Ветер разленился окончательно. По водам сверкали алмазы. Солнечные зайчики прыгали с волны на волну. Вода как парное молоко: + 18! Безоблачное небо блестело вымытой синевой. Не оторвать глаз. Остается только пристроиться в шезлонге и заниматься самым важным делом: ничего не делать. Что господа отдыхающие и проделывали с большим мастерством.
Народу собралось изрядно. Свободных мест для комфортного отдыха практически не осталось. Надо сказать, что было их не так уж много. Наш городской пляж только носит такое гордое название, на самом деле это песчаная полоска, которую прижимает к заливу растительность. Все его благоустройство состоит из дюжины палаток, в которых можно прятаться от солнца. С трех сторон они обтянуты белым полотном, а вид на море открыт. В них устраиваются целым семейством, с выводком детей. Но вот занять палатку – дело нелегкое: желающих много, а палаток мало. Еще большей популярностью пользуются полотняные шезлонги.
Всего их имеется десятка четыре. С каждым сезоном они ветшают, ломаются и пропадают невесть куда. Вот опять недосчитались пяти. Да еще один находится под надзором полиции. А приобрести шезлонги в достаточном количестве – у Фёкла Антоновича руки не доходят. Теперь и вовсе смысла нет тратиться: скоро и так проведут полное обустройство. Осталось потерпеть всего-то годика два.
Без шезлонга на пляже совсем не то удовольствие. Зонтик еще воткнуть можно, но вот приятное растяжение тела ничем не заменить. На песке много не насидишь. Песчинки то и дело попадают в обувь и одежду. Стулья тащить с собой хлопотно, да и неохота, поэтому шезлонги становятся объектами нешуточной борьбы. Некоторых отцов семейства с раннего утра отправляют занимать их своим телом. Счастливчики, попавшие в шезлонг, несколько свысока смотрят на тех, кто мается кое-как на пледах и шерстяных одеялах. Ну, а в такой день все шезлонги были заняты до одного.
Но главным развлечением были кабинки для купания. Войти в воду у всех на виду – неприлично. Наше общество еще не созрело до подобных свобод. Чтобы окунуться, следовало прибегнуть к помощи особого сооружения. На тележку с высокими колесами, запряженную спокойной старой лошадкой, ставили фанерный домик с дверцей. Места в нем хватало на двоих, не больше. В домике можно было, не стесняясь чужих глаз, снять пляжную одежду, оставшись в купальном трико. Под ногами имелось широкое отверстие, выходившее прямо в воду. В нем и полагалось плескаться в свое удовольствие. Благо глубина в нашем заливе по грудь, не глубже. А температура такая, что долго не накупаешься. Одна хитрость: отъехать надо подальше, чтобы вода доставала хотя бы до груди. Мужчинам было проще: они правили лошадкой сами. А вот барышням требовалась помощь. На глубину их отвозили, оставляли в скромном одиночестве, а после забирали обратно, когда они, накупавшись, промерзнув и переодевшись, сигналили мокрым полотенцем, как корабль, идущий ко дну.
Катать в кабинках полагалось бесплатно. Но как-то раз, давно уже, за прокат взялся артельщик Чуркин. Как взялся, так и держался который сезон. Брал он рубль за вылазку в море, зато держал кабинки в исправности, делал мелкий ремонт и кормил лошадок всю зиму. Сынок его, Васька, всегда в промокшей рубахе, помогал барышням, когда иных кучеров не имелось. Полный сервис: хочешь – с мальчиком, а хочешь – без. Отдыхающие в целом были довольны. Фёкл Антонович закрывал глаза на мелкий промысел. Чего воду мутить, когда все благоустроено? Купальный-то сезон – три месяца. Было бы о чем говорить. Все-таки не Франция какая-нибудь, все свои.
Поговаривали, что такая доброта была неспроста. Брат Чуркина случайно служил в доме предводителя дворецким. Фёкл Антонович отметал любые подозрения, когда очередной надоедливый дачник указывал на грабеж и безумную цену, – за рубль извозчика можно нанять до столицы. Предводитель заявлял, что дело это полезное для города, а потому правильное. Все прочее – сплетни и чистый вымысел. На том прения прекращались.
Прекрасный день для дачников был и прекрасным днем для Чуркина. Отдыхающие, разморенные теплом и негой, то и дело отправлялись освежиться. Сынишка его промок окончательно, бегая с глубины на берег, но папаша был доволен. Лошадки не простаивали, к десяти утра три мочили копыта в заливе, и только две просыхали на солнышке. Чуркин рассчитывал, что их вскоре заберут. Вон как припекает. У него даже лоб вспотел, на котором торчал родимый прыщик. Артельщик поглядывал на господ в шезлонгах и господ прямо на одеялах, развлекаясь догадками, кто следующий захочет искупаться. Он делал ставки сам с собой, пытаясь угадать клиентов. Пока никто не соблазнился.
