— Позволите, досточтимый Капитонъ Карпычъ? — обратился къ Самоплясову отецъ Василій.
— Съ превеликимъ удовольствіемъ, батюшка… И даже прошу. Чѣмъ параднѣе, тѣмъ лучше. На духовенство я не жалѣю. А послѣ всего онаго прошу ко мнѣ помянуть. Поминки у меня въ домѣ.
— Тоже почту за удовольствіе… Отъ поминовенія усопшихъ не слѣдъ отказываться. Сіе не въ моихъ правилахъ. Охотно, охотно…
Самоплясовъ тутъ-же началъ приготовлять для него трехрублевку.
Въ церкви было много народа, но еще больше богомольцевъ бродило по кладбищу. Въ числѣ гостей въ церкви стояли волостной писарь Взоровъ, волостной старшина Распоркинъ, фельдшеръ Христофоровъ, содержатель постоялаго двора Амосъ Сергѣевичъ Герасимовъ, матушка-попадья отца Іова Феона Алексѣевна — очень грузная дама по росту и толщинѣ, дьяконица Васса Андреевна — наоборотъ очень маленькая и тощая женщина и повивальная бабка и фельдшерица Елизавета Романовна Откосова, красивая вдова, очень любившая выѣзжать на практику въ мужскихъ сапогахъ съ высокими голенищами.
Не было за обѣдней только «барина» Холмогорова. У адьютанта Самоплясова не на шутку разыгралась въ ногѣ подагра, и онъ лежалъ дома въ креслѣ съ вытянутой ногой и весь окутанный пледомъ. Съ вечера у него съ Самоплясовымъ былъ опять крупный разговоръ. Холмогоровъ требовалъ даже отпустить его обратно въ Петербургъ и просилъ дать лошадь до желѣзнодорожной станціи и денегъ на дорогу, но Самоплясовъ ему отказалъ въ этомъ, говоря:
— Прежде заслужи, а потомъ и отправляйся. Иначе на кой шутъ я привезъ тебя сюда съ собой? Когда собирался ѣхать, то хвастался, что на всякія увеселенія мастеръ, что устроить охоту съ облавой и походнымъ завтракомъ для тебя все равно, что плюнуть, а пріѣхалъ, и вышло совсѣмъ напротивъ.
— Да пойми ты, глупый человѣкъ, что я боленъ… Я заболѣлъ… — убѣждалъ его Холмогоровъ.
— Притворяешься, чортъ! Возгордился и притворяешься. Чего ты съ одного мои дорогія сигары сосешь! — закричалъ на него Самоплясовъ. — Каждая сигарка полтину серебра стоитъ, а онъ такъ и насасываетъ! Кури свой трамбукъ фабрики Носодерова.
Самоплясовъ взялъ со стола ящикъ съ сигарами и спряталъ его въ чемоданъ, заперевъ на ключъ.
Послѣ обѣдни и панихиды всѣ почетные гости во главѣ съ хозяиномъ отправились въ волостное правленіе. Тамъ уже толкались мужики и бабы — родственники и родственницы Самоплясова. Отецъ Іовъ благословилъ трапезу, и началась раздача водки и пива. Выпивая, крестились и тотчасъ-же заѣдали ложкой кутьи изъ большой чашки. Около поминающихъ Самоплясовъ и гости пробыли не болѣе четверти часа. Вино сразу ошеломило поминающихъ, и опять началось выпрашиваніе у Самоплясова бѣдными родственниками въ память его отца разныхъ подачекъ. Старуха Матрена Игнатьева просила на лошадь, Семенъ Яковлевъ просилъ пожертвовать ему старый полушубокъ покойника, Авдотья Алексѣева — двоюродная тетка — на починку избы.
— А объ этомъ ужъ на свободѣ поговоримъ. Не сейчасъ-же вамъ деньги отсчитывать. Вѣдь не уѣзжаю еще, — отвѣчалъ Самоплясовъ и направился съ почетными гостями къ себѣ домой.
