Луис де Торрес уже собирался ответить, но тут со стороны леса послышались крики. Когда они встревоженно обернулись, их взорам предстала скособоченная фигура хромого Бонифасио, который отчаянно спешил к ним, проволакивая больную ногу, выбиваясь из сил и обливаясь потом.
— Сеньора! — крикнул он почти в истерике. — Сеньора! Капитан!
Они подбежали к Бонифасио, а тот прислонился к дереву, чтобы не упасть без сил, и всё повторял и повторял, как одержимый:
— Капитан! Я его видел! Видел! Это капитан!
— Мой муж? — переспросила немка, падая перед ним на колени. — Ты говоришь о моем муже?
— Он самый, сеньора! Капитан Леон де Луна собственной персоной. Я торговал яйцами, как вы и приказали, когда в залив вошла одинокая каравелла и встала на якорь. Мне стало любопытно, и я подошел поближе, и первым, кого я увидел на баке, был капитан.
— Боже милосердный! — в панике воскликнула немка. — Он явился, чтобы исполнить свое обещание и убить нас.
— И меня тоже? — прошептал бедный парень, глядя на нее круглыми от ужаса глазами. — Я ведь ничего не сделал.
— Нет, не тебя, — она ласково погладила его по щеке, стараясь успокоить. — Против тебя он ничего не имеет, даже не подозревает о твоем существовании. Сьенфуэгоса и меня. А ты точно уверен, что это действительно мой муж?
— К сожалению, да, сеньора, — ответил Бонифасио, и так глубоко вздохнул, что его прилипшая к телу рубашка едва не затрещала. — До сих пор не могу забыть, как он ворвался в мой дом в поисках Сьенфуэгоса. А сегодня я видел его так же близко, как этот загон.
— Не бойтесь, — вмешался Луис де Торрес. — Я не позволю ему вас обидеть. Муж он вам или нет, он не имеет права вас преследовать. Я сам с ним поговорю.
Виконтесса встала с печальным видом, даже не пытаясь скрывать, что уже сдалась. Она снова упрямо покачала головой и наконец едва слышно произнесла:
— Вы его не знаете. Если уж он смог пересечь океан, вряд ли его остановят ваши доводы. Он убьет меня, я уверена, но сейчас для меня имеет значение лишь одно: я должна защитить Сьенфуэгоса, должна убедить капитана, что он мертв.
— Я думаю, стоит попросить помощи у вице-короля, — предложил Луис.
— Вице-король терпеть вас не может, — заметила немка. — И не думаю, что он станет колебаться, если придется выбирать между испанским дворянином, родственником короля Фердинанда, и бедной немкой, что последовала за своим любовником, как шлюха за солдатом.
— У вас есть хорошие друзья.
— Я не хочу их в это впутывать.
— Попросите помощи у капитана Охеды, — вмешался хромой Бонифасио. — Он достойный и справедливый человек, лучший фехтовальщик королевства и очень вас уважает. Он одним ударом шпаги пронзит его сердце, словно гнилое манго.
— Никогда. Я не хочу больше никакого насилия, — заявила его хозяйка, ласково погладив парнишку по курчавым волосам. — Это должно остаться только между мной и Леоном. Он совершенно ясно меня предупредил, я знала, что меня ждет, когда решила отправиться в путь, — она пожала плечами с покорностью судьбе. — Да будет так.
— Не могу с этим согласиться, — угрюмо ответил королевский толмач. — Вы много чего можете сделать. Например, сбежать.
— Куда? Остров не так уж велик, и раз он добрался сюда, то наверняка найдет где угодно, — грустно сказала Ингрид. — И я точно знаю, что не хочу провести всю оставшуюся жизнь в бегах.
Луис де Торрес, сидящий на полу, обхватив руками колени — эта странная поза помогала ему размышлять — поднял голову и пристально посмотрел на немку.
— Наверняка есть способ заставить его отказаться от своей цели, — пробормотал Луис.
— Если и есть, мне он неизвестен, — честно призналась Ингрид. — Одно я знаю точно — он поклялся вырвать мне сердце и приехал сюда с намерением исполнить обещание.
— Я ему не позволю, — заявил Луис.
— Как?
— Пока не знаю, но если не найду другого решения, то будьте уверены — кончится тем, что я его убью.
11
Река — темная, ленивая, неторопливая — безучастно струилась сквозь плотную массу высоких деревьев; она так густо заросла кувшинками и водными гиацинтами, что невозможно было понять, в какую сторону она течет и течет ли вообще, или давно уже превратилась в огромный стоячий рукав озера, конец которого теряется в глубине сельвы.
