5
– Гадюшник какой-то, – капризно жаловалась Екатерина, отправляя в рот хрустящую куриную кожицу. – Уж лучше банду геронтофилов обезвреживать. Я бродила по территории и честно пыталась работать. Они все врут или недоговаривают. Причем ссылаются на то, что ты их уже допрашивал. Двое предложили прошвырнуться до ближайших кустов – неожиданно, да? Знаешь, Костик, это невыносимо. Домой хочется. Чует мое слабое сердце, проторчим мы в этой избушке до зимы, а в итоге останемся безработными.
– Или просто не останемся, – вставил Вернер.
– Тоже мысль, – согласилась Екатерина. – Кстати, Костик, твое мирное сосуществование с местной управляющей – довольно серенькой, между нами, личностью – не осталось незамеченным, я все вижу.
– А мое существование с остальными фигурантами ты, выходит, проглядела? – возмутился Максимов.
– Нет, не проглядела, – бесстрастно отбила выпад Екатерина, – но данное существование наиболее запомнилось. Ты совсем не ешь, Костик, почему? В этой забегаловке прилично кормят. Хочешь рулетик из говяжьего языка с икоркой? Или сырной мексиканской запеканки?
– Не делай из еды приключения, Екатерина, – пробурчал Вернер.
– Аппетита нет, – огрызнулся Максимов. – Сами ешьте. У меня Шалевич до сих пор из головы не идет.
– Ешь, Костик, ешь, это издержки. Придет в процессе…
– Кто придет во время еды? – испугался Максимов.
– Аппетит. Чего ты пугаешься?
– А я охрану пытался разговорить, – сладострастно чавкал Вернер, – но это юмор в коротких штанишках. Проще разговорить немого Петровича или камень у дороги. Им плевать, что указом свыше детективам «Профиля» разрешено задавать вопросы. Впрочем, некоторым надо отдать должное – на вопросы они отвечают. Но совсем не потому, что знают ответы.
– А почему?
– А потому что спрашивают. Это выглядит забавно. Не беседа, а диалог глухого со спящим. Кстати, некоторые из этих людей когда-то работали операми в Главном управлении МВД по федеральному округу. Помните чистку полтора года назад?
– Под непосредственным управлением Косаренко, – сообразил Максимов. – Но не думаю, что они до наших дней верны этому винному бочонку. У Косаренко корешей и без этих бездарей хватает.
– А также недругов, – подхватил Вернер. – Брали в апреле одного майора: наладил у себя в коттедже производство фальшивых денег и документов. Изъяли два типографских станка, громадное количество упакованной продукции и двух азербайджанцев-«первопечатников» – не сам же майор у станка стоял. Дипломы штамповали, акцизные марки, деньги… По слухам, лучший кореш Косаренко, а за две недели до ареста не поделили барыш, расплевались.
– Подозреваю, лапа Косаренко простирается не только на родные органы, – вздохнул Максимов. – Шевелев тут недавно жаловался на судью Анищенко – трехэтажным крыл. Обидно, ты не слышала, Екатерина. Поймали пушера – стоял, наглец, у самой мэрии и наркотой торговал. Менты подсуетились, блестяще сделали работу. В кои-то веки! Замели, одним словом. При обыске нашли триста штук экстези, полтора грамма кокаина, реладорм, эфедрин и кучу помеченных купюр. И видеокассету со съемкой предоставили. Хоть ты тресни, все улики, больше ничего не надо. Отправили дело в суд. И что, вы думаете, сделал судья? Посадил? – нет. Отправил на доследование? – нет. Он его – ух!.. выпустил. Под подписку о невыезде.
– И больше его не бачили, – захохотал Вернер.
– Разумеется. Менты обиделись страшно, а что делать? Судья Анищенко – дальний родственник Косаренко и социально близкий элемент. Кто кого прикрывает – даже неинтересно.