XIV
Въ домѣ Самоплясова для почетныхъ гостей также происходилъ поминальный обѣдъ, но на поминки онъ совсѣмъ не походилъ, хотя подавалась кутья въ началѣ стола и кисель въ концѣ, а духовенство распѣвало вѣчную память передъ кутьей и передъ киселемъ. Вообще былъ пиръ велій, За столомъ сидѣло человѣкъ пятнадцать: два священника, дьяконъ, попадья, докторъ, лѣсничій, старшина, писарь, учитель, лавочникъ Молочаевъ, онъ-же содержатель постоялаго двора и чайной, и мельникъ Дементьевъ. Баринъ Холмогоровъ вышелъ къ столу, опираясь на палку съ серебрянымъ набалдашникомъ, сильно прихрамывая; на одной ногѣ его былъ сапогъ, а на другой красная суконная туфля. Онъ былъ въ черномъ сюртукѣ и съ персидской звѣздой Льва и Солнца, которая произвела на нѣкоторыхъ большое впечатлѣніе. Держалъ себя Холмогоровъ особенно важно. Знакомясь съ лавочникомъ Молочаевымъ, онъ подалъ ему всего два пальца руки, а мельника Дементьева, одѣтаго въ сѣрое пальто и сапоги бутылками, онъ наградилъ только кивкомъ. Помѣстившись на углу стола, Холмогоровъ какъ-бы возлежалъ за трапезой, поставилъ около себя второй стулъ и вытянулъ на немъ свою больную ногу. Рекомендуя его гостямъ, Самоплясовъ не называлъ уже его своимъ адьютантомъ, но два раза упомянулъ въ разговорѣ съ лѣсничимъ, что Холмогоровъ видалъ на своемъ вѣку виды и «исторіи съ географіями».
— Да-съ… Умѣлъ пожить и другихъ поучить этому могу, — съ гордостью похвастался Холмогоровъ, уничтожая послѣ рюмки водки салатъ-ерши изъ судака съ соусомъ тартаръ.
— Шампанскимъ, которое я выпилъ и другимъ споилъ, можно было-бы потопить этотъ домъ. Даю слово дворянина. Результаты — вотъ… — указалъ онъ на больную ногу. — Но не жалѣю. Пожилъ, попилъ.
У стола служили чей-то помѣщичій егерь Пафнутьевъ, дьячиха и одна крестьянская дѣвушка, жившая когда-то въ Петербургѣ прислугой. Ими командовалъ Калина Колодкинъ, очень часто появлявшійся у стола, но онъ былъ уже пьянъ, отиралъ потное лицо то рукавомъ бѣлой куртки, то передникомъ и таращилъ узенькіе глаза, стараясь казаться трезвымъ.
Духовенство за обѣдомъ славословило покойнаго старика Самоплясова.
Отецъ Іовъ, вспоминая объ немъ, говорилъ:
— Почтенный, добрый былъ старикъ, справедливый, правильной жизни и къ храму рачительный, когда живалъ здѣсь, но и разсчетливый при своемъ капиталѣ. Конечно, мы имѣемъ отъ него хорошія богослужебныя ризы, принесенныя въ даръ, жертвовалъ онъ кое-что и изъ церковной утвари, но позлащеніе церковныхъ главъ только пообѣщалъ. Только пообѣщалъ…
— И въ обѣщаніи есть спасеніе… — старался сгладить рѣчь, отца Іова отецъ Василій, священникъ сосѣдняго прихода, накладывая себѣ на тарелку три жирные блина. — Обѣщалъ, но Богъ вѣку ему не продлилъ, такъ въ этомъ развѣ его вина? Позвольте… А проживи онъ еще годъ, можетъ статься, и главы были-бы позлащены. Все отъ Промысла, все Свыше… А человѣкъ былъ досточтимый.
Дьяконъ, ѣвшій хоть и съ большимъ аппетитомъ, но угрюмо, прожевывая блинъ, произнесъ:
— Отпрыскъ остался… Наслѣдникъ капиталовъ… Можетъ быть, наслѣдникъ и позлатитъ.
