Эти доски вывели меня к боковой шахте, которая тянулась до самого бункера. Но только я сунулся в этот лаз, как вдруг земля содрогнулась, и с потолка мне на голову свалился крупный камень.
Не знаю, как долго я пролежал без сознания, но в себя пришел в кромешной тишине. И темно, как в могиле. Голова раскалывается на части, темечко липкое от крови. Кожа на голове сильно содрана, но пробоины в черепе вроде бы нет. Однако, по-любому, досталось мне крепко. Я попробовал подняться, но голова сильно закружилась и к горлу подступила тошнота. Я беспомощно опустился на пятую точку. Наверняка сотрясение мозга, и явно не в самой легкой степени. А может, ушиб головного мозга. Что, ясное дело, чревато последствиями, если не назначить правильное лечение и больничный режим. Но где найти сейчас такое счастье?
Вдобавок меня колотило, как в горячечной лихорадке. Наверняка температура под сорок. А тут еще головная боль – увы, в прямом смысле. Но делать нечего, надо продолжать путь.
Я сидел на мягком месте, настраиваясь на нечеловеческие усилия, без которых невозможно было преодолеть путь до бункера. И рукой обшаривал пол вокруг себя, пока не нащупал фонарик. К счастью, лампочка не разбилась, и луч света растолкал темноту передо мной.
Но скоро луч уперся в обвал грунта на моем пути. Я прошел не меньше трех сотен метров, чтобы упереться в тупик… Теперь я понимал, что земля содрогнулась от взрыва, который произвели землекопы. Они разрушили свое же творение – видимо, для того, чтобы замести за собой следы. Путь к бункеру отрезан, а обратно хода нет. Ну и что мне теперь делать?
3Жуткая выдалась ночка: кошмар за кошмаром. Ну что ж, зато теперь я знаю, как чувствует себя покойник в могиле. Над головой неподъемная толща земли, вокруг – непроглядная мгла и непробиваемая тишина… Не хватало мне только покоя. Лежать, сложив лапки на груди, мешал горячечный жар. И голова раскалывалась от боли.
А на ноги я подняться не мог, во всяком случае, мне так сейчас казалось. Смерть дала мне отсрочку, которая уже иссякала вместе с моими жизненными силами. Еще немного, и обрушенная шахта по-настоящему станет моей могилой. Что ж, для того человек и рождается, чтобы умереть…
Но ведь даже покойники могут подниматься из могил. На ум вдруг пришли сцены из фильмов ужасов, где мертвые выбираются из-под земли. Вампиры, зомби, прочая нечисть…
С вампирами все понятно. Нет их на самом деле, а есть только страшно красивые сказки про них. А зомби, пожалуй, существуют. И что ими движет?.. Есть, например, порошок вуду, изготовленный из сушеных рыб фугу, лягушек, летучих мышей и прочей гадости… А есть еще коньяк из восьмидесяти спиртов, самому старшему из которых более тридцати лет. И фляжка почти полная…
Коньяк приятно обжег гортань, освежил сознание крепкой смесью из древесных и фруктово-ягодных ароматов… Жаль только, что фляжка быстро опустела.
Спиртное обычно умиротворяло меня. Но куда уж дальше успокаиваться, если следующая стадия – полное упокоение? А умирать почему-то не хотелось. Вроде бы я и смирился с этой мыслью, но все равно неплохо было бы побороться за жизнь. А коньяк вдруг стал оправдывать свое название, разделяясь на двух тягловых животных, на коня и яка. Я почувствовал в себе две единицы лошадино-бычьей силы и попробовал подняться на ноги. И это у меня получилось.
Голова кружилась, но уже не болела. И горячечный жар уже не так одолевал меня. Я сделал один шаг, другой. Тяжело, даже очень, но это какое-никакое, а движение… Главное сейчас, не задаваться вопросом, куда может вывести меня эта дорога, а то ведь настроение снова может опуститься до состояния вечного покоя.
Тягловые силы во мне ослабевали, голова снова разболелась, но я все-таки вышел в каменоломную штольню. А дальше что?.. Идти по следу мутантов? Но если на голову мне упал камень, это не значит, что я должен ответить «да» на этот жуткий вопрос.
Может, забраться обратно в расщелину, где я не так давно прятался? Это узкий проход между потолком и завалом заканчивался тупиком. Ну а вдруг я ошибаюсь и положение не такое уж безвыходное? Что, если я руками смогу разобрать грунт под потолком, и метра через два-три, а то и раньше, увижу свет в конце тоннеля? Вдруг завал гораздо короче, чем я думаю…
Но тогда почему бы не обследовать насыпную залежь выработанного грунта, возле которой я сейчас находился? Может, и там есть щель под потолком…
И действительно, я заметил небольшое углубление под потолком у самой боковой стены. Свод неровный, и за камнем, под который я просунул руку, мне повезло нащупать пустоту, в которой мог бы уместиться человек. А камень этот, как оказалось, вытаскивался легко даже для меня.