Чуркин уже подумывал пойти выпить чаю, когда заметил господина, спешащего к берегу. Одет в городской костюм, в каком на пляж являться не принято. Полотенца при нем не имелось. Артельщик подумал, что это уж точно не его клиент. Но господин направился прямиком к нему.
– Мне надо взять вашу бричку, – торопливо проговорил он, оглядываясь. – Или как это называется… Только поскорее…
Артельщик пригляделся: вроде лицо знакомое, но на пляже не появлялся. Ведет себя странно: глаза бегают, пиджачок одергивает, вид какой-то напуганный. Надо вперед взять. Убежать – не убежит, море кругом. Но на всякий случай.
– Извольте-с, кабинка свободная, – сказал он.
– Сколько с меня? – господин торопливо рылся в кармане. – Гривенника хватит?
– У нас такса известная. Рубль-с, – ответил Чуркин.
Бегающие глаза остановились на артельщике и слегка округлились.
– Сколько? – проговорил господин в глубоком изумлении. – Да за такие деньги я извозчика весь день гонять буду! Мне всего-то надо… Грабеж!
– Как хотите-с, у нас такса твердая.
Чуркин стал рассматривать кабинки, пасшиеся среди волн, всем своим видом демонстрируя, что торг неуместен, и вообще такой клиент ему глубоко безразличен. Его толкнули в локоть. Господин протягивал мятую бумажку.
– На… Возьми… Чтоб ты подавился.
Чуркин принял со всем благородством, разгладил и принялся рассматривать на свет: не фальшивая ли кредитка. Клиент закипал.
– Может, тебе серебром заплатить?
– Не извольте беспокоиться, мы свое дело знаем-с, – Чуркин не торопясь вынул набитый бумажник, вложил в него купюру и тщательно засунул обратно в карман. – Желаете сами править или прикажете отвезти-с?
– Сам, все сам, ничего не надо, давай уже! – заторопился обозленный клиент.
Чуркин пригласил его в кабинку. Господин отказался от помощи, влез сам и устроился на скамеечке. Взяв под уздцы, артельщик легонько дернул. Лошадка тронулась.
– Отойдите! Не нуждаюсь в вашей помощи!
– Как угодно-с, – сказал Чуркин и отошел в сторону.
Нервный клиент так хлестнул лошадку, что она поворотила морду в удивлении. «Чай, не в забег собрались», – словно хотела ему сказать. И пошла покорно. Кабинка быстро удалялась в залив. А Чуркин подумал: чего это взбрело в такой день фокусы устраивать? Не купаться же чудак этот собрался. И куда его понесло?
Николя бессовестно проспал. Когда выглянул на улицу, день был в самом разгаре. И на душе сразу стало глупо и весело, как бывает, когда радуешься непонятно чему, и кажется, что впереди ожидает только хорошее и чудесное. Наскоро заморив червячка стопкой блинов, яичницей с колбасой, ломтем белого хлеба с маслом и стаканом свежих сливок, но сумев отказаться от куриных котлеток, чем огорчил мадам Матюшкову, Николя накинул единственный светлый пиджак, подходящий к такому дню, и отправился на променад.
Город нежился в благодати дня. Улицы были пустынны, в лавках торчали полусонные приказчики, и ноги сами понесли его к пляжу. Николя шел без всякой определенной цели, просто захотелось посмотреть на сверкание волн, подышать морским воздухом да и побыть на берегу, позабыв про тяжкие обязанности, и снова вернуть себе беззаботный отпуск. На песок он вышел, не снимая ботинок.
На пляже общество было в сборе. Белели зонтики дам, там и тут виднелись сорочки мужчин, стянутые только жилетками, а пиджаки брошены где попало. Дети бегали без всякого присмотра, и никто их не одергивал и не учил, как вести себя на людях. Публика нежилась под солнцем, и казалось, что наступили всеобщий мир и благодать. Все это было так мило и славно, что Николя невольно заулыбался. Все ему нравилось и казалось расчудесным. Даже постовой рядом с шалашом показался таким милым в своем беленом мундире. Ему захотелось пройти по самой кромке волн и, может быть, замочить ноги, или даже умыть лицо морской водой, или сделать какую-нибудь забавную глупость.
Николя было стыдно заслонять людям солнце, и он выбрал самый длинный путь, в обход шезлонгов и расстеленных одеял. Все же совсем не мешать было невозможно. Николя старался быть чрезвычайно вежливым, осторожно пробираясь мимо отдыхающих, чтобы ненароком не наступить на чье-то одеяло или не шаркнуть песком. Он проявлял чудеса гибкости, хотя перед ним то и дело пробегали чьи-то дети, матери их строго поглядывали на него, а отцам было совершенно безразлично, кто тут бродит среди разморенных тел.
