Стройбазовцы шумно повалили в первую машину.
– Разнобыткомбинат!
– Здесь мы! Здесь! Вот они! – раздалось сразу несколько девичьих голосов.
Паренёк критически оглядел девушек, вздохнул:
– Работнички… Валяй во вторую!
Зойка не стала дальше слушать, вошла в коридор. К кому же обратиться? Наверное, к первому секретарю? Увидев табличку, осторожно постучала в дверь: её вдруг охватила робость. Постучала ещё, громче – никто не отзывался. Остальные двери то и дело хлопали, кого-то впуская и выпуская. Одна из девушек, чем-то похожая на любимую Зойкину киноактрису Любовь Орлову, приостановилась:
– Тебе чего, девочка?
– Мне к первому секретарю.
– Так его нет. И сегодня не будет. Он добровольцев на фронт провожает. А тебе что, срочно нужно?
– Очень срочно! – с жаром сказала Зойка.
– Ну, так зайди сюда, ко второму, пока он к трудстроевцам с речью не вышел. А может, я помогу?
– Нет, нет!
Зойке не понравилось, что эта «киноактриса» назвала её девочкой. И вообще, смотрит хотя и дружелюбно, но говорит снисходительно, как с маленькой. Скажи ей про завод – небось, только посмеётся. Да и кто она такая? Когда их в октябре сорок первого принимали в комсомол, Зойка её здесь не видела.
За дверью слышались голоса: мужской и женский. Зойка постучала, но опять, наверное, недостаточно громко – ей никто не ответил. «Тут стучи – не стучи, – с досадой подумала Зойка. – Всем некогда». И она открыла дверь без стука.
На пороге большой комнаты, сплошь увешанной плакатами и лозунгами, робко остановилась. На другом конце за длинным столом сидел над бумагами парень, которого она тоже здесь прежде не видела. Около него, чуть наклонившись, стояла красивая, но суровая с виду шатенка, тоже незнакомая. «Поменялись они тут все, что ли? – с тоской подумала Зойка. – К кому обратишься, если все новые?»
Парень вскинул на Зойку синие, почти фиалковые глаза, как будто пронизывающие взглядом насквозь, и Зойка только хотела открыть рот, но поднявшая голову девушка пригвоздила её к месту строгим взглядом.
– Фамилия? – спросила она. – Затолокина?
– Н-нет, Колчанова, – ответила Зойка, заикаясь и стыдясь своей внезапной робости.
Девушка глянула в списки:
– Нет у нас такой. Ты из общепита?
– Из школы.
– А разве мы посылаем школы на трудфронт? – удивился парень и перевёл свои пронзительные глаза на стоявшую рядом девушку.
– Ни в коем случае! – твёрдо ответила та. – Это же дети. Не положено.
– Так чего же ты пришла, Колчанова? – парень снова повернулся к Зойке, которая смущённо топталась на месте, не зная, с чего начать.
– А-а-а! – догадался парень и весело засмеялся. – На фронт хочешь! Хочешь, да?
Зойка быстро кивнула.
– Все на фронт хотят! А в тылу, между прочим, тоже работы хватает. Это сколько же тебе?
– Ш-шестнадцать, – неуверенно произнесла Зойка, но, испугавшись неправды (тут же надо начистоту!), поспешно добавила: – В июле исполнится.
– Э-э-э, до июля ещё сколько! Иди, девочка, учись. Грамотные люди – это тоже большая помощь государству.
– Я на завод хочу! – упрямо заявила Зойка, уворачиваясь от строгого взгляда шатенки.
– Через три года приходи, – весело предложил парень. – Сама понимаешь, литейное производство, там с восемнадцати лет. Иди, Колчанова, учись. Некогда тут с тобой.
Шатенка проводила Зойку за дверь суровым и нетерпеливым взглядом. «Всем некогда, – с досадой подумала Зойка. – У них одно: учись да учись». Она медленно шла по коридору, который как-то внезапно опустел. Её затея не удалась. Ну что ж, не берут на серьёзное дело – придётся идти в театр. По крайней мере, матери помощь будет.Вечер сюрпризов
Зойка подходила к школе со смешанным чувством радости и тревоги. За три недели она отстала от класса и теперь снова «умирала», вспоминая не об одной физике.