Докторъ Клестовъ, сидѣвшій рядомъ съ отцомъ Іовомъ, тотчасъ-же заговорилъ:
— Что Капитонъ Самоплясовъ въ память своего отца пожертвовать для своихъ односельчанъ долженъ, то это вѣрно. Объ этомъ и я ему буду говорить и вы посовѣтовать должны, но не въ позлащеніи главъ сила. Церковь ваша и такъ вполнѣ благолѣпна, усердствующихъ къ ней много было, все у ней есть и только развѣ золотыхъ главъ нѣтъ.
— Не согласенъ, не согласенъ… — отрицательно качалъ головой отецъ Іовъ. — Это съ вашей стороны либерализмъ, докторъ. А я не согласенъ.
— Ну, какъ хотите… А я къ чему клоню? Нужно Капитона подвинуть на что-нибудь просвѣтительное. Нужно, чтобы онъ въ память своего отца сдѣлалъ что-нибудь въ просвѣтительныхъ цѣляхъ для своихъ односельчанъ.
— А что? Позвольте васъ спросить, докторъ: что именно? — вмѣшался въ разговоръ лѣсничій Кнутъ.
Говорилъ онъ хриплымъ раскатистымъ басомъ.
— Да хоть-бы библіотеку-читальню безплатную оборудовалъ, — отвѣчалъ докторъ.
— Охъ, вы не знаете! Хлопотъ не оберешься на разрѣшеніе! — махнулъ рукой лѣсничій. — Да изъ чего составишь библіотеку? Каталогъ для этихъ библіотекъ такъ узокъ, что…
— Да для дѣтей у насъ имѣется небольшая библіотека при училищѣ! — крикнулъ черезъ столъ учитель.
— Для взрослыхъ, милый мой, надо, — сказалъ докторъ. — Библіотека отвлечетъ отъ винной лавки.
— Тогда скорѣе-же на народныя чтенія.
— Охъ, ужъ эти народныя чтенія! — вздохнулъ отецъ Василій Тюльпановъ.
— Да и народныя чтенія у насъ устраиваются въ волостномъ правленіи на Пасху, на Святкахъ… Есть и фонарь, есть и картины… Антропово вовсе не захудалое село… Все есть… — пояснялъ отецъ Іовъ Свѣтильниковъ. — Больницу отъ него требовать — это ему не по средствамъ. Да и призрѣніе больныхъ дѣло земства. Въ Антроповѣ есть и амбулаторія, есть и пріемный покой на три кровати… Вы сами знаете.
— Ну, богадѣленку для старухъ… — перечислялъ докторъ.
Старшина улыбнулся и отвѣчалъ:
— Передерутся-съ, ваше высокородіе. Нешто здѣсь такой народъ? Перецарапаются. Въ разныхъ-то избахъ живутъ, такъ и то ссорятся, съ коромыслами другъ-на-дружку бросаются.
— Первыя кляузницы, — поддакнулъ писарь. — Это мы по волостному суду видимъ. И на непочтеніе-то онѣ жалуются, и на обиду жалуются. А сами что ни на есть забіяки, первыя зачинщицы.
Въ это время Самоплясовъ обходилъ съ бутылкой столъ и предлагалъ гостямъ вина, говоря:
— Послѣ блиновъ по положенію и по высшему тону хересу слѣдуетъ выпить.
— Нацѣживай, нацѣживай, Капитоша! Все выпьемъ! — воскликнулъ лѣсничій, раскраснѣвшійся отъ выпивки.
— Нацѣживай, нацѣживай, Капитоша! Все выпьемъ! — воскликнулъ лѣсничій, раскраснѣвшійся отъ выпивки.
— А мы здѣсь, Капитоша, о тебѣ разсуждаемъ, — сказалъ докторъ. — Всѣ высказываются, что ты долженъ теперь, получа наслѣдство, что-нибудь пожертвовать на пользы и нужды твоихъ односельчанъ! Я настаиваю, что тебѣ слѣдуетъ дать что-нибудь на просвѣтительныя цѣли.