Троица детективов сидела в пустой буфетной, дожевывая обед. Гости давно поели. Приходящие повара унесли остатки еды в подсобку и терпеливо ждали, пока детективы насытятся.
Внезапно появился Марголин. Вошел в буфетную, косо глянул на сыщиков и, вздернув нос, порулил на кухню. Через минуту вышел с доверху нагруженным подносом, одарил компанию в углу очередным косым взглядом и гордо удалился. Максимов машинально посмотрел на часы: 16.02. Очевидно, Ухватов вовремя не поел, а тут спохватился, но по ряду причин предпочел откушать в апартаментах.
– Я имею как минимум четверых подозреваемых и трех кандидатов, – уныло сообщил Максимов, – хотелось бы к вечеру этот список сократить.
– Мы слушаем тебя внимательно, работящий ты наш. – Вернер вытер салфеткой рот и преданно уставился на шефа.
В этот миг огромное здание огласил истошный женский крик – и спокойная загородная жизнь полетела кувырком!
В этом доме неплохая акустика. Крик взмывал к потолку и бился раненой птицей под перекрытиями. Екатерина выронила вилку:
– Страсти-то какие…
– Где это? – вскочил Максимов.
Вернер ошарашенно вертел головой.
– Не знаю, командир…
Кричали где-то далеко – явно не на первом этаже. Скверные предчувствия уже на месте – скребут и злорадствуют. Не сговариваясь, детективы бросились наверх. Крик – уже не столь пронзительный, с перерывами на скулеж – продолжал будоражить. В западном крыле, за изгибами коридоров, на северной лестнице! Хвостом кометы мелькнули пятки охранника. Пронесся встревоженный Коржак, едва не споткнувшись о поднос, который выронил Марголин…
– Держись, крошка, – умудрился еще пошутить Вернер, – помощь уже в пути…
Картина на северной лестнице им предстала, конечно, безобразная. Сбежались все – даже те, кто плотно поел. Первым делом взор порадовали проломленные, хлипкие перила на галерее, затем горничная Юля, застывшая на второй ступени, рыдает в голос, в лице ни кровиночки, к груди прижимает стопку чистого белья. И наконец, внизу, у подножия лестницы, – скрюченное, лежащее ничком тело, принадлежащее ни много ни мало Ухватову С. С. (в смысле А. А.)!!!
– Бедная Юлечка, – прошептала Екатерина, – снова вляпалась…
– Очевидно, диагноз, – пробормотал Вернер. – Судьба у нее такая – от прецедента к прецеденту.
– Не знаю как Юлечка, – выдавил из себя Максимов, – но нашей участи теперь точно не позавидуешь.
С этой минуты не стало покоя в доме. Карнавал страстей, безудержных эмоций и хамского поведения.
– Тварь подсобная! – орал с выпученными от страха глазами, потрясая кулачками и топая ножками, Косаренко. – Я же говорил, что это она виновата! Мразь! Гадюка! Второй раз ее находят возле тела!.. Шалевич, чего ты ждешь?! Хватай эту падлу, видеть не могу ее в этом доме!!!
– Не виноватая я! – колотилась в рыданиях горничная. – Я белье разносила, а он лежит!
– Не может быть, не может быть, – тупо повторяла, держась за голову, остолбеневшая Надежда Борисовна. – Никогда в этом доме… Никогда в мое дежурство… Да за что Господь нас так!..
Лизавета хлопала ресницами, силясь что-то сказать. Пузырь держался за косяк и от страха отпустил четвертый подбородок. Мялась охрана с пришибленными рожами. Детективы «Профиля» сиротливо куковали в уголочке.
Шалевич, срывая голос, орал на Коржака: куда, матьперемать, подевалась охрана!!! Коржак, то бледнея, то краснея, в свою очередь орал на охрану – куда, вы, мать-перемать, подевались!!! Парни растеряны. Один отлучился в туалет, другой перешел в восточное крыло… Бездельники! Лоботрясы! Шалевич впал в неистовую ярость, источая в пространство загогулистую матерщину, грозясь всех уволить и переуволить, к чертовой матери, и очень несвоевременно обнаружил присутствие в непосредственной близости скромных детективов «Профиля».