Ей казалось, что она целую вечность не видела ребят, исцарапанные, но такие родные парты, чёрную доску, косо исписанную чьей-нибудь небрежной рукой, не слышала дробных переливов школьного звонка, не вдыхала неповторимый запах класса, исходивший от недавно протёртых полов и кусочка мела, лежавшего на доске. Скоро она снова всё это увидит, ощутит, почувствует, снова встретится с таким дорогим и близким миром школы. Как она могла подумать, что сможет с ней расстаться? И то, что вчера казалось вполне вероятным, сегодня уже было невозможно.
Зойка ещё только вошла в коридор, как её увидел Генка. Он высоко вскинул руку и провозгласил:
– Сеньоры и сеньориты! К нам приближается прекрасная Незнакомка!
Группка ребят, в которой стоял Генка, мгновенно развернулась, и Зойка увидела Риту, Пашу, Таню и…Лёню.
– О-ой, не-е-норма-а-альный! Да это же Зоя! – Рита уже повисла на шее у подруги.
– Когда вы видели у Зойки такие глазищи? – настаивал на своем Генка. – В пол-лица! А сквозь эту прозрачную кожу можно даже мысли прочитать.
– Умолкни, метафизик, – не зло обругала его Таня.
Паша молчал и улыбался. Молчал и Лёня, наблюдая за возней девчонок.
– Ну, хватит её тискать, – сказал Генка. – Не для того она выжила, чтобы вы замучили её своими нежностями.
– Что ты понима-а-ешь! – накинулась на него Рита. – Мальчишки все бесчувственные!
– Не скажи! – отпарировал Генка. – Когда Зойка помирала, кое-кто почти всю ночь у неё под окнами простоял. Нас мать рано поднимает. Я на улицу глянул – стоит. Вышел, смотрю: человек чуть начисто не замерз!
Все разом умолкли. Лёня напряжённо смотрел на Генку, и было не понять, ждёт ли он продолжения или боится его. Паша сначала застыл с улыбкой на лице, но, справившись с замешательством, тихонько закашлял. У девчонок в глазах стоял вопрос: кто же это?
Генка сообразил, что сморозил глупость, обнажив перед всеми личную тайну, и попытался обратить всё в шутку:
– Да ничего такого не было, я всё придумал! Ну, она же, как та старуха из анекдота: и помереть не померла, только время провела. Кланяйся, несчастная, человеку в ножки, если бы он не принес лекарство, мир уже забыл бы о твоем существовании!
Генка подтолкнул Зойку к Лёне.
– Спасибо, – смущённо пролепетала Зойка.
– Я рад, что сумел помочь, – просто и естественно сказал Лёня.
– Ой, у меня идея! – с подчеркнутым воодушевлением воскликнула Рита. – Давайте отметим Зоино выздоровление. Сегодня вечером – у меня. Слышите?
Дверь открыл Паша. Он помог Зойке снять пальто и с нескрываемой жалостью констатировал:
– Ну и худющая стала. Сейчас получишь самый большой кусок пирога…
– С вареньем, абрикосовым! – весело поддержала заглянувшая в переднюю Рита.
Генка тоже выставил свои колючие вихры из комнаты, великодушно пообещал:
– Зой, слышь? Свою добавку тебе отдам.
Притягательный запах пирога, казалось, пропитал всё вокруг. Зойка втянула в себя его поглубже и с несвойственным ей азартом сказала:
– Давайте!
– Что вы там топчетесь? Сажай её скорее за стол! – скомандовала Рита.
Она опять «летала» в каком-то причудливо-пышном платье и была неотразимо красива. Зойка даже запнулась на пороге комнаты, глядя на подругу. В её глазах было столько открытого и радостного восхищения, что Генка засмеялся:
– Остолбенела? Вот и мы тоже. Вошли – еле на ногах удержались. Артистка!