Небольшое отверстие разрослось до размеров медвежьей норы, а потом и вовсе до берлоги. Но вскоре лаз снова сузился до размеров лазейки, пока не превратился в узкую щелочку под потолком. Но из этой щелочки я смог увидеть каменоломную штольню во всю ее ширину и высоту. Это значило, что завал закончился; надо было только разрыть щель и выбраться через нее на пусть и темный, молчаливый, но простор.
Левая рука не двигалась, будто отсохла, а грунт оказался очень твердым для того, чтобы справиться с ним одной рукой. И все же я смог выбрался в шахту, которая свободно тянулась под землей… Неважно, куда она вела; главное, что исчезла иллюзия тупика.
Здесь не было брусовых подпорок и досок, по которым я мог бы идти, не спотыкаясь о торчащие камни. Но все равно я шел, подсвечивая себе путь фонарем. Шел, разбивая в кровь колени и локти. Падал, поднимался, снова шел. Иногда рядом со мной срывались с потолка камни, но и это не останавливало меня.
Я прошел не меньше сотни метров, когда штольня распалась на три ветви. Немного передохнув, я выбрал самую высокую из них и двинулся дальше. Но тоннель скоро сузился до размеров собачьей конуры. К тому же камни над головой шатались и запросто могли обрушиться вниз при малейшем неосторожном движении.
Был у меня в армии друг, успевший до службы поработать на угольной шахте. Он и рассказывал мне, что такое работа в горной штольне. В такой тесноте иной раз приходилось крутиться, что место под письменным столом могло показаться просторной комнатой по сравнению со скворечником. И ничего, работали люди, причем годами, десятилетиями…
Можно было повернуть назад, чтобы исследовать соседнее ответвление, но где гарантия, что и там штольня не сузится до нулевого размера? А тут хоть какой-то, но проход. Да и не было уже сил поворачивать назад. Хотя и вперед я продвигался на последнем издыхании.
Но, как оказалось, «последнее издыхание» затянулось на долгое время.
Я с трудом преодолел узкий лаз, который мог закончиться тупиком, но перешел в просторный рукотворный грот. Потом была одна развилка, затем другая… В конце концов, я потерял счет ответвлениям, но продолжал при этом оставаться на ногах. И шел, протискивался, полз…
И все-таки настало время, когда силы иссякли начисто. Я просто присел на большой камень, выключив подсевший фонарь, чтобы не расходовать зря энергию. Сел, а когда попробовал встать, в изнеможении рухнул на бок, проваливаясь в гущу горячечного бреда.
Именно в этом бреду и явилась мне Оксана. Она подошла ко мне под ручку со своим Костей.
– Как здесь темно! – озираясь, поежилась она. – И холодно!
Средней длины бирюзовое платье, с открытыми плечами и воланами на талии. В таком наряде она красовалась на второй день после нашей свадьбы; может, потому и надела его, собираясь проведать меня в подземелье. Ей бы сейчас больше подошло зимнее пальто до пят и с меховым воротником. А без шапочки можно обойтись – ведь волосы у нее такие густые и плотные, что голову не застудить даже на самом лютом морозе.
Красивые у нее волосы, темно-русые, вьющимися локонами струятся по плечам. Глаза глубокие и черные, как колдовские колодцы. Очаровывают эти глаза, втягивают в себя так, что не вырваться… Я-то вырвался, но так и остался в зоне их притяжения, так и кручусь на ее орбите… Глупо, надо сказать, вырвался. Не по своей, можно сказать, воле.
– Опять нажрался, как свинья, – глянув на меня, презрительно хмыкнул Костя.
Надо сказать, что этот косматый тип с маленькой мефистофельской бородкой не очень жаловал меня. Но при этом он не видел во мне соперника и так близко подпускал меня к Оксане, что порой захватывало дух. Случалось, что мы оказывались вдвоем во всем доме; меня тянуло к ней, а она, казалось, была не прочь, и я даже не знаю, что всякий раз удерживало нас от греха…
– Ты же знаешь, он много не пьет, – покачала головой Оксана.
– Откуда я могу это знать? – небрежно скривился Костя. – Я же не жил с ним.
– Я жила. И знаю…
– Когда ты с ним жила! Сколько времени прошло!.. Может, он уже спился. Да видно, что спился, лежит себе, даже не мычит…
– Может, он умер? – не своим голосом спросила Оксана.
– Да нет, не похоже… Дышит. И перегаром от него тянет…
– Может, он умер? – не своим голосом спросила Оксана.