– А вы какого хрена тут делаете, олухи, тунеядцы?! Среди белого дня на ваших глазах убивают людей! Да я вас!..
– Заткнитесь, Дмитрий Сергеевич! – вспылил Максимов. – Лично мне плевать, как далеко простирается ваша власть и сколько человек вы способны уволить или убить за сутки! Защищать людей – обязанность ваша, Коржака и двух десятков широченных лоботрясов! А в обязанности «Профиля» входит прояснение обстоятельств, и не больше! И если уж пошло такое веселье, то так и быть – мы готовы расследовать и второе преступление, но исключительно на добровольной основе!
– Сам-то понял, что сказал? – опасливо шепнул Вернер.
– Костик, мы тобой гордимся, – икнула Екатерина, – но извини, каждый день посещать твою могилку…
Шалевич побагровел от бешенства. Еще один сомнительный перл – и он бы бросился на Максимова с кулаками. Положение спас Марголин. Бледный, словно призрак, кусая синие губы, он медленно спустился, держась за перила, сел на корточки у скрюченного тела и дрожащими руками перевернул его на спину.
– Живой! – воскликнул патетично, простирая руки к небу.
Карнавал страстей продолжался. Публика нездорово возбудилась. Крики, истеричный хохот. «Сан Саныч!» – расталкивая людей, гремел по ступеням Шалевич. Пузырь неистово крестился. Косаренко испортил воздух и нисколько не смутился. Лизавета истерично хохотала. Коржак облегченно утирал испарину. Надежда Борисовна недоверчиво качала головой и дышала полной грудью. Юлечка в изнеможении опустилась на ступени, вторично затряслась в рыданиях. «Живой, – как попка повторял Косаренко, – живой…»
– Живой! – воскликнул патетично, простирая руки к небу.
Карнавал страстей продолжался. Публика нездорово возбудилась. Крики, истеричный хохот. «Сан Саныч!» – расталкивая людей, гремел по ступеням Шалевич. Пузырь неистово крестился. Косаренко испортил воздух и нисколько не смутился. Лизавета истерично хохотала. Коржак облегченно утирал испарину. Надежда Борисовна недоверчиво качала головой и дышала полной грудью. Юлечка в изнеможении опустилась на ступени, вторично затряслась в рыданиях. «Живой, – как попка повторял Косаренко, – живой…»
Ухватов приоткрыл глаза, обвел мутным взором склонившихся над ним людей:
– Не дождетесь…
– Кто вас толкнул, Сан Саныч? – спросил Максимов.
Очевидно, что старика столкнули. Нехитрое это дело – пробить худое ограждение и пуститься в завораживающий полет.
– Не видел, – облизнув губы, прошептал Ухватов.
– Отстаньте от него! – взвизгнул Марголин. – Неужели вы не видите, Сан Санычу плохо? Вы можете подняться, Сан Саныч? Помогите же…
Желающих подставить плечо оказалось даже с лишком. Вялое тельце схватили под локти и утвердили вертикально. Особых увечий, по всей видимости, у старика не было. Ободранные в кровь руки, шишка на лбу, ребра отбиты. Случись переломы – он кричал бы от боли и терял сознание. Но Ухватов не кричал. Сонно вращал глазами и даже пытался отшучиваться: дескать, при первых признаках немощи необходимо срочно выпить. Повезло ему, конечно, невероятно – траектория полета впечатляющая. Со всеми мерами предосторожности старика перенесли в апартаменты и вызвали «скорую».
Ажиотаж не утихал. Народ нервничал и постепенно выходил из себя.