Николя было стыдно заслонять людям солнце, и он выбрал самый длинный путь, в обход шезлонгов и расстеленных одеял. Все же совсем не мешать было невозможно. Николя старался быть чрезвычайно вежливым, осторожно пробираясь мимо отдыхающих, чтобы ненароком не наступить на чье-то одеяло или не шаркнуть песком. Он проявлял чудеса гибкости, хотя перед ним то и дело пробегали чьи-то дети, матери их строго поглядывали на него, а отцам было совершенно безразлично, кто тут бродит среди разморенных тел.
Солнце светило высоко. Ему приходилось жмуриться и прикрываться ладошкой. До заветной цели было рукой подать. Николя видел, как волны лениво шлепали мокрый песок и манили прохладой.
– Вассал мой… – голос был строг, но интонация маняща.
Николя обернулся, все еще щурясь.
– Моя королева! – он изобразил нечто вроде галантного поклона при дворе Людовика XIV, о котором имел смутные представления.
Катерина Ивановна полулежала в шезлонге. Волосы ее, туго стянутые в хвост, блестели, как лакированные. Свободное платье, чуть широковатое, было простым, но привлекательным. Именно таким, в каком и надо бывать на пляже, где дамы не кичатся нарядами, а только мечтают, как бы подставить ветру чуть больше дозволенного приличиями, но при этом не загореть. Как известно, загар на лице или декольте – признак низших классов, всяких там рабочих и крестьян, целые дни проводящих в трудах под солнцем.
Ему указали сесть в ногах. Николя исполнил это с большой охотой, не боясь испортить брюк. Он уселся на песок и смотрел на нее снизу вверх, с подчеркнутым восхищением, что в целом вписывалось в характер шального, но честного наследника.
– Вы сегодня демократично одеты, – сказала Катерина Ивановна, оценив слегка поношенный костюм.
– Будь моя воля – скинул бы его и остался… да хоть в чем мать родила, – ответил он. – Такая погода, а мучайся в одежде.
– Вы опасный вольнодумец, господин Гривцов. Находиться на пляже без одежды, это как такое можно выдумать?
– А вы бы смогли, если бы никого не было вокруг? Вот так взять и скинуть с себя все условности. Отдаться природе, ветру, солнцу, морю, в конце концов…
Вопрос несколько озадачил Катерину Ивановну, подводил к опасной грани того, что позволительно спрашивать мужчине.
– Мне хватает куда более простых развлечений, – ответила она. – Что за разговоры, в самом деле? Немедленно прекратите.
– Слушаюсь! – сказал Николя и стукнул лбом об колени.
Катерина Ивановна не удержалась от улыбки.
– А вот вы бы, Гривцов, смогли совершить невероятную дерзость: взять и раздеться прямо перед всеми до… ну, сами знаете…
Николя тут же скинул пиджак и взялся за галстук.
– Только прикажите.
– Ну, все-все! – замахали на него. – Верю, что вы покорны моей воле. Не хватало еще скандала на пляже, и чтобы вас забрали в полицию за оскорбление общественных нравов. Вижу, вы способны на поступок…
– А вы? – спросил Николя.
Вопрос вышел излишне прямым. Как приставленная к горлу тросточка.
– Желаете знать, на что я способна? – в ответ спросила Катерина Ивановна. – Зачем вам это?
– Мне все о вас интересно знать. Нечто особенное – тем более. Так что же?
– Вы слишком любопытны, Гривцов. Некоторые вещи следует обойти молчанием.
– Ну, королева, что вам стоит! Это ведь не любопытство. Мне ужасно интересно.
– Ужасно? Полагаете, это так должно быть ужасно?
– Что вы, Катерина Ивановна, это я ведь про свою любознательность. Прямо так и распирает. Пощадите, иначе лопну.
– Ну, ради того, чтобы спасти вашу молодую жизнь…
– Вот именно, королева, спасите, спасите меня! Пожалейте вашего слугу!
– Что ж… скажу вам так: это зависит от цели.
– Ух ты! – воскликнул Николя. – Скажем, если бы у вас была цель важная или, скажем, такая, от достижения которой вся ваша жизнь переменится в одну минуту, решились бы?
– На что мне решиться?
Николя понял, что надо умерить натиск.
– Ну, не знаю, – сказал он. – На что-нибудь дерзкое или даже опасное. Рискнуть всем ради того, чтобы получить все.
Катерина Ивановна посмотрела на воду.
– Это зависит от того, ради кого надо совершить что-то важное, как вы изволили заметить, – ответил она, рассматривая залив.
– Как это необыкновенно! Неужели на преступление решились бы?
– Господин Гривцов!
– Простите, простите меня, королева! Только это жестоко.