– Да нет, не похоже… Дышит. И перегаром от него тянет…
Да и Костя говорил чужим голосом. Он стоял в стороне от меня, а кто-то незнакомый, склоняясь надо мной, говорил над самым ухом.
– Смотри, крови сколько!
Оксана и Костя растаяли в темноте, но чье-то присутствие оставалось. Что, если на меня напоролись зомбированные землекопы? Или даже нагнали меня?..
Я открыл глаза и тут же ослеп от яркого света.
– Смотри, глаза открыл! – послышался тонкий девичий голос.
– Да и так ясно, что живой, – вторил ей парень.
Он находился так близко, что дышал на меня запахом чеснока, слегка заглушенным жвачкой с мятной свежестью. Но лица его я не видел: яркий фонарь светил мне прямо в глаза.
– Фонарь убери, – попросил я.
Язык, казалось, распух во рту, потяжелел, и вряд ли мою речь можно было назвать внятной. Но все-таки парень отвел в сторону луч фонаря, и я смог разглядеть его. Широкое круглое лицо, густые черные брови под капюшоном спортивной ветровки. Нос картошкой, нижняя губа лепешкой.
– Ты кто такой?
– Да я-то Саня! – звонко воскликнул парень. – А вот ты кто такой?
Но я проигнорировал его вопрос. И отвечать не хотелось, и каждое слово давалось с трудом.
– Далеко убежище?
– Какое убежище?
– Ну, ваше убежище, – пробормотал я.
– Зачем нам убежище?
– Как зачем? А война?
– Какая война?
– Атомная… Атомная война… Нейтронная бомба над Москвой.
– Что это с ним? – спросила невидимая девушка.
– Бредит, – ответил ей парень.
Я действительно находился в горячечном состоянии, но это не значило, что я нес бред. Тем более что недавний международный конфликт на самом деле закончился чередой ядерных взрывов. И я не бредил – я всего лишь хотел знать, насколько сильно пострадала моя страна. Но я не смог задать такой вопрос, потому что потерял сознание.
Глава третья
1Бабочка в безумном танце порхала вокруг лампочки под потолком, билась об нее, обжигала крылья. Ее тень металась по серым, потрескавшимся стенам отсека, в конвульсивной пляске проносилась перед глазами. Мое сердце и сознание пульсируют в том же судорожном ритме.
Я лежал на железной койке в подземном отсеке без окон, но почему-то со шторами на стене. Возможно, за ними скрывалась какая-то стратегическая карта… Ведь в мире идет война, и все, что уцелело, должно быть подчиненно военным интересам…
Хоть и смутно, но я помнил, как какие-то люди выносили меня из катакомб. В пути я несколько раз терял сознание, поэтому и не заметил, как меня доставили в это подземное убежище. Но когда в очередной раз пришел в себя, почувствовал, как мягкие женские руки обрабатывают рану на моей голове. Кажется, мне даже сделали рентгеновский снимок… Видимо, убежище серьезное, поэтому и оснащено медицинской техникой…
И как перевели меня в этот отсек, я тоже не помнил. Очнулся на койке под солдатским одеялом. Матрас настолько мягкий, что я мог лежать на раненой спине, почти не испытывая боли. Левое плечо в бинтах, на голове повязка. Лампочка под серым в разводах потолком, бабочка, непонятно, как залетевшая под землю. И еще толща земли надо мной, и московские руины. Но это меня почему-то совсем не пугает, и на психику не давит. После того, что со мной случилось, мне уже ничего не страшно.
Бабочка вдруг застыла перед моими глазами, распылалась по ширине, растянулась по высоте. Ничего страшного, просто я теряю сознание…
В чувство меня привел яркий свет из расшторенного окна. Не успел я открыть глаза, как мое истерзанное сознание выдало безумную мысль, и мне взбрело в голову, что это световое излучение атомного взрыва. Но здравый смысл не оставил меня в беде. Ядерную вспышку можно увидеть в окно, а как окно могло оказаться в подземном помещении?
Разум продолжал торжествовать, и я понял, что нет никакого взрыва, зато есть окно. Самое обыкновенное окно, из которого – в рамке из деревьев по нижней кромке и двух высотных зданий по бокам – отчетливо было видно синее, слегка подернутое кисельными облачками небо. И солнце ярко светит откуда-то свысока, наполняя мою душу невообразимым восторгом.
Дома, те, что я видел в окне, стояли как невесты в свадебном наряде. Стены белые, незакопченные, стекла в окнах целые, не выбитые ударной волной. И макушки деревьев ярко-зеленые, листва необожженная… Значит, не было никакого ядерного взрыва! Значит, Москва нерушимо стоит на своих семи холмах!