— Да ужъ это, Гордѣй Игнатьичъ, рѣшено. Все будетъ, — проговорилъ Самоплясовъ. — Прежде всего я устраиваю въ волостномъ правленіи посидѣлки для парней и дѣвушекъ, если Егоръ Пантелѣичъ позволитъ, — кивнулъ онъ на старшину.
— Я-то съ удовольствіемъ, но объ этомъ надо земскаго спросить, — далъ отвѣтъ старшина.
— И земскаго спросимъ. Надо мнѣ новую деревенскую сбрую обновить, такъ вотъ съѣзжу къ нему. А ужъ и сбрую-же я привезъ, Иванъ Галактіонычъ! Быкъ забодаетъ! — обратился Самоплясовъ къ лѣсничему. — Вмѣстѣ съ вами поѣдемъ. По рюмочкѣ, по рюмочкѣ хереску за устройство посидѣлокъ. Хочу посидѣлки на манеръ ассамблеи устроить, какъ Петръ Великій устраивалъ для просвѣщенія. Я недавно читалъ про эти ассамблеи… Пусть полируется здѣшній народъ отъ своего сѣраго невѣжества.
Самоплясовъ былъ уже изрядно разгоряченъ виномъ.
— Ого-го! Съ Петромъ Великимъ хочетъ сравниться! Ха-ха-ха! — ядовито захохоталъ Холмогоровъ.
Самоплясовъ нѣсколько опѣшилъ.
— Да не одни посидѣлки, — прибавилъ онъ. — Я небесную трубу привезъ, Иванъ Галактіонычъ астрономію устроитъ и выйдетъ какъ-бы маленькая консерваторія. Затѣмъ физическій кабинетъ для разныхъ понятіевъ насчетъ электричества. Иванъ Галактіонычъ все это чудесно знаетъ и мастеръ по этой части.
— Ахъ, ты, консерваторія! — опять захохоталъ Холмогоровъ.
— Обсерваторія, а не консерваторія я сказалъ, — поправился Самоплясовъ, гнѣвно взглянувъ на Холмогорова.
XV
Поминальная трапеза близилась къ концу. Роскошный обѣдъ, мастерски состряпанный Колодкинымъ, поразилъ всѣхъ справлявшихъ тризну по покойникѣ, но послѣднее блюдо, заупокойный кисель, поразилъ болѣе всего. Выложенный изъ формы на блюдо, онъ имѣлъ полосатый рисунокъ и состоялъ изъ траурныхъ цвѣтовъ — чернаго и бѣлаго: бланманже чередовалось съ темно-коричневымъ желе, сдѣланнымъ изъ шоколада съ подожженнымъ сахаромъ. Послышался одобрительный шопотъ. Дьяконъ, созерцая кисель, не удержался и въ восторгѣ произнесъ съ глубокимъ вздохомъ:
— Воззрите, до чего человѣкъ даже въ стряпнѣ ухищряется! Премудрость и ничего больше.
— Мастакъ поваръ, совсѣмъ мастакъ… — сказалъ отецъ Василій Тюльпановъ, пробуя кисель.
— Мажордомъ онъ у меня, а не поваръ, — поправилъ его Самоплясовъ. — Этотъ чинъ выше повара.
— Артистъ кулинарнаго искусства! — похвастался писарь фигуральностью выраженія.
— Знаете что, господа? — закричалъ учитель. — Надо выпить за здоровье мажордома! Я потому это предлагаю, что его должно причислить къ большимъ художникамъ своего дѣла.
— Слѣдуетъ, слѣдуетъ… — одобрили хоромъ гости предложеніе, но отецъ Іовъ, поднявшись со стула, растопырилъ руки и остановилъ всѣхъ.
— Позвольте, господа, позвольте! Мы еще главнаго не исполнили! Не исполнили то, что по православному обычаю при киселѣ требуется.
Оказалось, что отъ восторговъ при видѣ киселя забыли пропѣть «Вѣчную память».
И вотъ всѣ бросили ложки и запѣли «Вѣчную память». Пѣли всѣ трапезующіе гости, пѣлъ даже басовой октавой «мажордомъ» Калина Колодкинъ. Колодкипъ, какъ и гости, былъ уже совсѣмъ пьянъ и даже покачивался.