Охранники шатались толпами, зыркая по сторонам. Косаренко обвинял во всех немыслимых грехах горничную и шарахался от любого, кто пытался к нему подойти. Брызгал слюной, требовал, чтобы его немедленно выпустили из этого вертепа – почему он должен сидеть и смиренно ждать, когда его прикончат?! Шалевич орал, что никто из этого дома не выйдет, уж он позаботится, а если попытается это сделать, то горько пожалеет. И вообще, он арестует всех до единого, бросит в подвал и будет бить до полного изнеможения, пока кто-нибудь да не признается. Оправившись от страха, хохотал, хлопая себя по ягодицам, вор, задавая резонный вопрос: а кто в таком случае арестует и будет бить до полного изнеможения Шалевича с Коржаком, поскольку они ничем не лучше прочих и прекрасно вписываются в потенциальные злоумышленники… Дурдом настоящий. Непаханое поле для практикующего психиатра. Театр абсурда отдыхал и тихо выл от зависти.
В разгар этой клинической суматохи отворились парадные ворота и на территорию «Борового» въехала карета «скорой помощи». В кольце набыченных телохранителей испуганно озирающиеся эскулапы с дипломами и степенями проследовали в апартаменты и двадцать минут спустя вышли. Выяснилось, что Сан Санычу дико повезло: отделался ушибами средней тяжести и небольшим сотрясением. Переломов нет. «Жить будет», – радостно оповестили эскулапы. Но лучше перебраться в больницу – как-никак возраст, организм может не справиться, и вообще, за последствия ручаться никто не будет… К всеобщему изумлению, Сан Саныч отказался ехать в больницу, заявив, что ему и здесь неплохо, постельный режим он обязуется соблюдать, а врачам об инциденте лучше всего забыть, если не хотят неприятностей. Наблюдательный сыщицкий глаз тонко подметил, что бежали медики из дома как тараканы от дихлофоса, а «скорая» сорвалась с места, словно она не «скорая», а болид «Формулы-1».
В 19.0 °Cан Саныч выгнал из апартаментов лизоблюдов и бесполезную охрану, капризно заявив, что жаждет видеть Максимова.
Сыщик вошел в полумрак, исполненный живейшего участия в судьбе человека. Ухватов лежал на кровати, обложенный подушками, и с укором смотрел на сыщика.
– Что ж вы так лажанулись, Константин Андреевич? – произнес он слабым голосом.
Максимов устыдился – в голосе старика не было ни угрозы, ни превосходства.
– Да ладно, не отвечайте, – улыбнулся Ухватов. – Я шучу. Придвигайте кресло, присаживайтесь. Выпить хотите?
– Хочу, – откровенно признался Максимов.
– Так налейте – коньяк в баре. И про меня, старика, не забудьте – несколько капель в теперешнем состоянии в гроб не загонят…
По мере неторопливой беседы выяснилось следующее. Без десяти минут четыре Сан Санычу приспичило поесть, и он отправил секретаря в столовую. Марголин с готовностью удалился. И тут Сан Саныч внезапно почувствовал себя неважно – дышать как-то тяжело стало. Кондиционер в помещении, разумеется, имелся, но работал еле-еле – этот «чертов Дмитрий», постоянно опасающийся застудить шефа, установил режим минимальной вентиляции. А сам Ухватов в технике не Копенгаген. Минут пять он подождал, но референт не возвращался – заплутал где-то. Тогда со скрипом выбрался из кресла и выглянул в коридор. Здесь было не в пример прохладнее. И воздух свежий циркулировал.
Сан Саныч сделал несколько шагов, вышел на галерею северной лестницы – здесь было совсем хорошо. Пару раз он успел глубоко вдохнуть. Почувствовал себя нормальным человеком. И в этот миг услышал шорох за спиной. Слух у старика не музыкальный, но довольно тонкий. Оглянуться Ухватову не позволили – резко толкнули в спину.