– Что же тут жестокого?
– Поманили и на самом интересном месте книжку захлопнули.
– Какой вы, Гривцов, еще мальчик…
– Ничего, это скоро пройдет, – ответил он, глядя ей в глаза.
Катерина Ивановна не отвела взгляд.
– Когда есть ради кого, не так важно, как это называется, – сказала она. – Надеюсь, теперь ваше любопытство удовлетворено.
Торопливо извинившись, Николя спросил, как она провела вечер.
– Без вас было скучно, – сказала она, вставая. – Не знаю, чем заняться сегодня.
– Только прикажите. Все к вашим услугам!
– Приятно слышать. Тогда заезжайте за мной в десятом часу, поедем, покатаемся.
Королеве обещали исполнить приказание в точности. Катерина Ивановна подхватила узелок, на котором проступали сырые пятна, отказалась от провожаний и простилась до вечера. Как только она дошла до кустов, за которыми кончался пляж, за ней поднялся полноватый юноша, метнувший в Николя злобный взгляд. Что было исключительно забавно.
Николя уже хотел удобно усесться, но обнаружил, что шезлонг уже обрел нового хозяина, который, сидя в нем, делал вид, что не слезал с прошлого сезона. Такое мелкое происшествие не смогло испортить настроение. Николя понравилось, как он не растерялся от неожиданной встречи и выведал такую интересную черту ее характера. Он помахал затылку, что торчал над шезлонгом, и пошел умыться. Стало действительно жарковато.
Широко расставив ноги, Николя нагнулся в пояс, набрал полную пригоршню воды и бросил в лицо. Свежесть моря взбодрила исключительно. Он фыркнул от удовольствия и полного ощущения молодых сил. Было не просто хорошо, было чудесно. Николя улыбнулся всему пляжу и миру. Так хорошо бывает жить! Ему захотелось еще и еще наслаждаться соленой прохладой.
Он собрал ладошки лодочкой, но вместо водной процедуры замер в полусогнутой позе. Так поразило его появление на пляже господина в светлом костюме. Быть его здесь не должно никаким образом. А если появился… Это вообще не пойми что. Во всяком случае, у Николя не имелось внятных объяснений.
Мало того, нежданный господин заметил его и сделал странный жест: указательный и средний соединились, как для присяги, а затем три пальца сжались пучком и будто чашку опрокинули. Николя понял: это условный знак. Ему назначали встречу.
Где и во сколько? Были определенные сомнения, но все же Николя надеялся, что понял правильно. Тем более что переспросить все равно было не у кого.
Николя вытер руки о брючины и ощутил, как радостное предчувствие обратилось чем-то совсем не радостным. Если не сказать тревожным. Чего еще ждать от такой нежданной встречи в солнечный денек.
Посматривая на часы, Чуркин прикидывал: не послать ли сынишку, в самом деле. На такой отчаянный шаг он готов был решиться потому, что терпение его лопнуло. Конечно, беспокоить господ купающихся немыслимо. Того гляди поднимут такой гам, что потом беды не оберешься. Страшно вторгаться в чужой отдых. Но и ждать категорически надоело. Давно пора устроить обеденный перерыв. Страстно хотелось чаю, да и вообще посидеть в тенечке. Полдень близится, а этого все нет. Как только не совестно. Нет, надо все-таки вводить плату на время. Есть, оказывается, личности, что злоупотребляют добротой. Так и норовят за одну копейку урвать побольше.
Мучаясь в размышлениях, Чуркин не заметил, как рядом с ним оказался моложавый господин в светлом костюме. Усы весело топорщились, а сам он сиял, как начищенный рубль. Лицо его было незнакомо, явно приезжий, и, судя по виду, на пляже ему делать нечего. Ресторанный франтик из столицы, одним словом. Не понравился артельщику незнакомец, и все тут. Про себя же он решил, что если и этот потребует кабинку, откажет и на уговоры не поддастся. Каких бы денег ни предложил. Обеденный перерыв – и никак иначе. Есть вещи поважнее денег.
Чуркин не ответил на легкий поклон.
– Чего вам?
– Мне бы покататься, – ответил господин и подмигнул, что было странно. Не приятели, чай, чтоб вот такие знаки делать.
Артельщик совершенно насупился.
– Невозможно. После обеда приходите. Закрыто.
– Сколько стоит развлечение? – не отставал господин. – Копеек десять?
– Три рубля! – ответил Чуркин и отвернулся к воде. Да что же он там тянет!
Господин присвистнул, а роскошные усы сложились, как крылья хищной птицы.
– Три рубля! – повторил он. – Однако, цены посильней, чем в Ницце. И вот что интересно: пляж общедоступный, песок и вода – общественные, шезлонги и кабинки – тоже. А плату берете. Как же так? В чем тут секрет?