Когда печальное пѣніе стихло, учитель, обернувшись къ Колодкину, опять возгласилъ:
— Господа, предлагаю выпить за здоровье мажордома Колодкина, великаго мастера кулинарнаго искусства!
И расчувствовавшіеся гости, всѣ, кромѣ Холмогорова, потянулись съ рюмками къ Калинѣ Колодкину. Даже самъ хозяинъ, Самоплясовъ, налилъ Колодкину стаканъ вина, протянулъ ему свой собственный, чокнулся и восторженно произнесъ:
— Спасибо, удружилъ… Не забуду…
Кто-то крикнулъ ура… Ура подхватили гости. Колодкинъ выпилъ залпомъ стаканъ поданнаго ему вина, стоялъ, таращилъ глаза и плакалъ пьяными слезами.
Поминальный обѣдъ совсѣмъ уже потерялъ свой поминальный характеръ.
Но тутъ лѣсничему пришло на умъ, что, чествуя мажордома, совсѣмъ забыли про хозяина.
Онъ сообщилъ объ этомъ сосѣдямъ по столу. Начали шептать объ этой неловкости, всѣ разводили руками и сознавали, что пить за здоровье хозяина послѣ тоста, провозглашеннаго за его повара, неудобно. Лѣсничій однако нашелся и, когда кисель былъ съѣденъ, закричалъ:
— Почтенные сотрапезники! Будемъ теперь благодарить хозяина! Предлагаю по русскому обычаю въ благодарность качать его.
— Качать, качать Капитона Карпыча! Качать хозяина! Качать Капитошу! — неистово вторили гости.
И Капитонъ Самоплясовъ, подхваченный гостями; сталъ подлетать къ потолку.
Такимъ выраженіемъ ему вниманія Самоплясовъ былъ очень доволенъ, ходилъ козыремъ, насколько ему позволяли его пьяныя уже ноги, и тотчасъ пустилъ пѣть граммофонъ. Труба заревѣла арію Мефистофеля изъ «Фауста». Затѣмъ началъ надсаждаться тореадоръ изъ оперы «Карменъ». Гости стали подплясывать. Обѣденный столъ прибирали. Суетился пьяный Колодкинъ и уронилъ, разбивъ въ дребезги, четыре тарелки, соусникъ и три стакана. Къ нему подскочилъ Самоплясовъ со сжатыми кулаками и воскликнулъ:
— Мажордомъ! Подлецъ! Да ты, кажется, ужъ лыка не вяжешь?
— Простите, Капитонъ Карпычъ… Теперь ужъ совсѣмъ пропало мое дѣло… Выпилъ… Вѣдь и вы сами-же подносили… — кротко отвѣчалъ Колодкинъ, покачиваясь на ногахъ, какъ муха, наѣвшаяся мухомора.
— Дѣвушки! Прислужающія! Отведите его спать! Положите на тетенькину постель! — командовалъ Самоплясовъ.
— Безполезно, Капитонъ Карпычъ… Теперь ужъ аминь… Все равно колобродить буду…
Колодкинъ былъ жалокъ. Стоя около валявшихся на полу черепковъ разбитой посуды, онъ кротко протянулъ руки — одну дѣвушкѣ, прислуживавшей у стола, а другую дьячихѣ и его повели спать.
А гости потребовали, чтобы для нихъ былъ поставленъ карточный столъ. Началась игра въ стуколку. Подсѣлъ къ нимъ и Холмогоровъ. Денегъ у него было очень не много, рубля три, и проигравъ ихъ, онъ сталъ играть на мѣлокъ. За Холмогоровымъ стала появляться запись, но вдругъ мелочной лавочникъ Молочаевъ, тоже проигравшій, хлопнулъ ладонью по столу и закричалъ:
— Деньги на бочку! Иначе изъ компаніи комъ! Что это за игра въ долгъ!