Пол ушел из-под ног, хрупкое ограждение затрещало – он пробил его грудью и вывалился наружу. Благо вытянул руки и схватился за перила находящегося рядом пролета. Повиснуть не удалось, руки сорвались, полетел дальше. Зацепился за балясины, опять сорвался. В итоге рухнул на ступени и, теряя сознание, покатился вниз. Но торможение за перила, безусловно, смягчило падение – благодаря чему он избежал переломов и, что замечательно, смерти. Погружаясь в бесчувствие, Сан Саныч отчетливо слышал, как по лестнице кто-то бежит. Но кто? Полный туман. Только факт.
– Константин Андреевич… – прошептал, закрывая глаза, «сибиряк». – Я хочу, чтобы в этой комнате по одному появились все люди, живущие в доме, за исключением охраны. Я не буду вам мешать, поговорите с ними…
Истерики поутихли, народ осознавал свою причастность к драме. Выхода нет, хамить бесполезно. Они возникали один за другим, молчаливые, угрюмые. Кто-то сдержанно фыркал, кто-то прожигал глазами, третьи торопливо отвечали на вопросы, испуганно косясь на смежившего веки Ухватова, четвертые отвечали толково и твердо.
Где носило Марголина, когда шефу стало плохо? Ответ невразумительный. На добычу провианта референт отправился без десяти минут четыре. В 15.55 Ухватов ощутил дискомфорт. В четыре вышел из апартаментов и отправился на северную лестницу. Упал по воле злоумышленника и провалялся минуты три, пока горничная не подняла крик. Марголин появился в буфетной в 16.02! Забавная арифметика. Краснея и кусая губы, Марголин сказал, что зашел по пути в библиотеку (там же, где бильярдная) – подобрать шефу томик Куприна, он сам просил (Ухватов сдержанно кивнул), поскольку обожает этого писателя с его «неуемным и жгучим интересом к жизни». Да и оба они, к слову, произошли от татарских княжон. Но не нашел нужного произведения – мемуары «Купол св. Исаакия Далматского», в которых писатель повествует о своей борьбе за выживание в трудные годы Советской власти. Он вообще не нашел в библиотеке Куприна! Поэтому махнул рукой на это дело и отправился в буфетную за обедом. Подтвердить слова Марголина оказалось некому – в библиотеке было пусто.
Горничная Юля на часы не смотрела. Она несла стопку белья из свободной комнаты восточного крыла в прачечную (закуток у охраняемого перехода в кухонный домик), намереваясь сократить дорогу по северной лестнице. Сокращение на пользу не пошло: ступив на узкую галерею, она спустилась на пару ступеней, узрела «труп» и подняла истошный крик (при слове «труп» Ухватов беспокойно шевельнулся).
Надежда Борисовна, воспользовавшись послеобеденным затишьем, писала письмо маме в Астрахань – и в подтверждение сунула под нос Максимову незавершенную эпистолярию. Шалевич в собственных покоях знакомился с фундаментальными трудами Макиавелли (находит иногда) – из номера не отлучался и даже заперся. Пузырь за стенкой от Шалевича активно рефлексировал и тоже никуда не выходил. Коржак смотрел «Дежурную часть «Вестей», а после – записанную с вечера документалистику «Воры в законе». Косаренко банально спал.
Лизавета, не в силах выносить богатырский храп, спустилась в сад, залезла в отдаленную беседку и усердно творила маникюр. Возвращаясь по парадной лестнице, услышала истошный крик.
Садовник возился у себя в сарае. Повара томились на кухне. Охрана выполняла свои обязанности…
Такое ощущение, что бедлам в доме создавался искусственно. Охрана ходила чуть не строем – затоптали место происшествия, ничего не найдешь. Постояльцы косились друг на друга. Косаренко по-прежнему от всех шарахался – в том числе от милой сердцу Лизаветы. Народ бродил без дела – никто не хотел сидеть в одиночестве. То сбивались в группы, то распадались. Шалевич злобно стучал шарами в бильярдной. Пузырь, проинструктировав широкоплечего охранника (на предмет, куда тот должен смотреть), уволокся на озеро.