– А я буду артисткой! – весело пообещала Рита. – Вот кончится война…
– Кончится война – замуж выскочишь, – прервал её Генка.
– За кого это-о? – пренебрежительно пропела Рита.
– А хоть за того! Зой, помнишь солдата на новогоднем вечере? Так он пять дней к школе приходил, всё с Ритулей прощался. Как считаешь, за пять дней можно до чего-нибудь договориться?
Зойке вдруг представился лейтенант, уходивший на фронт, его твердый и решительный шаг и беззащитное в своей отрешённости лицо. А с каким чувством уходил на фронт тот солдат, ещё не видевший боя? Уцелеет ли? Такой молодой, тоненький. Жалко будет, если…
– Приду-у-маешь! – услышала она голос Риты. – Может, я человека морально поддержала!
– Действительно, чего привязался? – сказала рассудительная Таня, и Зойка, повернувшись на голос, увидела, что она сидит около патефона, перебирая пластинки.
Не было только одного человека. Не было Лёни.
– Ритуля, нести пирог? – послышался из кухни голос Елены Григорьевны.
Рита глянула на часы, на дверь и с наигранной веселостью крикнула:
– Неси! Семеро одного не ждут!
– А мы можем и подождать, – понимающе сказал Генка, – тем более, что нас пятеро.
– Иди ты со своими шуточками! – отмахнулась от него Рита.
– Несу, несу! – донеслось с кухни, и Елена Григорьевна вошла с пирогом, лежащим на большом цветастом блюде.
– Здравствуй, Зоечка, – ласково сказала Елена Григорьевна. – Рита так переживала из-за тебя. Ты всех напугала своей болезнью. Как сейчас себя чувствуешь?
– Спасибо, хорошо.
– Ты ешь побольше, детка. Тебе надо сил набираться.
Елена Григорьевна, сдержанно-ласковая, величаво-красивая, в меру приветливая и в то же время умевшая держать людей на расстоянии, вызывала у Зойки если не чувство робости, что некоторого смущения. Может быть, именно поэтому она редко бывала у Риты. Елена Григорьевна руководила швейным ателье и была женой работника горисполкома. При всей мягкости обращения с её лица не сходила печать некоторой значительности, что и мешало Зойке заходить в дом Зелениных запросто. Один Паша чувствовал себя здесь легко и свободно.
Зойка украдкой глянула на часы: Лёня опаздывал уже на тридцать минут. Может, и совсем не придет? «А мне-то какое дело?» – урезонивала она себя, но ею, как и Ритой, овладело беспокойство, которое они обе тщательно скрывали. Рита снова будто мимоходом глянула на часы, крикнула матери, которая уже была на кухне:
– Мамуля, у нас часы не отстают?
– Нет, нет! – Елена Григорьевна вошла в комнату. – Риточка, режь пирог, угощай друзей.
Рита, стараясь не смотреть на часы, принялась резать пирог. В этот момент вошел Лёня. В руках у него было несколько веточек с набухшими почками – они налились соком от долго стоявшего тепла, хлынувшего на землю сквозь «весеннее окно».
– Извините, девочки, задержался, – как всегда, просто и мягко сказал Лёня. – Хотел вас чем-нибудь удивить. Вот и сбегал в лес.
Рита радостно выскочила из-за стола:
– О-о-ой, како-о-ое чудо! Мама, посмотри, какая прелесть!
Елена Григорьевна, принимая «букет», сказала:
– Да, да, чудо! Всё как раньше, как раньше. Даже не верится, что война.
А над столом раздался голос «главного информатора школы» Генки Сомова:
– Сеньоры и сеньориты! Вас ожидает ещё один сюрприз!
– Интере-е-есно! В моем доме и без моего ведома! – шутливо возмутилась Рита.
– Так это же твой сюрприз.
– Мо-о-ой? – удивилась Рита.
– Ну да, романсы нам споёшь. «Слушайте, е-если хоти-и – ите…»– изобразил Генка.
– Откуда знаешь? – быстро спросила Рита.
– Я всё знаю, на то я и «Соминформбюро».