Холмогоровъ вспыхнулъ и отвѣчалъ:
— Однако, если я благородный человѣкъ, то, я думаю, одно мое слово…
— A вотъ словъ-то намъ и не надо… Намъ деньги нужны… Есть деньги — ставь деньги, нѣтъ денегъ — разсчитывайся и уходи изъ-за стола. Вотъ что, братецъ ты мой, господинъ баринъ.
— Невѣжа… мужикъ, — процѣдилъ сквозь зубы Холмогорсьъ.
— Отъ голоштаннаго барина слышу, — дерзко отвѣчалъ лавочникъ.
— Да какъ ты смѣешь, промасленная голова! — закричалъ Холмогоровъ. — Да знаешь-ли ты, что если у меня денегъ нѣтъ, за меня всегда здѣшній хозяинъ отвѣтитъ.
— Ну, и просите его разсчитаться… Тутъ одиннадцать рублей…. А безъ денегъ я съ вашей милостью играть не стану, — понизилъ тонъ лавочникъ, такъ какъ другіе партнеры стали его осуждать за дерзость.
Холмогоровъ обратился за деньгами къ Самоплясову. Тотъ отказалъ.
— Но пойми ты, мнѣ только отыграть долгъ, — убѣждалъ его Холмогоровъ. — Я проигралъ на слово одиннадцать рублей. Если я выйду изъ-за стола, тебѣ придется заплатить за меня.
— Ничего я не заплачу и тебѣ не дамъ, — сказалъ Самоплясовъ.
— Ну, такъ знай, что ты сѣрая скотина! О хорошемъ тонѣ только толкуешь, а исполнять его не хочешь. Хозяинъ обязанъ отвѣчать за своего гостя.
— А я не желаю. Какой ты гость! Ты фыркающая свинья.
— Но, но, но…
Холмогоровъ гордо поднялъ голову и сдѣлалъ жестъ.
— Отходи, отходи… А то худо будетъ, — пробормоталъ Самоплясовъ.
— А! Когда такъ — завтра-же отъ тебя уѣду. Чортъ съ тобой.
— И скатертью дорога. Везъ я тебя для веселья, а ты мнѣ только непріятности дѣлаешь и тоску наводишь. Да и не на меня одного, а на всѣхъ. Чортъ съ тобой. Проваливай!
— Я тебѣ покажу, я тебѣ покажу, — скрежеталъ зубами Холмогоровъ и вышелъ изъ комнатъ, гдѣ сидѣли гости, поднялся въ мезонинъ къ теткѣ Самоплясова Соломонидѣ Сергѣевнѣ и тамъ завалился на Феничкину кровать, которая стояла въ комнатѣ, гдѣ была кровать самой Соломониды Сергѣевны, на которой храпѣлъ уже Колодкинъ.
XVI
Поминки, начавшіяся у Самоплясова въ два часа дня, окончились только къ утру слѣдующаго дня. Напившіеся гости вытрезвлялись и опять напивались. Въ карты принимались играть раза три. Въ первый разъ обыграли лавочника Молочаева, и онъ ходилъ домой за деньгами. Дома у себя онъ нашелъ пріѣхавшаго къ нему изъ дальняго села за покупкой шкуръ и остановившагося на постояломъ дворѣ прасола Кондратьева и привелъ его съ собой къ Самоплясову. Кондратьевъ былъ пожилой мужчина, гигантскаго роста, лысый, съ рѣденькой бородой на красномъ лицѣ и одѣтый въ кожаную куртку на бѣлкахъ. Посадили и его играть въ стуколку. Деньги онъ держалъ въ кисѣ за голенищей и то и дѣло лазилъ туда за ними, чтобъ ставить ремизы. Обыграли его. Онъ назвалъ всѣхъ жуликами и пересталъ играть. Въ антрактахъ игралъ аристонъ и пѣлъ граммофонъ. Гости пили и закусывали и плясали подъ аристонъ. Лѣсничій Кнутъ плясалъ съ дьяконицей казачка. Граммофонъ кто-то уронилъ и повредилъ трубу, что очень сокрушало Самоплясова, и онъ обругалъ гостей косолапыми медвѣдями.