Вот уже три дня они плыли по этой сонной реке, держась в тени берегов, пережидая знойные полуденные часы, подремывая в гамаках, которые натягивали меж низко висящих ветвей над илистым песком отмелей, а с наступлением вечера вновь пускались в путь.
Крошечную пирогу для охоты на кайманов сменили на другую, гораздо шире и удобнее. Туземец использовал ее для долгих поездок по прибрежным деревням, и теперь они по очереди гребли, что, впрочем, не требовало особых усилий, чередуя долгое молчание, во время которого они любовались проплывающим за бортом однообразным пейзажем, с душевными беседами, когда каждый казался другому целой непознанной вселенной.
Они уже стали друзьями; это была особого рода дружба, возникающая лишь между людьми столь разными. Объединяло их только безмерное одиночество, в котором каждый провел большую часть жизни, поскольку Сьенфуэгос на своих гомерских скалах не имел иной компании, кроме коз, а крошечный Папепак большую часть года вынужден был проводить в молчаливом обществе болотных кайманов.
Вот поэтому сейчас им было приятно общество друг друга, ибо оба обладали особой чуткостью, позволяющей вовремя различить, когда кто-то хочет побыть в тишине или услышать дружеское слово. Для понимания им стало хватать лишь взгляда, а взаимное доверие достигло той точки, что канарец смог освободиться на время от невероятного напряжения, в котором пребывал все последнее время.
При этом он каким-то образом чувствовал себя под защитой этого хилого человечка с крысиным лицом, чей очевидный недостаток физической силы компенсировался непреклонной волей, железными нервами и глубочайшим, всеобъемлющим знанием о месте своего обитания.
Однажды рыжий увидел, как туземец поймал за шею гадюку, приготовившуюся к нападению. Крепко сжимая ее пальцами, как будто щипцами, он позволил липкой и скользкой рептилии обвиться вокруг своего предплечья, чтобы наконец прикончить ее, откусив голову. Сьенфуэгос также видел, как его друг застыл, как соляной столб, не моргнув и глазом, менее чем в трех метрах от рычащего оскалившегося леопарда на высокой ветви, причем с такой невозмутимостью, будто огромный зверь не был в два раза больше и тяжелее. Папепак ждал нападения с убежденностью, что сможет перерезать хищнику глотку еще воздухе, стоит только тому спрыгнуть.
Стало понятно, как туземец заслужил два своих прозвища — Хамелеон и Охотник, ведь в джунглях он вел себя как непререкаемый повелитель зверей, обладал исключительной реакцией, так что испанец часто недоумевал, как Папапак может вести себя столь уверенно. Падающие предметы он ловил на лету, а если в него пыталась что-то бросить обезьяна, избегал этого с такой естественностью, словно атака происходила в десять раз медленней, чем на самом деле. Он мог ловить на лету даже шмелей и самых крохотных колибри, хотя их способность безумным образом менять траекторию полета иногда помогала птицам избежать поимки.
На четвертый день впереди замаячила первая деревенька — по сути, лишь несколько беспорядочно разбросанных хижин, стоящих над водой на высоких сваях и соединенных между собой целой вереницей мостов и переходов. Казалось, вся эта конструкция вот-вот рухнет, но все равно она радовала глаз — уже потому, что говорила о присутствии человека, что не могло не радовать двоих путешественников, на протяжении долгих месяцев не видевших ничего, кроме деревьев.
— Здесь живут хорошие люди! — пробормотал туземец, широко улыбаясь. — Мирные, непуганые, ведь карибы никогда сюда не приходили. И женщины у них ласковые — очень-очень ласковые! Так что в эту ночь мы с тобой...
Свою фразу он закончил красноречивым жестом, совершенно ясно выразив свои намерения, и, воодушевленный предвкушением, стал грести с удвоенной силой, умело направляя каноэ в сторону самой большой хижины.
Сьенфуэгос выпрыгнул из лодки, мысленно поблагодарив жителей деревни за то, что позаботились сделать настил из веток, на который ступили его босые ноги, и направился прямиком к ветхой хижине, крытой пальмовыми листьями, весьма озадаченный тем, что так и не встретил ни одной живой души.
И тут его озарило, какое-то шестое чувство предупредило его об опасности, но не успел он что-то предпринять, как ощутил удар и со стоном завалился навзничь, успев лишь заметить, что Папепак скрылся с головой под водой. Сьенфуэгос тут же потерял сознание, так и не поняв, что случилось.
Следующие несколько дней его разум пребывал в смятении, погрузившись в жар и галлюцинации, Сьенфуэгос был не в состоянии понять, что происходит вокруг и лишь чувствовал, будто его пронзили раскаленным железным прутом, а хриплые голоса что-то твердили о крови и смерти.