На экране мысленного взора вдруг всплыло торжественно-загадочное лицо Болгарова. Я требовал от него объяснений по гамма-излучению, и он собирался его дать.
«Должен же я был вас как-то успокоить, – приглушенно-звонко прозвучал его голос. – Я вам даже больше скажу, прибор не работает… То есть он работает, но там встроенный источник радиации…»
Он не договорил: помешал крик Нины. Но когда я привел Славу в чувство и потребовал суда над ним, Болгаров снова собрался нам все объяснить.
«Не надо! Хватит!… Я вам сейчас все объясню! Дело в том, что…»
Но в этот раз договорить ему не позволили ворвавшиеся в бункер упыри. И он не смог объявить, что ядерная война была вымышленной.
А объявить об этом он собирался как раз в ночь на последний день нашего пребывания под землей – по плану экскурсии. Дескать, извините, что шоу зашло слишком далеко; войны никакой нет, и по случаю столь замечательной новости туристов, преступивших закон, неплохо бы отпустить. Чтобы не чернить репутацию заведения и чтобы следующая группа туристов не лишилась удовольствия вкусить прелестей ядерной катастрофы… Мы бы встретили слова Болгарова бурными овациями, собрали бы свои вещи, а утром после завтрака отправились бы по домам.
Не было никакой войны… А ведь я должен бы сам догадаться, что это был всего лишь розыгрыш. Я же оперативник с приличным стажем, у меня аналитический склад ума… Но что-то мешало мне искать и находить правильные ответы на вопросы, время от времени возникающие в моем сознании. А ведь они были, эти вопросы. Например, мне почему-то не очень верилось, что Болгаров со страху заблокировал дверь. И еще подозрение вызывала неисправность индивидуальных дозиметров, которые могли бы показать уровень полученной радиации. И Валера меня порой настораживал. Иногда казалось, что он играет какую-то роль. И еще, слишком он много знал… Но что-то мешало мне сосредоточиться на своих подозрениях. Как будто какой-то зомбирующий сигнал поступал в мое сознание…
Ядерная война оказалась мистификацией. А мутанты? Ведь они были! Я точно знаю, что были!!! Или я сошел с ума?
В палату зашла врач, средних лет грузная женщина с тройным подбородком. Ни ватно-марлевой повязки на лице, ни противогаза, а вместо защитного костюма – обычный белый халат… Точно, нет никакой войны.
Ничего не говоря, она подсела ко мне, заглянула в глаза, затем поводила рукой перед лицом. И наконец низким грудным голосом поинтересовалась моим самочувствием. У меня болела и кружилась голова, подташнивало, и я не стал это скрывать. А она в ответ поделилась со мной своими соображениями. Черепная коробка выдержала удар камня, не треснула, но сотрясения мозга избежать не удалось. Предположительно у меня была третья степень, потому что я терял сознание. Рентгенографию уже провели, трещин в черепе и смещения шейных позвонков не выявили. Направление на энцефалографию и эхоэнцефалоскопию выписано, и я должен пройти эти труднопроизносимые процедуры в течение дня. К тому же мне нужно было побывать и у окулиста, чтобы тот осмотрел мое глазное дно.
Рана на спине, как оказалось, вообще не вызвала у врача тревог. Острие неглубоко проникло под кожу, и крови я потерял совсем немного. И сепсис мне вроде бы не грозил.
Врач прописала мне постельный режим на пять суток, назначила болеутоляющий седалгин, от головокружения – танакан, для сосудов – кавинтон и ноотропил. Ну и, разумеется, витамины для бодрости тела.
О том, что со мной произошло, спрашивать она меня не стала. Этим занялся следователь из местного ОВД, капитан милиции. Вместо предисловия он показал мне пустую обойму из-под «макарыча», которую обнаружили в моей одежде вместе с документами и прочей наличностью. Видимо, я автоматически сунул ее в карман, перезаряжая пистолет.
Бояться мне было нечего, ведь оружие травматическое, но в душе тревожно заныл больной нерв.
– Что это такое?
– Это от «макарыча».
– Так, посмотрим…
Он достал из своей папки все мои документы, выложил их на тумбочку. При этом на пол упал мой паспорт. Он потянулся за ним, но смахнул рукавом служебное удостоверение. «Корочки» упали за матрас между стенкой тумбочки и моей подушкой. Разумеется, говорить ему я об этом не стал. И приподнялся на подушке, будто для того, чтобы удобней было разговаривать, но при этом закрыл ею документ, который запросто могли назвать незаконным.
Следователь поднял паспорт, положил его рядом с удостоверением личности частного детектива, но при этом с его колена упала сама папка. Она ударилась о пол и раскрылась, листы бумаги полетели под кровать.