда, а если одиноко тебе, так здесь девчонок молодых, ей-богу, хватит.
Станда краснеет до корней волос, сердясь и на себя и на деда.
- Да что вы, мне и во сне не снилось... Просто замечаешь, что у этих двоих... нет счастья. И все. А вы сразу - невесть что.
Дед Суханек понимающе кивает.
- Вот и оставь их, Станда, не к чему голову-то ломать. Говорят, у Покорных хорошую комнату сдают, взглянул бы...