Когда наконец (он так и не понял, сколько прошло времени) он открыл глаза, осознав, что находится среди живых, первым делом он заметил смердящую фигуру, склонившуюся над его лицом. Человек внимательно изучил Сьенфуэгоса и произнес хриплым голосом, от которого у канарца в голове словно взорвалась педарда.
— Ну ты только погляди, вот чудо невиданное! Соня проснулся.
— Ты кто? — еле слышно пробормотал Сьенфуэгос.
— Патси. Патси Иригоен.
— Мы в Севилье?
— В Севилье? — удивился тот, а потом крикнул куда-то наружу во всю силу своих легких:
— Эй! Голиаф! Винуэса! Бабник! Пташка только что проснулась и спрашивает, не в Севилье ли мы.
Вскоре появились еще трое, вооруженные до зубов, они обступили лежащего в гамаке раненого со всех сторон и разглядывали его со смесью насмешки и недоверия.
— В Севилье? — спросил один из них певучим голосом. Он был карликом ростом не выше метра и двадцати сантиметров, его огромную голову венчал высокий шлем с плюмажем, который все равно никак не мог скрыть недостаток роста. — Так ты все-таки выжил, шпион хренов?
— Шпион? — удивился канарец. — Что ты хочешь этим сказать? Кто вы такие и где мы находимся?
В правый глаз Сьенфуэгоса ткнулся грязный пухлый палец, канарец взвыл от боли.
— Заткнись, скотина! — рявкнул коротышка. — Здесь вопросы задаю я. Кто ты такой и где остальные?
Сьенфуэгос замешкался с ответом, поскольку боль была такой сильной, что несколько мгновений он ничего не соображал, но сделал над собой немыслимое усилие, чтобы сдержать ярость.
— Какие еще остальные? О ком это ты?
— А о ком я могу говорить, козел? О тех, кто пришли с тобой, о шпиках адмирала.
— Ах, вот в чем дело! — Сьенфуэгос ненадолго замолчал. — Все умерли.
— Все? — спросил лысый, у которого не хватало трех передних зубов. — И где?
— В форте.
— В форте Святого Фомы? — с ликованием воскликнул коротышка. — Дикарям таки удалось покончить с фортом Святого Фомы? — Он повернулся к сообщникам с видом триумфатора. — Я ж говорил, что нужно убираться оттуда, пока не поздно!
Но Патси Иригоен, наблюдающий за событиями, сидя за грубо сколоченным столом и посасывая прутик, покачал головой.
— Он врет. Форт Святого Фомы никто не разрушал.
— Не знаю я никакого форта Святого Фомы, — признался канарец, понимая, что стоит рассказать им правду, если он хочет сохранить жизнь. — Я про форт Рождества.
— Вот же сукин сын! — яростно взревел карлик, нацелившись на второй глаз Сьенфуэгоса. — Посмеяться надо мной решил? Там же никто не выжил! Я с тебя живьем шкуру спущу, если сейчас же не скажешь, сколько с тобой человек и где они.
Сьенфуэгос переводил взгляд с одного кошмарного лица на другое и в конце концов пришел к заключению, что находится перед мерзавцами, которым ничего не стоит сдержать подобное обещание. В конце концов он пожал плечами и тут же стиснул зубы от боли, пронзившей левую часть тела, а потом ответил нарочито спокойным тоном:
— Я говорю правду. В форте Рождества нас осталось тридцать девять человек из команды «Санта-Марии», но потом на нас напали и всех убили, кроме меня и старого Стружки. После этого я долго скитался по островам каннибалов и сельве, кишащей кайманами, пока не добрался сюда.
— Ни хрена себе!
— Мать твою за ногу!
— Дезертир из форта Рождества!
Похоже, столь удивительное открытие полностью изменило поведение четырех мерзавцев, они смотрели на Сьенфуэгоса, покачивая головами, словно не могли поверить своим ушам, и наконец в их взглядах появилась определенная доля восхищения.
— Клянусь, если врешь, тебя ждет худшая смерть, какую только можно представить, но если ты не шпион вице-короля, а действительно избежал той резни, то это меняет дело, — заявил карлик. — Меня зовут Давид Санлукар, но все называют меня Голиафом. А это Бельтран Винуэса, Патси Иригоен и Педро Барба, больше известный как Бабник. Расскажи, что именно случилось в форте и как вышло, что ты оказался единственным, кому удалось спасти свою шкуру.
Опыт общения с людьми вроде грубого Кошака и его группки вечно всем недовольных приспешников научил молодого канарца, как вести себя с подобного рода людьми, и он рассказал им о своем пребывании на Гаити и побеге из форта Рождества, придав повествованию такие оттенки, чтобы карлик и его сообщники могли ему сочувствовать.
Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться — люди, способные без единого вопроса выстрелить в своего соотечественника, явно готовы проткнуть ему глаз или содрать кожу живьем, чтобы заставить его признаться, где находятся остальные пришедшие за ними солдаты. Сьенфуэгос понял, что столкнулся с четверкой сбежавших из какого-то неизвестного места бандитов, но вскоре они и сами во всем признались.
— Для начала мы решили убраться из Изабеллы, — рассказал Голиаф, весьма гордый этим поступком. — Люди мерли, как мухи, и нас собирались переправить в гарнизон форта Святого Фомы. Но мы решили, что сами выберем, где нам жить, и уж эта земля будет только нашей.
— Что еще за Изабелла?
— Город, который адмирал основал к юго-западу от форта Рождества. Дерьмо, а не город!
— Большой?
— Говорю же — дерьмо, — напирал карлик. — Грязный, душный, вонючий и кишащий москитами. Если бы мы оттуда не убрались, то уже лежали бы в земле.
— А дон Луис де Торрес там?
Мужчины переглянулись и в конце концов пожали плечами.
— Мы не знаем. Мы ж не знакомы со всем и каждым.
— Он официальный толмач адмирала. Обращенный еврей.
— Сейчас толмачом у него служит туземец, которого привезли в Испанию после первого плавания, — объяснил Педро Барба, которого все называли Бабником. — Зовут его Диего, он крестник Колумба.
— Я его знаю, — сказал Сьенфуэгос. — Это брат вождя с Гуанахани. А мастер Хуан де ла Коса? Он приехал?
— Да. Этот — точно. Он по-прежнему старший из капитанов, хотя сомневаюсь, что долго задержится на этом посту, потому что чертов сукин сын адмирал делает все по-своему, вопреки тому, что ему советуют знающие моряки.
— Это мой друг.
— Неплохой тип, — признал карлик Голиаф с таким видом, словно это лучшая характеристика, которую он мог кому-либо дать. — Жалко будет, если его убьют.
— Кто это его убьет? — всполошился рыжий.
— Дикари, конечно же. Эти мерзавцы другого и не умеют. Либо мы убьем их, либо они нас, — до ушей заулыбался баск Иригоен. — Хотя мы пока действуем быстрее. Так уж пожелал Господь.
— А где именно мы сейчас находимся?
Мужчины расхохотались, хотя было совершенно очевидно, что за громовыми раскатами смеха скрывается неуверенность.
— Да хрен его разберет! — признался карлик, забираясь на стол, чтобы на нем усесться. — Мы стащили фелюгу и вышли на ней в море. — Он звонко шлепнул своего приятеля по лысине. — Этот хрен божился, что прекрасно разбирается в навигации, но мы заблудились, как блоха в юбках королевы. Но главное — здесь есть золото, и много! Нам даже не хватило сундука, чтобы всё поместить, а теперь нас заботит только то, как отыскать путь домой.
— Золото? — удивился Сьенфуэгос. — Ты уверен?
— Уверен, — весело ответил коротышка, отвязав с пояса тяжелый кошель и продемонстрировав наполняющий его золотой песок. — Что это, по-твоему? В текущем с севера ручье золота больше, чем вшей на моей голове, — заговорщицки подмигнул он. — Через пару месяцев мы все разбогатеем!
— Видать, это и есть тот знаменитый остров Бабеке, который разыскивал адмирал, — пробормотал канарец. — Как я помню...
Он хотел еще что-то добавить, но от резкой боли в ране у него перехватило дыхание — казалось, воздух отказался входить в легкие. От долгого разговора он устал и чувствовал себя так, словно его ударили дубиной по голове. Он вдруг склонил голову и потерял сознание, как от удара молнией.
— Вот дерьмо! — выругался баск. — Похоже, это его добило.
— Видать, пуля была дерьмовая, — заметил Бабник. — Странно, что он еще жив, потому что я никогда не промахиваюсь. Думаешь, он не врет?
Голиаф спрыгнул со стола с таким видом, словно бросился в пропасть, и одновременно с этим кивнул.
— Не представляю, как такое можно выдумать, если это не произошло на самом деле, — сказал он, приблизившись к раненому, поднял ему веко и убедился в том, что канарец без сознания. — Если он и правда говорит на языке дикарей, как уверяет, то может нам пригодиться. А когда он уже не будет нам нужен, то тогда просто вжик! — и он провел пальцем по шее.
— Зачем? — спросил баск. — Золота здесь хватит на всех.
— Золота никогда на всех не хватает, — заявил лилипут. — И вообще, он слишком высокий, а я никогда не доверял великанам.
Он вышел из хижины и уселся на край шаткого пирса, свесив крохотные ножки над водой с кувшинками, и стал пристально глядеть на каноэ с двумя мужчинами и женщиной, медленно приближающееся к деревне.