– Боже мой, да что тут такого? – сказала Елена Григорьевна, ставя на стол вазу с веточками. – Это я ему сказала, что ты недавно разучила несколько романсов. И пообещала, что ты споёшь.
– Правда, Рита, спой, – стали просить друзья.
– Артистка из народа не должна отказывать народу, – резюмировал Генка.
– Я и не собираюсь отказывать! – весело сказала Рита и сняла со стены гитару.
Слушать её было приятно: свежий чистый голос лился легко и свободно. И держалась Рита так непринуждённо, словно всю жизнь только тем и занималась, что выступала на сцене. Зойка с затаённым восторгом слушала её и думала, как она, в сущности, ещё мало знает эту добрую, красивую и талантливую девчонку. Ею нельзя не восхищаться. Зойка украдкой глянула на Лёню: тот не сводил с Риты удивлённо-радостных глаз. Зойка понимала, что это естественно и справедливо (сама она так петь не умела), но ей вдруг нестерпимо захотелось домой. Она понимала также, что не может сейчас встать и уйти, это будет странно и обидно для товарищей, которые собрались здесь по поводу её выздоровления. Пусть это действительно только повод, но её смятение, в котором она и сама не может разобраться, не должно испортить настроение всем остальным. И Зойка, как с ней нередко бывало, «вжалась», ушла в себя, словно отстраняясь от общего веселья и пытаясь стать ещё более незаметной, чем ей самой это казалось.
Хлопнула дверь в передней, и через минуту в комнату вошёл отец Риты.
– А-а-а, молодежь, здравствуйте.
– Петенька, а мы тебя только завтра ждали, – сказала Елена Григорьевна. – Ты вовремя, у нас чай и пирог.
– Чай кстати, – прогудел баском Пётр Петрович, садясь за стол. – В дороге продрог.
– Ну, что там? Зачем тебя в крайком вызывали?
– Это потом, Леночка.
Пётр Петрович повернулся к репродуктору, висевшему на стене:
– А что радио молчит? Выключили? Сейчас последние известия, надо бы послушать.
Паша сунул вилку в розетку. В чёрной тарелке что-то хрустнуло, и послышался голос Левитана: «…был оставлен после тяжёлых продолжительных боёв с превосходящими силами противника».
– Что оставили? – встревожено спросила Елена Григорьевна, которая на несколько секунд выходила на кухню.
– Не услышали, поздно включили, – ответил Пётр Петрович. – Да не так уж и важно, что именно. Оставили – вот главное. Всё ближе к нам.
– Неужели и сюда доберутся? – тревожно спросила Елена Григорьевна, и на какие-то мгновения за столом воцарилась такая тишина, будто комната была совсем пуста.
– Надо ко всему быть готовыми, – чуть помолчав, уклончиво ответил Пётр Петрович.
– Па-пу-ля, ты что-то знаешь. Скажи нам, тут же все свои.
– Ну, всего сказать не могу. В общем, в случае чего, пойду в партизанский отряд.
– Я с тобой! – Рита вмиг оказалась рядом с отцом.
– Курносых туда не берут, – попробовал отшутиться Пётр Петрович.
– А нас, мужчин, должны взять, – вмешался в разговор Генка.
– А вы, мужчины, учитесь пока, – сказал Пётр Петрович. – Без вас есть кому воевать. А потом видно будет.
Расставались шумно и весело, долго обсуждая хитрости, которые можно применить, чтобы все-таки попасть на фронт или в партизанский отряд. Сначала все вместе провожали Таню, потом – Зойку. Рита, конечно, тоже пошла – она же с Пашей вернётся! Мальчишки всю дорогу состязались в остроумии. Зойка смеялась, как и все, и чувствовала, что недавняя скованность уже совсем прошла. Когда они были недалеко от её дома, Лёня вдруг сказал:
– Я, пожалуй, здесь сверну. Вас так много – Зоя в полнейшей безопасности.
– Её вообще можно мне одному доверить, – солидно предложил Генка.
– Правда, зачем всем идти? – сказала Зойка, стараясь, чтобы её голос звучал ровно и непринуждённо. – Недалеко уже.
– Как хочешь, – потускневшим голосом отозвалась Рита, глядя вслед удалявшемуся Лёне, и, чтобы скрыть свое разочарование, нарочито весело и независимо крикнула: – До завтра!
Лёня на миг обернулся и махнул рукой. Рита и Паша повернули назад.
Зойка шла медленно, и Генка принялся философствовать о превратностях судьбы, когда худосочных солдатиков вроде Ритиного Володи совершенно незаслуженно посылают на передовую, а их, физически развитых ребят, храбрых, ловких и находчивых, не берут на фронт только потому, что они не достигли необходимого возраста. Зойка слушала рассеянно и неожиданно спросила:
– Ген, а кто это был?
– Где? – не понял Генка.
– Под моими окнами.
– Н-нет, Зой, не могу сказать. Я обещал.
– Та-ак, – задумчиво сказала Зойка, – значит, это всё-таки было. И один уже отпал.
– Кто? – удивлённо спросил Генка.
– Ты. Раз обещал, значит, кому-то, не себе же! – весело закончила Зойка, ей казалось, что она знает, кто это был. – Салют!
– Са-лют, – растерянно ответил Генка и, потоптавшись ещё немного, пошёл на другую сторону улицы.
Зойка закрыла за собой калитку и замерла: от крыльца отделилась тёмная фигура человека. В том, как он шагнул навстречу, было что-то знакомое, и её мгновенный страх быстро прошёл. Зойка ещё не успела ничего сообразить, как человек сказал:
– Люблю неожиданности.Портрет
Зима, не принимая в расчёт календарь, после февральских «весенних окон» снова вошла в силу, крепко зацепившись за землю ледяной коркой, по которой то и дело несло снежную позёмку. При яростных порывах ветра Зойка слегка вздрагивала – старенькое пальто служило ей плохой защитой от стужи. Лёня пытался прикрыть её, и всё же холодный ветер пронизывал насквозь. У входа в театр Зойка приостановилась, но Лёня, открывая дверь, поторопил:
– Иди, иди, замёрзнешь.
– А может, посмотришь «Наймычку»?
– В третий раз? – засмеялся Лёня. – Нет. Уроков много. Ты иди. Я потом зайду за тобой, как всегда.
– Хорошо, – улыбнулась Зойка, – как всегда.
Она вошла в длинный узкий коридор, который здесь громко именовался фойе. В этом здании размещался клуб потребкооперации, а теперь временно в нём поместили эвакуированный с Украины театр, так как лучшего помещения со сценой и вполне приличным залом в городе не было.
Здание не отапливалось. В зале, всегда битком набитом зрителями, это почти не ощущалось, зато в фойе было так холодно, что у Зойки стыли руки и ноги. Но сегодня в первые минуты она почувствовала облегчение: ветра нет – и то хорошо.
В фойе сидели студийцы – ребята из всех трёх школ города, посещавшие студию изобразительного искусства. В этом названии, как и в фойе, было некоторое преувеличение, но на нём настаивал руководитель изостудии Николай Семёнович Короткий. Маленький, щупленький, он вполне оправдывал свою фамилию. С виду спокойный, иной раз даже застенчивый, он, тем не менее, обладал удивительным упорством и неукротимой энергией. По его настоянию и организовали студию, где он вёл занятия совершенно бесплатно, исключительно ради того, чтобы развивать молодые таланты. Говорил он немного, негромко, но так убедительно, используя веские доводы, каким-то особым чутьём угадывая возможные возражения, что быстро ставил в тупик почти каждого, кто пытался с ним поспорить, особенно относительно необходимости изостудии в такое лихое для страны время.
Зойка, как и все ученики школы, где он вёл уроки черчения и рисования, относилась к нему с некоторым почтением: Николай Семёнович был настоящим художником, до войны жил во Львове и писал большие картины. Генка, который всё про всех знал, рассказывал, что художник, потерявший во время эвакуации абсолютно всё, больше всего горевал из-за того, что не сумел вывезти свои картины.